Былины
Читать

Былины

Классика в школе

Образование и наука

:

языкознание

.

Книги Для Детей

:

детская образовательная литература

.
2014 г.
Аннотация

Перед вами книга из серии «Классика в школе», в которой собраны все произведения, изучающиеся в начальной школе, средних и старших классах. Не тратьте время на поиски литературных произведений, ведь в этих книгах есть все, что необходимо прочесть по школьной программе: и для чтения в классе, и для внеклассных заданий. Избавьте своего ребенка от длительных поисков и невыполненных уроков.

В книгу включены былины о главных героях русского эпоса – Илье Муромце, Добрыне Никитиче, Алеше Поповиче, – а также Киевского и Новгородского циклов, которые изучают в начальной школе и 7-м классе.

Древнейшие былинные образы

Вольга и Микула

Когда воссияло солнце красное На тое ли на небушко на ясное, Тогда зарождался молодой Вольга, Молодой Вольга Святославович. Как стал тут Вольга растеть-матереть; Похотелося Вольги много мудрости: Щукой-рыбою ходить ему в глубоких морях, Птицей-соколом летать под оболока, Серым волком рыскать да по чистыим полям. Уходили все рыбы во синие моря, Улетали все птицы за оболока, Ускакали все звери во темные леса. Как стал тут Вольга растеть-матереть, Собирал себе дружинушку хоробрую, Тридцать молодцов да без единого, А сам-то был Вольга во тридцатыих. Собирал себе жеребчиков темно-кариих, Темно-кариих жеребчиков, нелегченыих. Вот посели на добрых коней, поехали, Поехали к городам да за получкою. Повыехали в раздольице чисто поле, Услыхали во чистом поле оратая: Как орет в поле оратай, посвистывает, Сошка у оратая поскрипливает, Омешки по камешкам почиркивают. Ехали-то день ведь с утра до вечера, Не могли до оратая доехати. Они ехали да ведь и другой день, Другой день ведь с утра до вечера, Не могли до оратая доехати Как орет в поле оратай, посвистывает, Сошка у оратая поскрипливает, А омешки по камешкам почиркивают. Тут ехали они третий день, А третий день ещё до пабедья, А наехали в чистом поле оратая: Как орет в поле оратай, посвистывает, А бороздочки он да пометывает, А пенье, коренья вывертывает, А большие-то каменья в борозду валит, У оратая кобыла соловая, Гужики у нее да шелковые, Сошка у оратая кленовая, Омешики на сошке булатные, Присошечек у сошки серебряный, А рогачик-то у сошки красна золота. А у оратая кудри качаются, Что не скачен ли жемчуг рассыпаются; У оратая глаза да ясна сокола, А брови у него да черна соболя; У оратая сапожки зелен сафьян: Вот шилом пяты, носы востры, Вот под пяту воробей пролетит, Около носа хоть яйцо прокати, У оратая шляпа пуховая, А кафтанчик у него черна бархата. Говорит-то Вольга таковы слова: «Божья помочь тебе, оратай-оратаюшко, Орать, да пахать, да крестьяновати, А бороздки тебе да пометывати, А пенья, коренья вывертывати, А большие-то каменья в борозду валить!» Говорит оратай таковы слова: «Поди-ка ты, Вольга Святославович, Мне-ка надобно Божья помочь крестьяновати! А куда ты, Вольга, едешь, куда путь держишь?» Тут проговорил Вольга Святославович: «Как пожаловал меня да родной дядюшка, Родной дядюшка да крестный батюшка, Ласковый Владимир стольнекиевский, Тремя ли городами со крестьянами Первыим городом Курцовцем, Другим городом Ореховцем, Третьим городом Крестьяновцем; Теперь еду к городам да за получкою». Тут проговорил оратай-оратаюшко: «Ай же ты, Вольга Святославович! Там живут-то мужички да всё разбойнички, Они подрубят-то сляги калиновы, Да потопят тя в реку да во Смородину. Я недавно там был в городе, третьего дни, Закупил я соли цело три меха, Каждый мех-то был ведь по сту пуд, А сам я сидел-то сорок пуд, А тут стали мужички с меня грошов просить; Я им стал-то ведь грошов делить, А грошов-то стало мало ставиться, Мужичков-то ведь да больше ставится. Потом стал-то я их ведь отталкивать, Стал отталкивать да кулаком грозить, Положил тут их я ведь до тысячи; Который стоя стоит, тот сидя сидит, Который сидя сидит, тот и лежа лежит». Тут проговорил ведь Вольга Святославович: «Ай же ты, оратай-оратаюшко! Ты поедем-ка со мною во товарищах». А тут ли оратай-оратаюшко Гужики шелковые повыстегнул, Кобылу из сошки повывернул, Они сели на добрых коней, поехали. Как хвост-то у ней расстилается, А грива-то у нее да завивается, У оратая кобыла ступью пошла, А Вольгин конь да ведь поскакивает. У оратая кобыла грудью пошла, А Вольгин конь да оставается. Говорит оратай таковы слова: «Я оставил сошку во бороздочке Не для-ради прохожего-проезжего: Маломожный-то наедет – взять нечего, А богатый – тот наедет, не позарится, — А для-ради мужичка да деревенщины. Как бы сошку из земельки повыдернути, Из омешиков бы земельку повытряхнути Да бросить сошку за ракитов куст?» Тут ведь Вольга Святославович Посылает он дружинушку хоробрую, Пять молодцев да ведь могучиих, Как бы сошку из земли да повыдернули, Из омешиков земельку повытряхнули, Бросили бы сошку за ракитов куст. Приезжает дружинушка хоробрая, Пять молодцев да ведь могучиих, Ко той ли ко сошке кленовенькой; Они сошку за обжи вокруг вертят, А не могут сошки из земли поднять, Из омешиков земельки повытряхнуть, Бросить сошки за ракитов куст. Тут молодой Вольга Святославович Посылает он дружинушку хоробрую, Целыим он да ведь десяточком. Они сошку за обжи вокруг вертят, А не могут сошки из земли выдернуть, Из омешиков земельки повытряхнуть, Бросить сошки за ракитов куст. И тут ведь Вольга Святославович Посылает всю свою дружинушку хоробрую, Чтобы сошку из земли повыдернули, Из омешиков земельку повытряхнули, Бросили бы сошку за ракитов куст. Они сошку за обжи вокруг вертят, А не могут сошки из земли выдернуть, Из омешиков земельки повытряхнуть, Бросить сошки за ракитов куст. Тут оратай-оратаюшко На своей ли кобыле соловенькой Приехал ко сошке кленовенькой; Он брал-то ведь сошку одной рукой, Сошку из земли он повыдернул, Из омешиков земельку повытряхнул, Бросил сошку за ракитов куст. А тут сели на добрых коней, поехали. Как хвост-то у ней расстилается, А грива-то у ней да завивается. У оратая кобыла ступью пошла, А Вольгин конь да ведь поскакивает. У оратая кобыла грудью пошла, А Вольгин конь да оставается. Тут Вольга стал да он покрикивать, Колпаком он стал да ведь помахивать: «Ты постой-ка ведь, оратай-оратаюшко! Как бы этая кобыла коньком бы была, За эту кобылу пятьсот бы дали». Тут проговорил оратай-оратаюшко: «Ай же глупый ты, Вольга Святославович! Я купил эту кобылу жеребеночком, Жеребеночком да из-под матушки, Заплатил за кобылу пятьсот рублей; Как бы этая кобыла коньком бы была, За эту кобылу цены не было бы». Тут проговорит Вольга Святославович: «Ай же ты, оратай-оратаюшко! Как-то тебя да именем зовут, Нарекают тебя да по отечеству?» Тут проговорил оратай-оратаюшко: «Ай же ты, Вольга Святославович! Я как ржи-то напашу да во скирды сложу, Я во скирды сложу да домой выволочу, Домой выволочу да дома вымолочу, А я пива наварю да мужичков напою, А тут станут мужички меня похваливати: «Молодой Микула Селянинович!» Тут приехали ко городу ко Курцевцу, Стали по городу похаживати, Стали города рассматривати, А ребята-то стали поговаривати: «Как этот третьего дни был да мужичков он бил!» А мужички-то стали собиратися, Собиратися они да думу думати: Как бы прийти да извинитися, А им низко бы да поклонитися. Тут проговорил Вольга Святославович: «Ай же ты, Микула Селянинович! Я жалую от себя тремя городами со крестьянами. Оставайся здесь да ведь наместником, Получай-ка ты дань да ведь грошовую».

