Ничего не рассказывала раньше, отвечаю ему сквозь слезы, потому что думала – пройдет, и не хотела тревожить тебя.

– Нет у тебя душевной болезни. Это бы проявилось так или иначе. Ты не теряешь в весе, у тебя нет вспышек неконтролируемой ярости. А если есть самообладание, то есть и выход.

Почему он упомянул потерю веса?

– Могу попросить нашего доктора выписать тебе какое-нибудь легкое снотворное. Скажу, что это для меня. Уверен, что если будешь высыпаться, сумеешь постепенно обрести власть над своими мыслями. Может быть, нам обоим стоит делать кое-какие упражнения. Дети будут в восторге. Мы оба с тобой слишком поглощены работой, а это – нехорошо.

Да нет, я не очень поглощена работой. Вопреки тому, что он думает, эти идиотские репортажи занимают голову, отвлекают, позволяют избежать дикой мысли, которая неизменно мучает меня, когда мне нечего делать.

– Так или иначе, нам с тобой нужно больше двигаться, бывать на воздухе. Бегать до полного изнеможения, пока не упадешь от усталости. Может быть, чаще звать к нам гостей…

Ох, вот этого кошмара наяву мне не надо! Вести разговоры, занимать гостей, растягивать губы в вымученной улыбке, выслушивать тонкие суждения про оперу и пробки на дорогах, а потом в довершение ко всему – еще мыть всю посуду.

– Давай на уик-энд пойдем в парк Юра2. Мы сто лет не были там.

На воскресенье назначены выборы. Я дежурю в редакции.

Мы едим в молчании. Гарсон уже дважды подходил посмотреть, не завершилась ли наша трапеза, а она еще даже и не начиналась. Вторая бутылка быстро пустеет. Представляю, какие мысли сейчас в голове у мужа: «Как мне помочь ей? Что сделать, чтобы она была счастлива?» Ничего. Ты уже сделал все, что мог. Теперь, если преподнесешь мне коробку конфет или букет цветов, я сочту это передозом внимания и помру от омерзения.

Придя к умозаключению, что за руль ему садиться не стоит, решаем оставить машину и забрать ее завтра. Звоню свекрови, прошу ее посидеть с детьми. Завтра рано утром я буду дома и отведу их в школу.

– Скажи мне, чего тебе не хватает?

Ради бога, не спрашивай. Потому что ответить нечего. Нечего. Насколько легче было бы, если бы я должна была справляться с неприятностями, преодолевать трудности! И я не знаю ни одного человека, который оказался бы в таких же обстоятельствах. Даже моя подруга, много лет страдавшая от подавленности и тоски, сейчас успешно лечится. Не думаю, что мне это нужно, потому что я не нашла у себя ни одного из перечисленных ею симптомов, да и потом мне страшновато погружаться в мир наркотиков – пусть и законных. А другие люди могут быть раздражены, могут переживать стресс или плакать от несчастной любви и разбитого сердца. И в этом случае – считать, что у них депрессия и что они нуждаются в консультациях врача и в лекарствах. Но ведь это вовсе не болезнь: это всего лишь разбитое сердце, а происходит такое от начала времен, от сотворения мира, с той поры, как человек открыл таинственное явление под названием Любовь.

– Если не хочешь показаться врачу, почему бы не почитать что-нибудь о таких случаях?

Да разве я не читала? Подолгу сидела на психологических сайтах. С особым рвением изучала методики йоги. И разве ты не замечал, что книги, которые я приносила домой, свидетельствуют о переменах литературных вкусов? Не подумал, что меня стала больше интересовать духовная сторона действительности?

Ничего не помогло. Я искала и не находила ответ. Прочитав десяток книг с мудреными учеными словами, поняла, что они не открыли мне ничего. Да, они производили некоторое действие, но оно улетучивалось в тот самый миг, когда я закрывала книгу. Все это оказывалось фразами, описывающими идеальный мир, которого не существует даже для того, кто сам его придумал.

– Но сейчас, за ужином, ты чувствовала себя лучше?

Да, конечно. Но ведь речь не об этом. Мне просто нужно осознать, во что я превратилась. Я – это я, а не постороннее мне существо.

Понимаю, что муж отчаянно хочет мне помочь, но так же блуждает в потемках, как и я. Он настойчиво выспрашивает о симптомах, и я отвечаю, что дело не в них, тут все становится симптомом. Понимаешь ли ты, что такое «черная дыра», всасывающая в себе все, как губка?

– Не слышал.

Так вот, это самое близкое подобие.

Он обещает, что я выйду из этого состояния. И не должна ничего решать. И не должна осуждать себя за что бы то ни было. Он – со мной, он – всегда рядом.

– Есть свет в конце туннеля.

Я хочу верить, однако ноги мои словно замурованы в бетон. Но ты не думай об этом, не тревожься обо мне, я продолжаю бороться. Я борюсь вот уже несколько месяцев. Со мной случалось такое и раньше: было и прошло. И однажды утром я проснусь – и все окажется лишь кошмарным сном. Я свято верю в это.

Муж просит счет, сжимает мне руку. Вызываем такси. Что-то изменилось к лучшему. Вера в того, кого любишь, неизменно приносит добрые плоды.

Якоб Кёниг, что ты делаешь в моей спальне, в моей постели, в моих тяжких снах? Ты должен бы сейчас работать день и ночь, потому что до выборов остается всего три дня, а ты теряешь драгоценное время избирательной кампании за обедом в «Перль дю Лак» и за разговорами в парке Дез-О-Вив.

Разве этого тебе мало? Зачем же ты еще вторгаешься в мои сны? Я поступила в точности так, как ты посоветовал: поговорила с мужем, ощутила, что он любит меня. И ощущение того, что счастье в моей жизни иссякает на глазах, исчезло после того, как мы с почти полузабытой уже страстью предавались любви.