В 1837 году, в возрасте 28 лет, Линкольн получил статус адвоката, исключительно путем самообразования. Чтение было его любимым занятием, причем не только в целях обретения профессии.

Когда его впервые решили выдвинуть кандидатом в депутаты Законодательного собрания, он думал, что его разыгрывают, и вполне благодушно отнесся к этой «шутке».

Ему вообще было свойственно благодушие, характерное для многих очень сильных физически людей. Например, если над ним пытались посмеяться из-за его огромного роста, длинных рук, неэффектной внешности, вызывали его на поединок, – он просто хватал соперника, поднимал высоко в воздух (причем иногда одной рукой) и отбрасывал в сторону. После этого желание состязаться с ним у всех почему-то пропадало.

Еще одна грань его натуры, неотделимая от врожденного благодушия и доброты, – его отношение к животным.

В детстве его даже пытались наказывать за то, что он освобождал зверей и птиц из ловушек и силков – понятно, что охотники были этим недовольны. Но он не мог видеть страданий животных. В свои недолгие школьные годы писал сочинения о сострадании к животным.

И когда он уже стал молодым адвокатом, абсолютно нищим, произошел поразительный случай. Он ехал на какой-то простенькой повозке к своему клиенту вместе с партнером. Была ужасная погода – дождь, слякоть. И они увидели тонущую в огромной грязевой луже свинью. Проехали несколько метров, и Линкольн сказал: «Подождите, остановитесь, все-таки я должен вернуться и освободить эту свинью». Все рассмеялись, считая, что это шутка. Но он действительно вышел и, страшно измазавшись, свинью вытащил. Поставил ее на сухое место и поехал дальше. Эта сострадательность, заложенная не кем иным, как Богом, в душу Честного Эба, сказалась в дальнейшем на его политической карьере. Таков был первотолчок к его выдвижению из общей среды.

В политику Линкольн попал случайно. Такое было возможно только в ранние, относительно патриархальные времена существования Соединенных Штатов. Страна была очень молода, нация еще только формировалась, и люди труда осваивали территорию – а освоение предполагало борьбу с аборигенами, индейцами – и Линкольн воспринимал это как должное.

В юности, когда его семья уже перебралась в штат Иллинойс, там набирали добровольцев для борьбы с индейским племенем, которое вождь Черный Сокол повел против белых. И Честный Эб по своей воле пошел сражаться с индейцами. Это не такой уж парадокс, как кажется на первый взгляд. Во-первых, американская нация формировалась в процессе освобождения континента от местного населения.

Во-вторых, индейцы – это люди с оружием. С точки зрения Линкольна, с ними можно воевать. А чернокожие рабы, которых он впервые увидел в Новом Орлеане на невольничьем рынке, вызвали у него жалость. Он запомнил их в цепях, он понял, как с ними жестоко обращаются – чуть что, в ход шла плеть, – и это задело его сердце.

О походе против индейцев Линкольн рассказал в дневниках и письмах. Подчеркнул, что до прямого военного столкновения дело не дошло. И между строк читается – он этому рад. Он пишет: «Я сражался только с полчищами москитов и ужасным количеством лесных ягод черники – вот были мои противники». Конечно, потом, во время предвыборных кампаний, он обязательно упоминал о том, что участвовал в походах против индейцев. В походах – но не в боях.

И особенно поразительно, что такой не склонный к военным предприятиям человек волею судьбы возглавил одну из сторон в Гражданской войне, самой кровавой в истории Америки и одной из самых кровавых во всей мировой цивилизованной истории.

Соединенные Штаты 60-х годов XIX века – это недавно освободившееся и недавно объединившееся государство, которое начало стремительно превращаться в национальное. Из Войны за независимость от монархической, частично феодальной Англии молодая страна вышла с грузом сложных проблем. В частности, южные штаты были устроены совсем иначе, чем северные. На Юге со времен освоения континента обосновались выходцы из феодальной Европы.

И многие южноамериканские плантаторы были потомками былых эмигрантов, бежавших от европейских революций и попытавшихся на новом месте создать некую вариацию утраченного старого мира. В самой Европе феодальная эпоха окончательно ушла в прошлое, а здесь ее культура воспроизводилась в громадных поместьях, где вместо былых тысяч крепостных были вывезенные из Африки черные невольники. Один из современников, северянин, писал: «Труд у южноамериканцев не в почете. Они своим сыновьям не прививают трудолюбия, деловитости. Они получают поместья и доходы с этих поместий».

Этот обломок аристократической, монархической Европы создал и соответствующую экономическую инфраструктуру. В производстве хлопка, который был золотом Юга, источником огромных доходов, огромную роль играл именно рабский труд. Всего 7 % населения там составляли богатые плантаторы. Но у них было 3 миллиона рабов! Такая система не бывает устойчивой. Вопрос только в том, когда она рухнет.

Пока южная аристократия, манерная, изнеженная, жила, во многом копируя старую Европу, на Севере стремительно зрел молодой боевой капитализм.

В середине XIX века во всех штатах зародилось движение против рабовладения. Ибо сама идея рабства, позаимствованная в Древнем мире, любому мыслящему человеку эпохи железных дорог и электричества казалась совершенно архаичной. Да и просто дикой. Сторонники освобождения рабов – аболиционисты – сознавали, что капиталу нужен свободный труд. Рабский труд – это экстенсивная экономика, когда берут числом, а не качеством, не заинтересованностью, не технологиями. Отношение к рабству было вопросом не только выгоды, но и совести. Любая революция начинается не в «базисе», а в головах людей.