Главные герои русского эпоса

Исцеление Ильи Муромца

В славном городе во Муроме, Во селе было Карачарове, Сиднем сидел Илья Муромец, крестьянский сын, Сиднем сидел цело тридцать лет. Уходил государь его батюшка Со родителем со матушкою На работушку на крестьянскую. Как приходили две калики перехожие Под тое окошечко косявчето. Говорят калики таковы слова: «Ай же ты Илья Муромец, крестьянский сын! Отворяй каликам ворота широкие, Пусти-ка калик к себе в дом». Ответ держит Илья Муромец: «Ай же вы, калики перехожие! Не могу отворить ворот широкиих, Сиднем сижу цело тридцать лет, Не владаю ни руками, ни ногами». Опять говорят калики перехожие: «Выставай-ка, Илья, на резвы ноги, Отворяй-ка ворота широкие, Пускай-то калик к себе в дом». Выставал Илья на резвы ноги, Отворял ворота широкие И пускал калик к себе в дом. Приходили калики перехожие, Они крест кладут по-писаному, Поклон ведут по-ученому, Наливают чарочку питьица медвяного, Подносят-то Илье Муромцу. Как выпил-то чару питьица медвяного, Богатырско его сердце разгорелося, Его белое тело распотелося. Воспроговорят калики таковы слова: «Что чувствуешь в себе, Илья?» Бил челом Илья, калик поздравствовал: «Слышу в себе силушку великую». Говорят калики перехожие: «Будь ты, Илья, великий богатырь, И смерть тебе на бою не писана; Бейся-ратися со всяким богатырем И со всею поленицею удалою, А столько не выходи драться С Святогором-богатырем — Его и земля на себе через силу носит; Не ходи драться с Самсоном-богатырем — У него на голове семь власов ангельских; Не бейся и с родом Микуловым — Его любит матушка сыра земля; Не ходи още на Вольгу Сеславьича — Он не силою возьмет, Так хитростью-мудростью. Доставай, Илья, коня собе богатырского, Выходи в раздольице чисто поле, Покупай первого жеребчика, Станови его в срубу на три месяца, Корми его пшеном белояровым. А пройдет поры-времени три месяца, Ты по три ночи жеребчика в саду поваживай И в три росы жеребчика выкатывай, Подводи его к тыну ко высокому. Как станет жеребчик через тын перескакивать И в ту сторону и в другую сторону, Поезжай на нем, куда хочешь, Будет носить тебя». Тут калики потерялися. Пошел Илья ко родителю ко батюшку На тую на работу на крестьянскую, — Он дубье-колодье все повырубил, В глубоку реку повыгрузил, А сам и сшел домой. Выстали отец с матерью от крепкого сна – испужалися: «Что это за чудо подеялось? Кто бы нам это сработал работушку?» Работа-то была поделана, И пошли они домой. Как пришли домой, видят: Илья Муромец ходит по избы. Стали его спрашивать, Как он выздоровел. Илья и рассказал им, Как приходили калики перехожие, Поили его питьицем медвяныим — И с того он стал владать руками и ногами И силушку получил великую. Пошел Илья в раздольице чисто поле, Видит: мужик ведет жеребчика немудрого, Бурого жеребчика косматенького. Покупал Илья того жеребчика, Что запросил мужик, то и дал; Становил жеребчика в сруб на три месяца, Кормил его пшеном белояровым, Поил свежей ключевой водой. И прошло поры времени три месяца. Стал Илья жеребчика по три ночи в саду поваживать, В три росы его выкатывал; Подводил ко тыну ко высокому, И стал Бурушко через тын перескакивать И в ту сторону и в другую сторону. Тут Илья Муромец Седлал добра коня, зауздывал, Брал у батюшки, у матушки Прощенье-благословеньице И поехал в раздольице чисто поле.

