То же — или почти то же самое — произошло и с домом Гогенштауфенов. Два года спустя сын короля Конрада Конрад IV, более известный как Конрадин, и принц Энрике Кастильский предприняли последнюю отчаянную попытку спасти положение: они повели в Regnoармию, состоявшую из немцев, итальянцев и испанцев. Карл поспешил встретить их близ приграничной деревни Тальякоццо. На этот раз битва, состоявшаяся 23 августа 1268 года, оказалась куда более жаркой — обе стороны пострадали в результате ужасающей резни — но в конце концов Ангевины [145] вновь одержали победу. Конрадин бежал с поля боя, но вскоре его схватили. Затем в Неаполе состоялся суд — настоящее шоу, — после которого, 29 октября, юного принца (ему было всего шестнадцать лет) притащили на рыночную площадь и тут же, на месте, обезглавили.

И Манфред, и Конрадин были героями, хотя каждый на свой лад. Вряд ли их можно винить в том, что они находятся в тени отца и деда; в конце концов, так было в большей части известного тогда мира. Фактом остается то, что в политическом отношении Фридрих потерпел фиаско. Подобно практически всем Гогенштауфенам он мечтал превратить Италию и Сицилию в единое королевство в рамках империи со столицей в Риме. Первостепенная же цель папства, которому оказывали поддержку города Ломбардии, состояла в том, чтобы эта мечта никогда не стала явью. Императору не повезло в том отношении, что ему пришлось иметь дело с двумя такими способными и целеустремленными людьми, как Григорий и Иннокентий, однако в конце концов борьба не могла иметь иного исхода: империя — даже ее германская часть — утратила свою силу и единство; на верность германских князей и даже на их глубокую заинтересованность более рассчитывать не приходилось. Что до Северной и Центральной Италии, то города Ломбардии раз и навсегда перестали подчиняться имперской власти с ее пустыми угрозами. Если бы только Фридрих признал эту простую истину, то угроза папству оказалась бы устранена и его возлюбленное Сицилийское королевство продолжало бы существовать. Увы, он проигнорировал эту истину и в результате не только потерял Италию, но и подписал смертный приговор своей династии.

Гогенштауфены потерпели поражение; однако было бы ошибкой видеть в папах победителей. Урбан и Климент оба были французами, они сделали все, что могли, чтобы поддержать своего соотечественника Карла Анжуйского. Климент не протестовал даже против казни Конрадина, являвшейся не более чем проявлением жестокости и мстительности. Однако если в намерения обоих пап входило ограничить власть Карла его новым королевством на Сицилии, то вместо этого первые победы пробудили в нем куда большие амбиции. Теперь он намеревался установить господство над всей Италией, низвести папу до положения марионетки, отвоевать Константинополь, вновь оказавшийся в руках греков, восстановить там латинскую веру и, наконец, создать средиземноморскую христианскую империю. С каждым днем становилось все яснее, что потенциальная угроза независимости Святого престола сильнее, чем то имело место даже при Фридрихе.

В ноябре 1268 года папа Климент умер в Витербо. О немалом влиянии Карла на дела курии свидетельствует тот факт, что он сумел добиться, чтобы папский престол оставался незанятым в течение трех лет — как раз во время его отсутствия в связи с участием в крестовом походе, который предпринял его брат Людовик IX. Эта ситуация прекратилась лишь тогда, когда власти в Витербо, где проходил конклав, разобрали крышу дворца, где собрались на совещание кардиналы. Их поспешный выбор пал на Тебальдо Висконти, архидиакона Льежа, который, став папой под именем Григория X (1271-1276), оказался совершенно бесполезным, с точки зрения Карла, воспрепятствовав попыткам последнего обеспечить избрание его племянника, Филиппа III Французского, императором Священной Римской империи, а также объединившись с Византией на соборе в Лионе, что, по сути, означало союз восточной и западной церквей. Только в 1281 году, после того как один за другим пришли и ушли четверо пап [146] , Карл с избранием в понтифики другого француза, Симона де Бри, которого интронизировали в Орвьето под именем Мартина IV (1281-1285), добился своего. Уже являясь повелителем Прованса и большей части Италии, обладателем титула короля Иерусалимского [147] и одним из самых могущественных (и опасных) правителей Европы, Карл теперь получил возможность осуществить один из самых своих честолюбивых замыслов, предприняв поход на Константинополь, императора которого, Михаила VIII Палеолога, папа Мартин поспешил объявить схизматиком. Это произошло всего через двадцать лет после того, как греки освободили свою столицу от франков; когда начался 1282 год, их шансы удержать ее казались незначительными.

