Звучит, как более сложная версия того, что я делал в аллея в месте десяти секунд, когда я впервые противостоял Джун, чтобы достать лекарство от чумы для Идена. Когда я похимичил с проводами на громкоговорителях по всей аллее. Но переделать проводку на главном здание, чтобы транслировать на всю Республику?

— Звучит забавно, — говорю я. — И что же мы будем вещать?

Паскао удивленно смотрит на меня.

— Конечно же убийство Электора. — Он быстро переводит взгляд на Каэде, та кивает, и он достает из кармана маленькое треугольное устройство. Щелчком он открывает его. — Нам нужно будет записать все доказательства, все до малейшей детали, начиная с того как мы вытаскиваем его из машины и заканчивая тем, как мы всаживаем в него несколько пуль. Наши Хакеры будут наготове и смогут сразу же прокрутить запись убийства на всех Информщитах. Мы расскажем о нашей победе по громкоговорителям всей Республике. Посмотрим, как они смогут нас остановить.

У меня мурашки бегут по кожи от такой дикости. Я вспоминаю, как солдаты записали и транслировали смерть Джона — то есть мою смерть — по всей стране.

Паскао наклоняется ко мне, прикладывает руку к уху и шепчет:

— И это даже не лучшая часть плана, Дэй. Он отодвигается достаточно далеко, так, что я снова могу видеть его зубастую ухмылку. — Хочешь узнать, в чем заключается лучшая часть?

Я напрягаюсь:

— Что?

Паскао удовлетворенно скрещивает перед собой руки.

— Рэйзор считает, что именно ты должен застрелить Электора.

Джун

ДЕНВЕР, КОЛОРАДО.

НА ЧАСАХ 19:37

24 ГРАДУСА ПО ФАРЕНГЕЙТУ.

Я ПРИБЫВАЮ В СТОЛИЦУ НА ПОЕЗДЕ (СТАНЦИЯ 42 B) в самый разгар метели, где на платформе собралась толпа, чтобы посмотреть на меня. Пока мы медленно останавливаемся, я, через замерзшее окно, вглядываюсь в толпу. Несмотря на то, что на улице очень холодно, эти жители собрались позади временно огораживающего барьера, толкая и отпихивая друг друга, будто приезжает Линкольн или другой знаменитый певец. Людей сдерживает не менее двух военных патрулей. До меня доносятся их приглушенные крики.

— Назад! Всем зайти за ограждение. За ограждение! Любой, замеченный с камерой, будет сразу же арестован.

Так странно. Многие из них кажутся очень бедными. Помогая Дэю, я заработала себе хорошую репутацию в бедных секторах. Я дотрагиваюсь до кольца из бумажных скрепок на пальце. Похоже, это уже вошло у меня в привычку.

Томас идет по проходу к моему месту, затем наклоняется, чтобы сказать что-то солдату, сидящему рядом со мной.

— Отведите ее к двери, — говорит он. — Быстро. — Он переводит на меня взгляд, затем осматривает мою одежду (желтая тюремная куртка из-под которой торчит воротник тонкой белой рубашки). Он ведет себя так, как будто вчера вечером между нами не было никакого разговора в комнате для допросов. Я неотрывно смотрю на свои колени. От его взгляда у меня мурашки бегут по спине. — Снаружи очень холодно, - говорит он своим людям. — Убедитесь, что она тепло одета.

Солдаты направляют на меня оружие (Модель XM-2500, диапазон 700 метров, самонаводящийся прицел, может пробить два слоя цемента), затем поднимают меня на ноги. Во время поездки на поезде я довольно открыто наблюдала за этими двумя солдатами, так что сейчас их нервы скорей всего на пределе.

Кандалы у меня на руках с лязгом ударяются друг о друга. С таким оружием как у них, я точно умру от потери крови, неважно, куда угодят их пули. Должно быть, они думают, что я планирую отнять оружие у кого-нибудь из них, когда они отвлекутся. (Смешное предположение, потому что с этими кандалами на руках, я никак не смогу справиться с винтовкой.)

Они ведут меня по проходу к выходу из нашего вагона, где еще четверо солдат ждут у открытой двери, которая ведет на платформу. В нас ударяет порыв холодного ветра, и у меня перехватывает дыхание. Однажды я уже была на фронте, когда мы с Метиасом единственный раз вместе были на задание, но тогда то был Западный Техас в разгар лета. Я еще никогда не была в городе, доверху заваленном снегом. Томас проходит вперед нашей группы и показывает одному солдату, чтобы тот накинул на меня пальто. Я принимаю его с благодарностью.

Толпа (где- то около девяносто или сто человек) замолкает, когда видит меня в ярко желтой куртке, и когда я иду вниз по ступеням, то чувствую на себе их обжигающие взгляды. Большинство из них дрожат на ветру, одетые в тонкую одежду, которая едва ли защищает их от холода, а в ботинках сплошь дыры. Я не могу этого понять. Несмотря на холод, они пришли сюда, чтобы только посмотреть, как я выхожу из поезда — и кто знает, как долго они уже здесь стоят. Внезапно я чувствую вину за то, что приняла пальто.

Мы доходим до конца платформы, почти заходим в вестибюль здания, когда я слышу, как кто-то выкрикивает из толпы. Я оборачиваюсь до того, как солдаты успевают меня остановить.

— Дэй жив? — кричит какой-то парень. Он, наверное, старше меня, недавно вышел из подросткового возраста, но такой тощий и маленький, что легко мог бы сойти за моего ровесника, если не приглядываться к его лицу.

Я поднимаю голову и улыбаюсь. Но охранник бьет его по лицу прикладом винтовки, а солдаты хватают меня за руки и силой разворачивают обратно. Толпа взрывается криками. Среди всего этого шума, я различаю несколько слов: Дэй жив! Дэй жив!