Илья Муромец и Святогор

Как не далече-далече во чистом во поли, Тута куревка да поднималася, А там пыль столбом да поднималася, — Оказался во поли добрый молодец, Русский могучий Святогор-богатырь. У Святогора конь да будто лютый зверь, А богатырь сидел да во косу сажень, Он едет в поле, спотешается, Он бросает палицу булатную Выше лесушку стоячего, Ниже облаку да ходячего, Улетает эта палица Высоко да по поднебесью; Когда палица да вниз спускается, Он подхватывает да одной рукой. Наезжает Святогор-богатырь Во чистом поли он на сумочку да скоморошную. Он с добра коня да не спускается, Хотел поднять погонялкой эту сумочку, — Эта сумочка да не ворохнется; Опустился Святогор да со добра коня, Он берет сумочку да одной рукой, — Эта сумочка да не сшевелится; Как берет он обема рукам, Принатужился он силой богатырской, По колен ушел да в мать сыру землю, — Эта сумочка да не сшевелится, Не сшевелится да не поднимется. Говорит Святогор да он про себя: «А много я по свету езживал, А такого чуда я не видывал, Что маленькая сумочка да не сшевелится, Не сшевелится да не сдымается, Богатырской силы не сдавается». Говорит Святогор да таковы слова: «Верно, тут мне, Святогору, да и смерть пришла». И взмолился он да своему коню: «Уж ты, верный богатырский конь, Выручай теперь хозяина». Как схватился он да за уздечику серебряну, Он за ту подпругу золоченую, За то стремечко да за серебряно, Богатырский конь да принатужился, А повыдернул он Святогора из сырой земли. Тут садился Святогор да на добра коня, И поехал по чисту полю Он ко тем горам да Араратскиим. Утомился Святогор, да он умаялся С этой сумочкой да скоморошноей, И уснул он на добром коне, Заснул он крепким богатырским сном. Из-под далеча-далеча из чиста поля Выезжал старой казак да Илья Муромец, Илья Муромец да сын Иванович, Увидал Святогора он богатыря: «Что за чудо вижу во чистом поли, Что богатырь едет на добром кони, Под богатырем-то конь да будто лютый зверь, А богатырь спит крепко-накрепко». Как скричал Илья да зычным голосом: «Ох ты гой еси, удалой добрый молодец! Ты что, молодец, да издеваешься, А ты спишь ли, богатырь, аль притворяешься, Не ко мне ли, старому, да подбираешься? А на это я могу ответ держать». От богатыря да тут ответу нет. А вскричал Илья да пуще прежнего, Пуще прежнего да зычным голосом, От богатыря да тут ответа нет. Разгорелось сердце богатырское А у старого казака Ильи Муромца, Как берет он палицу булатную, Ударяет он богатыря да по белым грудям, А богатырь спит, не просыпается. Рассердился тут да Илья Муромец, Разъезжается он во чисто поле, А с разъезду ударяет он богатыря Пуще прежнего он палицей булатною, Богатырь спит, не просыпается. Рассердился тут старый казак да Илья Муромец, А берет он шалапугу подорожную, А не малу шалапугу – да во сорок пуд, Разъезжается он со чиста поля, И ударил он богатыря по белым грудям, И отшиб он себе да руку правую. Тут богатырь на кони да просыпается, Говорит богатырь таково слово: «Ох, как больно русски мухи кусаются!» Поглядел богатырь в руку правую, Увидал тут Илью Муромца, Он берет Илью да за желты кудри, Положил Илью да он к себе в карман, Илью с лошадью да богатырскоей, И поехал он да по святым горам, По святым горам да Араратскиим. Как день он едет до вечера, Темну ноченьку да он до утра, И второй он день едет до вечера, Темну ноченьку он до утра, Как на третий-то да на денечек Богатырский конь стал спотыкатися. Говорит Святогор да коню доброму: «Ах ты, волчья сыть да травяной мешок, Уж ты что, собака, спотыкаешься? Ты идти не мошь аль везти не хошь?» Говорит тут верный богатырский конь Человеческим да он голосом: «Как прости-тко ты меня, хозяйнушко, А позволь-ка мне да слово вымолвить. Третьи суточки да ног не складучи Я вожу двух русскиих могучиих богатырей, Да й в третьих с конем богатырскиим». Тут Святогор-богатырь да опомнился, Что у него в кармане тяжелешенько; Он берет Илью за желты кудри, Он кладет Илью да на сыру землю Как с конем его да богатырскиим. Начал спрашивать да он, выведывать: «Ты скажи, удалый добрый молодец, Ты коей земли да ты какой орды? Если ты богатырь святорусский, Дак поедем мы да во чисто поле, Попробуем мы силу богатырскую». Говорит Илья да таковы слова: «Ай же ты, удалой добрый молодец! Я вижу силушку твою великую, Не хочу я с тобой сражатися, Я желаю с тобой побрататися». Святогор-богатырь соглашается, Со добра коня да опущается, И раскинули они тут бел шатер, А коней спустили во луга зеленые, Во зеленые луга они стреножили. Сошли они оба во белой шатер, Они друг другу порассказалися, Золотыми крестами поменялися, Они с друг другом да побраталися, Обнялись они, поцеловалися, — Святогор-богатырь да будет больший брат, Илья Муромец да будет меньший брат. Хлеба-соли тут они откушали, Белой лебеди порушали И легли в шатер да опочив держать. И недолго, немало спали – трое суточек, На четверты они да просыпалися, В путь-дороженьку да отправлялися. Как седлали они да коней добрыих, И поехали они да не в чисто поле, А поехали они да по святым горам, По святым горам да Араратскиим. Прискакали на гору Елеонскую, Как увидели они да чудо чудное, Чудо чудное да диво дивное: На горы на Елеонския Как стоит тута да дубовый гроб. Как богатыри с коней спустилися, Они ко гробу к этому да наклонилися, Говорит Святогор да таковы слова «А кому в этом гробе лежать сужено? Ты послушай-ка, мой меньший брат, Ты ложись-ка во гроб да померяйся, Тебе ладен ли да тот дубовый гроб». Илья Муромец да тут послушался Своего ли братца большего, Он ложился, Илья, да в тот дубовый гроб. Этот гроб Ильи да не поладился, Он в длину длинён и в ширину широк. И ставал Илья да с того гроба, А ложился в гроб да Свягогор-богатырь. Святогору гроб да поладился, В длину по меры и в ширину как раз. Говорит Святогор да Ильи Муромцу: «Ай же ты, Илья да мой меньший брат, Ты покрой-ка крышечку дубовую, Полежу в гробу я, полюбуюся». Как закрыл Илья крышечку дубовую, Говорит Святогор таковы слова: «Ай же ты, Илюшенька да Муромец! Мне в гробу лежать да тяжелешенько, Мне дышать-то нечем, да тошнешенько, Ты открой-ка крышечку дубовую, Ты подай-ка мне да свежа воздуху». Как крышечка не поднимается, Даже щелочка не открывается. Говорит Святогор да таковы слова: «Ты разбей-ка крышечку саблей вострою». Илья Свягогора послушался, Берет он саблю вострую, Ударяет по гробу дубовому. А куда ударит Илья Муромец, Тут становятся обручи железные. Начал бить Илья да вдоль и поперек, — Все железные обручи становятся. Говорит Святогор да таковы слова: «Ах ты, меньший брат да Илья Муромец! Видно, тут мне, богатырю, кончинушка. Ты схорони меня да во сыру землю, Ты бери-тко моего коня да богатырского, Наклонись-ка ты ко гробу ко дубовому, Я здохну тебе да в личко белое, У тя силушки да поприбавится». Говорит Илья да таковы слова: «У меня головушка есть с проседью, Мне твоей-то силушки не надобно, А мне своей-то силушки достаточно. Если силушки у меня да прибавится, Меня не будет носить да мать сыра земля. И не наб мне твоего коня да богатырского, А мне-ка служит верой-правдою Мне старой Бурушка косматенький». Тута братьица да распростилися, Святогор остался лежать да во сырой земли, А Илья Муромец поехал по святой Руси Ко тому ко городу ко Киеву А ко ласковому князю ко Владимиру. Рассказал он чудо чудное, Как схоронил он Святогора да богатыря На той горы на Елеонскии. Да тут Святогору и славу поют, А Ильи Муромцу да хвалу дают. А на том былинка и закончилась.