Спасение для них пришло от народа Палермо. Ненависть жителей Regnoк французам стала уже повсеместной из-за тяжести введенных ими налогов и их высокомерного поведения. И когда вечером 10 марта пьяный французский сержант начал приставать к сицилийской женщине близ церкви Санто-Спирито прямо перед началом вечерни, терпению ее земляков пришел конец. Сержанта убил напавший на него муж женщины. Убийство привело к мятежу, мятеж — к резне. К утру погибло 2000 французов. Палермо, а вскоре после этого и Мессина оказались в руках повстанцев. И теперь Педро III Арагонский, муж дочери Манфреда Констанции, увидел в случившемся подходящий шанс овладеть сицилийской короной. Он высадился в Палермо в сентябре и к концу октября захватил Мессину — последний оплот французов.

Для Карла Анжуйского, который разместил свой двор в Неаполе, «война сицилийской вечерни» и последовавшая за ней потеря Сицилии повлекли за собой катастрофу. Его королевство развалилось, репутация короля погибла. Хваленая средиземноморская империя Карла оказалась выстроенной на песке, его слово в международной политике теперь немногого стоило, а об экспедиции против Византии не могло идти и речи. Немногим более чем через два года Карл скончался в Фодже. Однако пострадала репутация не только анжуйской династии. Играл свою роль также тот факт, что Сицилию и Regnoпожаловал Карлу папа; папству следовало позаботиться о своем престиже, и Мартин немедленно объявил крестовый поход против арагонского короля, однако никто не воспринял это всерьез. Это так опечалило и разочаровало папу, что он последовал вскоре в могилу за своим другом Карлом. Он умер в марте 1285 года во время обеда, в ходе которого съел слишком много откормленных молоком угрей из озера Больсена.

Главной задачей следующих двух пап стало изгнание арагонской династии из Южной Италии и восстановление там власти анжуйского дома. Первый из них, Гонорий IV (1285-1287) [148] , происходивший из видной римской фамилии, получил разрешение разместиться во дворце, который он недавно построил на Палатине. Однако к моменту восхождения на папский престол ему было уже семьдесят пять и его почти парализовала подагра. Он едва мог стоять, не говоря уж о том, чтобы ходить; Гонорий служил мессу, сидя на табурете, в то время как его руки нуждались в механическом приспособлении, чтобы поднимать их к алтарю. Он пробыл папой только два года, и еще примерно год потребовался, чтобы избрать ему преемника. Лето 1287 года выдалось душным и жарким и стало роковым не менее чем для шести кардиналов. Остальные уехали в горы, возвратившись осенью для проведения конклава. Однако даже теперь дело не решилось быстро — только в феврале 1288 года они избрали в порядке компромиссного варианта первого папу из числа францисканцев, бывшего генерала их ордена Джироламо Маски (1288-1292). Став понтификом под именем Николая IV, он оказался не более удачлив в деле восстановления власти анжуйцев, нежели до него Гонорий; ничего он не смог сделать и в 1291 году, чтобы помешать мамлюкскому султану Калауну завладеть Акрой [149] , что после 192 лет положило конец крестоносному Отремеру. С самого начала он представлял собой олицетворение нетерпимости и территориальных претензий. Его история — это история непрерывного материального и морального упадка, с которым рука об руку шла вопиющая некомпетентность. Мало кто в Западной Европе сожалел о его падении.

После того как Николай скончался в апреле 1292 года, двенадцать кардиналов встретились в Перудже — Рим в это время страдал от одной из столь частых эпидемий. Им понадобилось немало времени для обсуждения, прежде чем они через двадцать семь месяцев остановили свой выбор на одном из наименее подходящих людей, когда-либо, хотя и недолго, занимавших папский престол. Это был Пьетро Мурроне, восьмидесятипятилетний [150] селянин, который более шестидесяти лет прожил отшельником в Абруцци, и единственное, что о нем можно было сказать, так это то, что он во время короткого пребывания при дворе Григория X вывешивал свое облачение на солнце. Сохранился увлекательный рассказ одного из участников поездки пятерых членов папского посольства к хижине Пьетро в горах, в результате которой выяснилось лишь то, что Карл II Неаполитанский [151] уже там. Они нашли папу в состоянии, близком к панике. Но в конце концов он пришел в себя и после долгих упрашиваний неохотно согласился занять папский престол.