Она снова отстранилась, и на сей раз я ее отпустил.

Она еще не потеряла слово деревья , так что над ним даже ей пришлось потрудиться. Она назвала их усиками земли. Моя очередь. Земля: облачное око Вселенной. Ее очередь. Облако: то, что омрачает осень. Осень: время грабель. Грабли: мультяшный удар по лицу. Лицо: то, что ощупывает слепой влюбленный. Слепой: лучше видеть – лучше принюхиваться. Принюхиваться: дышать красками. Дышать: быть неподвижным, ничего не делать. Ничто: то, что отличается от всего.

Довольно, сказал я, но ей хотелось продолжать.

– Мне не нравится эта игра, – сказал я. – Я не могу понять, когда ты играешь, а когда нет.

– Я знаю слово «сабо». А еще «собака» и «волосы».

– От чего в небе становится мокро?

Она пожала плечами.

– Дождь, – сказал я, и она повторила это слово, дождь, дождь , как ребенок, который учит новый язык.

– А как называется та штука, которую ты читаешь?

– Ты прав, – промолвила она. – Нам не следовало играть.

– Книга, – сказал я.

– Ты злишься на меня?

– Нет, – ответил я. Рефлекс, правильный ответ, даже если и неправда.

– В этом никто не виноват, – сказала она.

Я встал на колени перед ее креслом. Я целовал ее руки – каждый палец, с обеих сторон. Мои губы так и не выговорили эту фразу: Конечно же, в этом никто не виноват .

Небо за ее спиной потемнело. Вишневые деревья раскачивались под ветром и роняли все больше лепестков. Небо ярко полыхнуло, и вот уже Ральф трясется возле двери. Я смотрел на Кэри и ждал.

– Молния, – сказала она.

Потом долгий, низкий гул через все небо. Ральф встала на задние лапы и принялась царапать дверь.

– Что-то и молния, – повторила она.

– Начинается на букву г .

Она закрыла глаза, снова открыла, отрицательно покачала головой.

– Все хорошо, – успокоил я.

– Гнев, – сказала она. – Гнев и молния.

– Все хорошо, – повторил я.

Ральф стала царапаться в шкаф. Мы приоткрыли дверцу, чтобы показать ей, что из него нет пути наружу. Она встала лапами на подоконник; мы открыли окно, чтобы дать ей принюхаться к дождю и увидеть молнии в небе, но она по-прежнему хотела на улицу. Она встала в углу и начала пи́сать – от страха ли, из-за переполненного ли мочевого пузыря, трудно сказать – и я предложил: «Давай дадим ей то, чего она хочет».

Ральф сбежала вниз по лестнице, вернулась, чтобы поторопить нас, потом снова вниз. Когда мы открыли входную дверь, она потянула меня наружу. Вниз по крыльцу, бегом на обочину, чтобы пописать, потом за угол, уже быстрее, в попытке обогнать грозу. Она все тянула и тянула меня вперед. Мы бежали мимо людей, пытающихся выправить зонтики, вывернутые наизнанку ветром, прикрывающих головы газетами. Мы промокли так, будто принимали душ прямо в одежде.

Я позволил Ральф вести нас, хотя и не думал, что у нее есть какой-то план. Удар грома заставил сработать машинную сигнализацию, и она встала, как вкопанная. Мы были в четырех кварталах от дома, дождь лил как из ведра. Машины останавливались, несмотря на зеленый свет, сворачивали на обочину, включив аварийные огни. Ральф моргала – настоящая статуя, если бы не этот легкий трепет.

– Ну, идем – сказал я, и потянул за поводок.

Она не шелохнулась.

Я снова потянул, изо всей силы, которую мог позволить себе, чтобы не сделать ей больно, но она была слишком напугана и слишком сильна.

– Ну, и что теперь?

– Ты глупо выглядишь, – проговорила нагнавшая нас Кэри.

– А у тебя просвечивают соски.

– Подумаешь! У тебя тоже.

– Извини, – сказал я. – Это была скверная идея.

– Да ладно, мне весело.

– Я слишком часто говорю «извини»?

– Я уже простила тебя за все, что ты когда-нибудь мне сделаешь.

Ральф настолько вымокла, что стала похожа на другую собаку – меньше, печальнее, уши прижаты назад, хвост между лапами. Я снова потянул ее за поводок, но она расставила лапы для большей устойчивости и не желала сойти с места.

За вспышкой молнии последовал выдающийся раскат; гроза была прямо над нашими головами.

Как-то я познакомился в Торонто с одним мужчиной – он попросил меня подписать ему экземпляр моей первой книги; в него двенадцать раз ударяла молния, и он утверждал, что может видеть будущее. Он сказал мне, хоть я его об этом и не спрашивал, что погода будет играть важную роль в моей жизни. Полагаю, это можно сказать кому угодно – и предсказание с равной вероятностью исполнится или не исполнится. «Берегитесь сильной непогоды», – все повторял он, словно предостерегая свое прежнее «я», до того как его поразил первый удар.

– Бери ее спереди, а я возьму сзади, – сказал я.

Ральф весила больше тридцати килограммов; нам приходилось все время останавливаться. Затем три человека, незнакомые, тоже вымокшие до нитки, вызвались помочь нам нести ее. Наверное, мы выглядели либо идиотами, либо героями, лично я больше склоняюсь к последнему – пятеро мокрых людей, которые тащат оцепеневшую немецкую овчарку по улицам Бруклина во время грозы.

Когда мы добрались до дома, дождь все еще лил, но буря уходила дальше: три «Миссисипи» между вспышкой молнии и громом, потом четыре, потом пять [11] .