Илья и Соловей-разбойник

Из того ли то из города из Мурома, Из того села да с Карачарова Выезжал удаленький дородный добрый молодец. Он стоял заутреню во Муроме. А й к обеденке поспеть хотел он в стольный Киев-град. Да и подъехал он ко славному ко городу к Чернигову. У того ли города Чернигова Нагнано-то силушки черным-черно, А и черным-черно, как черна ворона. Так пехотою никто тут не прохаживат, На добром коне никто тут не проезживат, Птица черный ворон не пролетыват, Серый зверь да не прорыскиват. А подъехал как ко силушке великоей. Он как стал-то эту силу великую, Стал конем топтать да стал копьем колоть, А й побил он эту силу всю великую, Он подъехал-то под славный под Чернигов-град. Выходили мужички да тут черниговски И отворяли-то ворота во Чернигов-град, А й зовут его в Чернигов воеводою. Говорит-то им Илья да таковы слова: «Ай же мужички да вы черниговски! Я нейду к вам во Чернигов воеводою. Укажите мне дорожку прямоезжую, Прямоезжую да в стольный Киев-град». Говорили мужички ему черниговски: «Ты удаленький дородный добрый молодец, Ай ты славный богатырь да святорусский! Прямоезжая дорожка заколодела, Заколодела дорожка, замуравела, А й по той по дорожке прямоезжею Да й пехотою никто да не прохаживал, На добром коне никто да не проезживал. Как у той ли-то у Грязи-то у Черноей, Да у той ли у березы у покляпыя, Да у той ли речки у Смородины, У того креста у Леванидова Сидит Соловей-разбойник во сыром дубу, Сидит Соловей-разбойник Одихмантьев сын. А то свищет Соловей да по-соловьему, Он кричит, злодей-разбойник, по-звериному. И от его ли-то от посвиста соловьего, И от его ли-то от покрика звериного То все травушки-муравы уплетаются, Все лазоревы цветочки осыпаются, Темны лесушки к земле все приклоняются, А что есть людей – то все мертвы лежат. Прямоезжею дороженькой – пятьсот есть верст, Ай окольноей дорожкой – цела тысяча». Он спустил добра коня да й богатырского, Он поехал-то дорожкой прямоезжею. Его добрый конь да богатырский С горы на гору стал перескакивать, С холмы на холму стал перемахивать, Мелки реченьки, озерка промеж ног спущал. Подъезжает он ко речке ко Смородинке, Да ко тоей он ко Грязи он ко Черноей, Да ко той ли ко березе ко покляпыя, К тому славному кресту ко Леванидову. Засвистал-то Соловей да по-соловьему, Закричал злодей-разбойник по-звериному, Так все травушки-муравы уплеталися, Да лазоревы цветочки осыпалися, Темны лесушки к земле все приклонялися. Его добрый конь да богатырский А он на корзни да спотыкается. А и как старый-то казак да Илья Муромец Берет плеточку шелковую в белу руку, А он бил коня да по крутым ребрам, Говорил-то он, Илья, да таковы слова: «Ах ты, волчья сыть да травяной мешок! Али ты идти не хошь, али нести не можь? Что ты на корзни, собака, спотыкаешься? Не слыхал ли посвиста соловьего, Не слыхал ли покрика звериного, Не видал ли ты ударов богатырскиих?» А й тут старый казак да Илья Муромец, Да берет-то он свой тугой лук разрывчатый, Во свои берет во белы он во ручушки, Он тетивочку шелковую натягивал, А он стрелочку каленую накладывал. Он стрелил в того-то Соловья-разбойника, Ему выбил право око со косицею, Он спустил-то Соловья да на сыру землю, Пристегнул его ко правому ко стремечку булатному. Он повез его по славну по чисту полю, Мимо гнездышка повез да соловьиного. Во том гнездышке да соловьиноем А случилось быть да и три дочери, А й три дочери его любимые. Больша дочка – эта смотрит во окошечко косящато, Говорит она да таковы слова: «Едет-то наш батюшка чистым полем, А сидит-то на добром коне, И везет он мужичища-деревенщину Да ко правому ко стремени прикована». Поглядела его друга дочь любимая, Говорила-то она да таковы слова: «Едет батюшка раздольицем чистым полем, Да й везет он мужичища-деревенщину Да й ко правому ко стремени прикована». Поглядела его меньша дочь любимая, Говорила-то она да таковы слова: «Едет мужичище-деревенщина, Да й сидит мужик он на добром коне, Да й везет-то наша батюшка у стремени, У булатного у стремени прикована — Ему выбито-то право око со косицею». Говорила-то она да таковы слова: «Ай же мужевья наши любимые! Вы берите-ка рогатины звериные Да бегите-ка в раздольице чисто поле, Да вы бейте мужичища-деревенщину!» Эти мужевья да их любимые, Зятевья-то есть да соловьиные, Похватали как рогатины звериные, Бежали-то они да во чисто поле Ко тому ли к мужичищу-деревенщине Да хотят убить-то мужичища-деревенщину. Говорит им Соловей-разбойник Одихмантьев сын: «Ай же зятевья мои любимые! Побросайте-ка рогатины звериные, Вы зовите мужика да деревенщину, В свое гнездышко зовите соловьиное, Да кормите его ествушкой сахарною, Да вы пойте его питьицем медвяныим, Да й дарите ему дары драгоценные!» Эти зятевья да соловьиные Побросали-то рогатины звериные, Ай зовут-то мужика да деревенщину Во то гнездышко да соловьиное. Да мужик-то деревенщина не слушался, А он едет-то по славному чисту полю Прямоезжею дорожкой в стольный Киев-град. Он приехал-то во славный стольный Киев-град А ко славному ко князю на широкий двор. Ай Владимир-князь он вышел из Божьей церкви, Он пришел в палату белокаменну, Во столовую свою во горенку, Они сели есть да пить да хлеба кушати, Хлеба кушати да пообедати. А и тут старый казак да Илья Муромец Становил коня да посередь двора, Сам идет он во палаты белокаменны. Приходил он во столовую во горенку, На пяту он дверь-то поразмахивал, Крест-то клал он по-писаному, Вел поклоны по-ученому, На все три, на четыре на сторонки низко кланялся, Самому князю Владимиру в особину, Еще всем его князьям он подколенныим. Тут Владимир-князь стал молодца выспрашивать: «Ты скажи-ко, ты откулешний, дородный добрый молодец, Тебя как-то, молодца, да именем зовут, Величают, удалого, по отечеству?» Говорил-то старый казак да Илья Муромец: «Есть я с славного из города из Мурома, Из того села да с Карачарова, Есть я старый казак да Илья Муромец, Илья Муромец да сын Иванович». Говорит ему Владимир таковы слова: «Ай же старый казак да Илья Муромец! Да й давно ли ты повыехал из Мурома И которою дороженькой ты ехал в стольный Киев-град? Говорил Илья да таковы слова: «Ай ты, славный Владимир стольнокиевский! Я стоял заутреню христовскую во Муроме, Ай к обеденке поспеть хотел я в стольный Киев-град, То моя дорожка призамешкалась. А я ехал-то дорожкой прямоезжею, Прямоезжею дороженькой я ехал мимо-то Чернигов-град, Ехал мимо эту Грязь да мимо Черную. Мимо славну реченьку Смородину, Мимо славную березу ту покляпую, Мимо славный ехал Леванидов крест». Говорил ему Владимир таковы слова: «Ай же мужичище-деревенщина, Во глазах, мужик, да подлыгаешься, Во глазах, мужик, да насмехаешься. Как у славного у города Чернигова Нагнано тут силы много-множество — То пехотою никто да не прохаживал И на добром коне никто да не проезживал, Туда серый зверь да не прорыскивал, Птица черный ворон не пролетывал. А у той ли-то у Грязи-то у Черноей, Да у славноей у речки у Смородины, А й у той ли у березы у покляпои, У того креста у Леванидова Соловей сидит разбойник Одихмантьев сын. То как свищет Соловей да по-соловьему, Как кричит злодей-разбойник по-звериному. То все травушки-муравы уплетаются, А лазоревы цветки прочь осыпаются, Темны лесушки к земле все приклоняются, А что есть людей, то все мертвы лежат». Говорил ему Илья да таковы слова: «Ты Владимир-князь да стольнокиевский! Соловей-разбойник на твоем дворе. Ему выбито ведь право око со косицею, И он ко стремени булатному прикованный». Тут Владимир-князь да стольнокиевский Он скорошенько вставал да на резвы ножки, Кунью шубоньку накинул на одно плечко, Тут он шапочку соболью на одно ушко, Выходил-то он на свой широкий двор Посмотреть на Соловья-разбойника. Говорил Владимир-князь да таковы слова: «Засвищи-ко, Соловей, ты по-соловьему, Закричи-ко, собака, по-звериному!» Говорил Соловей-разбойник Одихмантьев сын: «Не у вас-то я сегодня, князь, обедаю, А не вас-то я хочу да и послушати. Я обедал-то у старого казака Ильи Муромца, Да его хочу-то я послушати». Говорил Владимир-князь да стольнокиевский: «Ай же старый казак ты Илья Муромец! Прикажи-ко засвистать ты Соловью да по-соловьему, Прикажи-ко закричать да по-звериному». Говорил Илья да таковы слова: «Ай же Соловей-разбойник Одихмантьев сын! Засвищи-ко ты во полсвиста соловьего, Закричи-ко ты во полкрика звериного». Говорил-то ему Соловей-разбойник Одихмантьев сын: «Ай же старый казак ты, Илья Муромец! Мои раночки кровавы запечатались, Да не ходят-то мои уста сахарные, Не могу я засвистать да по-соловьему, Закричать-то не могу я по-звериному. А й вели-ка князю ты Владимиру Налить чару мне да зелена вина. Я повыпью-то как чару зелена вина, — Мои раночки кровавы поразойдутся, Да й уста мои сахарны порасходятся, Да тогда я засвищу да по-соловьему, Да тогда я закричу да по-звериному». Говорил Илья-то князю он Владимиру: «Ты Владимир князь да стольнокиевский, Ты поди в свою столовую во горенку, Наливай-ка чару зелена вина. Ты не малую стопу – да полтора ведра, Поднеси-ка Соловью-разбойнику». Тут Владимир князь да стольнокиевский Он скоренько шел в столову свою горенку, Наливал он чару зелена вина, Да не малу он стопу – да полтора ведра, Разводил медами он стоялыми, Приносил-то он ко Соловью-разбойнику. Соловей-разбойник Одихмантьев сын Принял чарочку от князя он одной ручкой, Выпил чарочку ту Соловей одним духом. Засвистал как Соловей тут по-соловьему, Закричал разбойник по-звериному, — Маковки на теремах покривились, А околенки во теремах рассыпались. От него, от посвиста соловьего, Что есть людюшек, так все мертвы лежат, А Владимир князь стольнокиевский Куньей шубонькой он укрывается. А и тут старый казак да Илья Муромец Он скорешенько садился на добра коня, И он вез-то Соловья да во чисто поле, И он срубил ему да буйну голову. Говорил Илья да таковы слова: «Тебе полно-тко свистать да по-соловьему, Тебе полно-тко слезить да отцов-матерей, Тебе полно-тко вдовить да жен молодыих. Тебе полно-тко спущать сиротать малых детушек!» А тут Соловью ему и славу поют, А й славу поют ему век по веку!

Илья Муромец и голи кабацкие

Славныя Владымир стольнёкиевской Собирал-то он славный почестей пир На многих князей он и бояров, Славных сильных могучих богатырей; А на пир ли-то он не позвал Старого казака Ильи Муромца. Старому казаку Илье Муромцу За досаду показалось-то великую, Й он не знает, что ведь сделати Супротив тому князю Владымиру. И он берет-то как свой тугой лук розрывчатой, А он стрелочки берет каленыи, Выходил Илья он да на Киев-град И по граду Киеву стал он похаживать И на матушки Божьи церквы погуливать. На церквах-то он кресты вси да повыломал, Маковки он залочены вси повыстрелял. Да кричал Илья он во всю голову, Во всю голову кричал он громким голосом: «Ай же, пьяници вы, голюшки кабацкий! Да и выходите с кабаков, домов питейных И обирайте-тко вы маковки да золоченый, То несите в кабаки, в домы питейные, Да вы пейте-тко да вина досыта». Там доносят-то ведь князю да Владымиру: «Ай Владымир князь да стольнёкиевской! А ты ешь да пьешь да на честном пиру, А как старой-от казак да Илья Муромец Ён по городу по Киеву похаживат, Ён на матушки Божьи церквы погуливат, На Божьих церквах кресты повыломил. А всё маковки он золоченый повыстрелял; А й кричит-то ведь Илья он во всю голову, Во всю голову кричит он громким голосом: «Ай же, пьяницы вы, голюшки кабацкий! И выходите с кабаков, домов питейных И обирайте-тко вы маковки да золоченый, Да и несите в кабаки, в домы питейные, Да вы пейте-тко да вина досыта». Тут Владымир-князь да стольнёкиевской И он стал, Владымир, дума думати, Ему как-то надобно с Ильей помиритися. И завел Владымир-князь да стольнёкиевской, Он завел почестей пир да и на другой день. Тут Владымир-князь да стольнёкиевской Да ‘ще стал да и дума думати: «Мне кого послать будет на пир позвать Того старого казака Илью Муромца? Самому пойти мне-то, Владымиру, не хочется, А Опраксию послать, то не к лицу идет». И он как шел-то по столовой своей горенке. Шел-то он о столики дубовый, Становился супротив молодого Добрынюшки, Говорил Добрыне таковы слова: «Ты молоденькой Добрынюшка, сходи-тко ты К старому казаку к Ильи Муромцу, Да зайди в палаты белокаменны, Да пройди-тко во столовую во горенку, На пяту-то дверь ты порозмахивай, Еще крест клади да й по-писаному, Да й поклон веди-тко по-ученому, А й ты бей челом да низко кланяйся А й до тых полов и до кирпичныих, А й до самой матушки сырой земли Старому казаку Ильи Муромцу, Говори-тко Ильи ты да таковы слова: «Ай ты старыя казак да Илья Муромец! Я пришел к тебе от князя от Владымира И от Опраксии от королевичной, Да пришел тобе позвать я на почестей пир». Молодой-то Добрынюшка Микитинец Ён скорешенько-то стал да на резвы ноги, Кунью шубоньку накинул на одно плечко, Да он шапочку соболью на одно ушко, Выходил он со столовый со горенки, Да й прошел палатой белокаменной, Выходил Добрыня он на Киев-град, Ён пошел-то как по городу по Киеву, Пришел к старому казаку к Илье Муромцу Да в его палаты белокаменны. Ён пришел как во столовую во горенку, На пяту-то он дверь да порозмахивал, Да он крест-от клал да по-писаному, Да й поклоны вел да по-ученому, А ‘ще бил-то он челом да низко кланялся А й до тых полов и до кирпичныих, Да й до самой матушки сырой земли. Говорил-то ён Илье да таковы слова: «Ай же, братец ты мой да крестовый, Старыя казак да Илья Муромец! Я к тоби послан от князя от Владымира, От Опраксы королевичной, А й позвать тебя да й на почестей пир». Еще старый-от казак да Илья Муромец Скорешенько ставал он на резвы ножки, Кунью шубоньку накинул на одно плечко, Да он шапоньку соболью на одно ушко, Выходили со столовый со горенки, Да прошли они палатой белокаменной, Выходили-то они на стольний Киев-град, Пошли оны ко князю к Владимиру Да й на славный-от почестей пир. Там Владымир-князь да стольнёкиевской Он во горенки да ведь похаживал, Да в окошечко он, князь, посматривал, Говорил-то со Опраксой-королевичной: «Пойдут-ли ко мне как два русскиих богатыря Да на мой-от славный на почестей пир?» И прошли они в палату в белокаменну, И взошли они в столовую во горенку. Тут Владымир-князь да стольнёкиевской Со Опраксией да королевичной Подошли-то они к старому казаку к Илье Муромцу, Они брали-то за ручушки за белыи, Говорили-то они да таковы слова: «Ай же, старыя казак ты, Илья Муромец! Твое местечко было да ведь пониже всих, Топерь местечко за столиком повыше всих! Ты садись-ко да за столик за дубовый». Тут кормили его ествушкой сахарнею, А й поили питьицем медвяныим. Они тут с Ильей и помирилися.

Илья Муромец и Идолище в Киеве

Ай во славном было городе во Киеви Ай у ласкового князя у Владимира Ишше были-жили тут бояры кособрюхие, Насказали на Илью-ту всё на Муромця, — Ай такима он словами похваляется: «Я ведь князя-та Владимира повыживу, Сам я сяду-ту во Киев на его место, Сам я буду у его да всё князём княжить». Ай об этом они с князем приросспорили. Говорит-то князь Владимир таковы реци: «Прогоню тебя, Илья да Илья Муромець, Прогоню тебя из славного из города из Киёва, Не ходи ты, Илья Муромець, да в красен Киев-град». Говорил-то тут Илья всё таковы слова: «А ведь придет под тебя кака сила неверная, Хоть неверна-та сила бусурманьская, — Я тебя тогды хошь из неволюшки не выруцю». Ай поехал Илья Муромець в цисто поле, Из циста поля отправился во город-от во Муром-то, Ай во то ли во село, село Качарово Как он жить-то ко своёму к отцю, матушки. Он ведь у отца живет, у матушки, Он немало и немного живет – три года. Тут заслышал ли Идолишшо проклятоё, Ище тот ли царишше всё неверное: Нету, нет Ильи-то Муромця жива три годицька. Ай как тут стал-то Идолишшо подумывать, Он подумывать стал да собираться тут. Насбирал-то он силы всё тотарьскою, Он тотарьскою силы, бусурманьскою, Насбирал-то он ведь силу, сам отправился. Подошла сила тотарьска-бусурманьская. Подошла же эта силушка близехонько Ко тому она ко городу ко Киеву. Тут выходит тотарин-от Идолишшо всё из бела шатра, Он писал-то ёрлычки всё скорописчаты, Посылает он тотарина поганого. Написал он в ёрлычках всё скорописчатых: «Я зайду, зайду Идолишшо, во Киев-град, Я ведь выжгу-то ведь Киев-град, Божьи церквы; Выбирался-то штобы князь из палатушек, — Я займу, займу палаты белокаменны. Тольки я пушшу в палаты белокаменны, Опраксеюшку возьму всё Королевисьню. Я Владимира-та князя я поставлю-ту на кухню-ту, Я на кухню-ту поставлю на меня варить». Он тут скоро тотарин-от приходит к им, Он приходит тут-то тотарин на широкий двор, С широка двора – в палаты княженецькия, Он ведь рубит, казнит у придверницьков всё буйны головы; Отдаваёт ёрлычки-то скорописчаты. Прочитали ёрлыки скоро, заплакали, Говорят-то – в ёрлычках да всё описано: «Выбирайся, удаляйся, князь, ты из палатушек, Наряжайся ты на кухню варить поваром». Выбирался князь Владимир стольнекиевской Из своих же из палатушек крутешенько; Ай скорешенько Владимир выбирается, Выбирается Владимир – сам слезами уливается. Занимает [Идолище] княженевськи все палатушки, Хочет взять он Опраксеюшку себе в палатушку. Говорит-то Опраксеюшка таки речи: «Уж ты гой еси, Идолищо, неверной царь! Ты поспеешь ты меня взять да во свои руки». Говорит-то ей ведь царь да таковы слова: «Я уважу, Опраксеюшка, ещё два деницька, Церез два-то церез дня как будешь не княгиной ты, Не княгиной будешь жить, да всё царицею». Рознемогся-то во ту пору казак да Илья Муромець. Он не мог-то за обедом пообедати, Розболелось у его всё ретиво сердце, Закипела у его всё кровь горячая. Говорит-то всё Илья сам таковы слова: «Я не знаю, отчего да незамог совсим, Не могу терпеть жить-то у себя в доми. Надо съездить попроведать во чисто полё, Надоть съездить попроведать в красен Киёв-град». Он седлал, сбирал своёго всё Белеюшка, Нарядил скоро своего коня доброго, Сам садился-то он скоро на добра коня, Он садился во седёлышко чиркальскоё, Он ведь резвы свои ноги в стремена всё клал. Тут поехал-то Илья наш, Илья Муромець, Илья Муромець поехал, свет Иванович. Он приехал тут да во чисто поле, Из чиста поля поехал в красен Киёв-град. Он оставил-то добра коня на широком двори, Он пошел скоро по городу по Киеву. Он нашел, нашел калику перехожую, Перехожую калику переброжую, Попросил-то у калики всё платья каличьёго. Он ведь дал-то ему платье всё от радости, От радости скинывал калика платьицё, Он от радости платьё от великою. Ай пошел скоро Илья тут под окошецько, Под окошецько пришел к палатам белокаменным. Закричал же он, Илья-та, во всю голову, Ишше тем ли он ведь криком богатырским тут. Говорил-то Илья, да Илья Муромець, Илья Муромець да сам Ивановиць: «Ай подай-ко, князь Владимир, мне-ка милостинку, Ай подай-ко, подай милостинку мне спасеную, Ты подай, подай мне ради-то Христа, царя небесного. Ради Матери Божьей, царици Богородици». Говорит-то Илья, да Илья Муромець, Говорит-то он, кричит всё во второй након: «Ай подай ты, подай милостину спасеную, Ай подай-ко-се ты, красно мое солнышко, Уж ты ласковой подай, да мой Владимир-князь! Ай не для-ради подай ты для кого-нибудь, Ты подай-ка для Ильи, ты Ильи Муромця, Ильи Муромця подай, сына Ивановиця». Тут скорехонько к окошецьку подходит князь, Отпират ему окошецько косисцято, Говорит-то князь да таковы реци: «Уж ты гой еси, калика перехожая, Перехожа ты калика, переброжая! Я живу-ту всё, калика, не по-прежному, Не по-прежному живу, не по-досельнёму, — Я не смею подать милостинки всё спасеною. Не дават-то ведь царишшо всё Идолишшо Поминать-то он Христа, царя небесного, Во вторых-то поминать да Илью Муромця. Я живу-ту, князь – лишился я палат все белокаменных, Ай живет у мня поганоё Идолишшо Во моих-то во палатах белокаменных; Я варю-то на его, всё живу поваром, Подношу-то я тотарину всё кушаньё». Закричал-то тут Илья да во третей након: «Ты поди-ко, князь Владимир, ты ко мне выйди, Не увидели штобы царишша повара, его. Я скажу тебе два тайного словечушка». Он скорехонько выходит, князь Владимир наш, Он выходит на широку светлу улоцьку. «Што ты, красно наше солнышко, похудело, Што ты, ласков наш Владимир-князь ты стольнёкиевской? Я ведь чуть топерь тебя признать могу». Говорит-то князь Владимир стольнёкиевской: «Я варю-то, всё живу за повара; Похудела-то княгина Опраксея Королевисьня, Она день-от это дня да всё ише хуже». — «Уж ты гой еси, мое ты красно солнышко, Еще ласков князь Владимир стольнёкиевской! Ты не мог узнать Ильи, да Ильи Муромця?» Ведь тут падал Владимир во резвы ноги: «Ты прости, прости, Илья, ты виноватого!» Подымал скоро Илья всё князя из резвых он ног, Обнимал-то он его своей-то ручкой правою, Прижимал-то князя Владимира да к ретиву сердцу, Целовал-то он его в уста сахарныя: «Не тужи-то ты теперь, да красно солнышко! Я тепере из неволюшки тебя повыручу. Я пойду теперь к Идолишшу в палату белокаменну, Я пойду-то к ему на глаза-ти всё, Я скажу, скажу Идолишшу поганому. «Я пришел-то, царь, к тебе всё посмотреть тебя». Говорит-то тут ведь красно наше солнышко, Што Владимир-от князь да стольнёкиевской: «Ты поди, поди к царишшу во палатушки». Ай заходит тут Илья да во палатушки, Он заходит-то ведь, говорит да таковы слова: «Ты поганоё, сидишь, да всё Идолишшо, Ишше тот ли сидишь, да царь неверной ты! Я пришел, пришел тебя да посмотреть теперь». Говорит-то всё погано-то Идолишшо, Говорит-то тут царишшо-то неверное: «Ты смотри меня – я не гоню тебя». Говорит-то тут Илья, да Илья Муромець: «Я пришел-то всё к тебе да скору весть принес, Скору весточку принес, всё весть нерадостну: Всё Илья-та ведь Муромець живёхонёк, Ай живёхонёк всё здоровешенёк, Я встретил всё его да во чистом поли. Он остался во чистом поле поездить-то, Што поездить-то ему да пополяковать; Заутра хочет приехать в красен Киёв-град». Говорит ему Идолишшо, да всё неверной царь: «Еще велик ли, – я спрошу у тя, калика, – Илья Муромець?» Говорит-то калика-та Илья Муромець: «Илья Муромець-то будет он во мой же рост». Говорит-то тут Идолишшо, выспрашиват: «Э, по многу ли ест хлеба Илья Муромець?» Говорит-то калика перехожая: «Он ведь кушат-то хлеба по единому, По единому-едному он по ломтю к выти». — «Он по многу ли ведь пьет да пива пьяного?» — «Он ведь пьет пива пьяного всёго один пивной стокан». Россмехнулся тут Идолишшо поганое: «Што же, почему вы этим Ильею на Руси-то хвастают? На долонь его положу, я другой прижму, — Остаётся меж руками што одно мокро». Говорит-то тут калика перехожая: «Еще ты ведь по многу ли, царь, пьёшь и ешь, Ты ведь пьешь, ты и ешь, да всё кушаешь?» — «Я-то пью-ту, я всё чарочку пью пива полтора ведра, Я всё кушаю хлеба по семи пудов; Я ведь мяса-то ем – к выти всё быка я съем». Говорит-то на те речи Илья Муромець, Илья Муромець да сын Ивановиць: «У моёго всё у батюшки родимого Там была-то всё корова-то обжорчива, Она много пила да много ела тут — У ей скоро ведь брюшина-та тут треснула». Показалось-то царищу всё не в удовольствии, — Он хватал-то из ногалища булатен нож, Он кинал-то ведь в калику перехожую. Ай миловал калику Спас Пречистой наш: Отвернулся-то калика в другу сторону. Скинывал-то Илья шляпу с головушки, Он ведь ту-ту скинывал всё шляпу сорочиньскую, Он кинал, кинал в Идолишша всё шляпою. Он ведь кинул – угодил в тотарьску саму голову. Улетел же тут тотарин из простенка вон, Да ведь вылетел тотарин всё на улицю. Побежал-то Илья Муромець скорешенько Он на ту ли на широку светлу улицю, Он рубил-то всё он тут силу тотарьскую, Он тотарьску-ту силу, бусурманьскую, — Он избил-то, изрубил силу великую. Приказал-то князь Владимир-от звонить всё в большой колокол, За Илью-ту петь обедни-ти с молебнами: «Не за меня-то молите, за Илью за Муромця». Собирал-то он почестеи пир, Ай почестеи собирал для Ильи да все для Муромця.

Илья Муромец и Идолище в Царе-граде

Как сильное могуче-то Иванище, Как он, Иванище, справляется, Как он-то тут, Иван, да снаряжается Идти к городу еще Еросолиму, Как Господу там Богу помолитися, Во Ердань там реченьке купатися, В кипарисном деревце сушитися, Господнему да гробу приложитися. А сильное-то могуче Иванище, У него лапотцы на ножках семи шелков, Клюша-то у него ведь сорок пуд; Как ино тут промеж-то лапотцы поплетены Каменья-то были самоцветные: Как меженный день да шел он по красному солнышку, В осенню ночь он шел по дорогому каменю самоцветному. Ино тут это сильное могучее Иванище Сходил к городу еще Еросолиму Там Господу-то Богу он молился есть, Во Ердань-то реченьке купался он, В кипарисном деревце сушился бы, Господнему-то гробу приложился да. Как тут-то он, Иван, поворот держал, Назад-то он тут шел мимо Царь-от-град, Как тут было еще в Цари-граде, Наехало погано тут Идолище, Одолели как поганы вси татарева; Как скоро тут святые образа были поколоты Да в черны-то грязи были потоптаны, В Божьих-то церквах он начал тут коней кормить. Как это сильно могуче тут Иванище Хватил-то он татарина под пазуху, Вытащил погана на чисто поле, А начал у поганого доспрашивать: «Ай же ты, татарин да неверный был! А ты скажи, татарин, не утай себя: Какой у вас погано есть Идолище, Велик ли-то он ростом собой да был?» Говорит татарин таково слово: «Как есть у нас погано есть Идолище В долину две сажени печатныих, А в ширину сажень была печатная, А головище что ведь люто лохалище, А глазища что пивные чашища, А нос-от на роже он с локоть был». Как хватил-то он татарина тут за руку, Бросал он его во чисто поле, А разлетелись у татарина тут косточки. Пошел-то тут Иванище вперед опять, Идет он путем да дорожкою, Навстречу тут ему да стречается Старый казак Илья Муромец: «Здравствуй-ка ты, старый казак Илья Муромец!» Как он его ведь тут еще здравствует: «Здравствуй, сильное могуче ты Иванище! Ты откуль идешь, ты откуль бредешь, А ты откуль еще свой да путь держишь?» — «А я бреду, Илья ещё Муромец, От того я города Еросолима. Я там был ино Господу Богу молился там, Во Ердань-то реченьке купался там, А в кипарисном деревце сушился там, Ко Господнему гробу приложился был. Как скоро я назад тут поворот держал, Шел-то я назад мимо Царь-от-град». Как начал тут Илюшенька доспрашивать, Как начал тут Илюшенька доведывать: «Как все ли-то в Цари-граде по-старому, Как все ли-то в Цари-граде по-прежнему?» А говорит тут Иван таково слово: «Как в Цари-граде-то нынче не по-старому, В Цари-граде-то нынче не по-прежнему. Одолели есть поганые татарева, Наехал есть поганое Идолище, Святые образа были поколоты, В черные грязи были потоптаны, Да во Божьих церквах там коней кормят». — «Дурак ты, сильное могуче есть Иванище! Силы у тебя есте с два меня, Смелости, ухватки половинки нет. За первые бы речи тебя жаловал, За эти бы тебя й наказал По тому-то телу по нагому! Зачем же ты не выручил царя-то Костянтина Боголюбова? Как ино скоро разувай же с ног, Лапотцы разувай семи шелков, А обувай мои башмачики сафьянные, Сокручуся я каликой перехожею». Сокрутился он каликой перехожею, Дават-то ему тут своего добра коня: «На-ка, сильное могуче ты Иванище, А на-ка ведь моего ты добра коня; Хотя ты езди ль, хоть водком води, А столько еще, сильное могуче ты Иванище, Живи-то ты на уловном этом местечке, А живи-тко ты еще, ожидай меня, Назад-то сюда буду я обратно бы. Давай сюда клюшу-то мне-ка сорок пуд». Не дойдет тут Ивану разговаривать: Скоро подават ему клюшу свою сорок пуд, Взимат-то он от него тут добра коня. Пошел тут Илюшенька скорым-скоро Той ли-то каликой перехожею. Как приходил Илюшенька во Царь-от-град, Хватил он там татарина под пазуху, Вытащил его он на чисто поле, Как начал у татарина доспрашивать: «Ты скажи, татарин, не утай себя, Какой у вас невежа есть поганый был, Поганый был поганое Идолище?» Как говорит татарин таково слово: «Есть у нас поганое Идолище, А росту две сажени печатныих, В ширину сажень была печатная, А головище – что ведь лютое лохалище, Глазища – что ведь пивные чашища, А нос-от ведь на роже с локоть был». Хватил-то он татарина за руку, Бросил он его во чисто поле, Разлетелись у него тут косточки. Как тут-то ведь еще Илья Муромец Заходит Илюшенька во Царь-от-град, Закричал Илья тут во всю голову: «Ах ты, царь да Костянтин Боголюбович! А дай-ка мне, калике перехожеей, Злато мне, милостыню спасеную». Как ино царь он Костянтин он Боголюбович Он-то ведь уж тут зрадовается. Как тут в Цари-граде от крику еще каличьего Теремы-то ведь тут пошаталися, Хрустальные оконнички посыпались, Как у поганого сердечко тут ужахнулось. Как говорит поганый таково слово: «А царь ты Костянтин Боголюбов был! Какой это калика перехожая?» Говорит тут Костянтин таково слово: «Это есте русская калика зде». — «Возьми-ка ты каликушку к себе его, Корми-ка ты каликушку да пой его, Надай-ка ему ты злата-серебра, Надай-ка ему злата ты долюби». Взимал он, царь Костянтин Боголюбович, Взимал он тут каликушку к себе его В особый-то покой да в потайныий, Кормил, поил калику, зрадовается, И сам-то он ему воспроговорит: «Да не красное ль то солнышко пороспекло, Не млад ли зде светел месяц пороссветил? Как нынечку-топеречку зде еще, Как нам еще сюда показался бы Как старый казак здесь Илья Муромец! Как нынь-то есть было топеречку От тыи беды он нас повыручит, От тыи от смерти безнапрасныи!» Как тут это поганое Идолище Взимает он калику на доспрос к себи: «Да ай же ты, калика было русская! Ты скажи, скажи, калика, не утай себя, Какой-то на Руси у вас богатырь есть, А старый казак есть Илья Муромец? Велик ли ростом, по многу ль хлеба ест, По многу ль ещё пьет зелена вина?» Как тут эта калика было русская, Начал он калика тут высказывать: «Да ай же ты, поганое Идолище! У нас-то есть во Киеве Илья-то ведь да Муромец, А волосом да возрастом ровным с меня, А мы с ним были братьица крестовые; А хлеба ест как по три-то калачика крупивчатых, А пьет-то зелена вина на три пятачика на медныих». — «Да черт-то ведь во Киеве-то есть, не богатырь был! А был бы-то ведь зде да богатырь тот, Как я бы тут его на долонь ту клал, Другой рукой опять бы сверху прижал, А тут бы еще да ведь блин-то стал, Дунул бы его во чисто поле! Как я-то ещё ведь Идолище А росту две сажени печатныих, А в ширину-то ведь сажень была печатная; Головище у меня – да что люто лохалище, Глазища у меня – да что пивные чашища, Нос-то ведь на роже с локоть бы. Как я-то ведь да к выти хлеба ем А ведь по три-то печи печеныих, Пью-то я ещё зелена вина А по три-то ведра я ведь мерныих, Как штей-то я хлебаю по яловицы есте русский!» Говорит Илья тут таково слово: «У нас как у попа было ростовского, Как была что корова обжориста, А много она ела, пила, тут и треснула. Тебе-то бы, поганому, да так же быть». Как этыи тут речи не слюбилися, Поганому ему не к лицу пришли, Хватил он как ножище тут, кинжалище Со того стола со дубова, Как бросил он во Илью-то Муромца, Что в эту калику перехожую. Как тут-то ведь Илье не дойдет сидеть, Как скоро он от ножика отскакивал, Колпаком тот ножик приотваживал; Как пролетел тут ножик да мимо-то, Ударял он во дверь во дубовую; Как выскочила дверь тут с ободвериной, Улетела тая дверь да во сени те, Двенадцать там своих да татаровей Намертво убило, друго ранило. Как остальны татара проклинают тут: «Буди трою проклят, наш татарин ты!» Как тут опять Илюше не дойдет сидеть, Скоро он к поганому подскакивал, Ударил как клюшой его в голову, Как тут-то он, поганый, да захамкал есть. Хватил затем поганого он за ноги, Как начал он поганым тут помахивать. Помахиват Илюша, выговариват: «Вот мне-ка, братцы, нынче оружье по плечу пришло». А бьет-то сам Илюша, выговариват: «Крепок-то поганый сам на жилочках, А тянется поганый, сам не рвется». Начал он поганых тут охаживать Как этыим поганыим Идолищем. Прибил-то он поганых всех в три часу, А не оставил тут поганого на семена. Как царь тут Костянтин-он Боголюбович. Благодарствует его, Илью Муромца: «Благодарим тебя, ты старый казак Илья Муромец! Нонь ты нас еще да повыручил, А нонь ты нас да еще повыключил От тыи от смерти безнапрасныи. Ах ты, старый казак да Илья Муромец! Живи-тко ты здесь у нас на жительстве, Пожалую тебя я воеводою». Как говорит Илья ему Муромец: «Спасибо, царь ты Костянтин Боголюбович! А послужил у тя только я три часа, А выслужил у тя хлеб-соль мягкую, Да я у тя еще слово гладкое, Да еще уветливо да приветливо. Служил-то я у князя Володимира, Служил я у него ровно тридцать лет, Не выслужил-то я хлеба-соли там мягкия, А не выслужил-то я слова там гладкого, Слова у него я уветлива, есть приветлива. Да ах ты, царь Костянтин Боголюбович! Нельзя-то ведь еще мне зде-ка жить, Нельзя-то ведь то было, невозможно есть: Оставлен есть оставеш на дороженьке». Как царь тот Костянтин Боголюбович Насыпал ему чашу красна золота, А другую-то чашу скатна жемчугу, Третьюю еще чиста серебра. Как принимал Илюшенька, взимал к себе, Высыпал-то в карман злато-серебро, Тот ли-то этот скатный жемчужок. Благодарил-то он тут царя Костянтина Боголюбова: «Это ведь мое-то зарабочее». Как тут-то с царем Костянтином распростилися, Тут скоро Илюша поворот держал. Придет он на уловно это местечко, Ажно тут Иванище притаскано, Да ажно тут Иванище придерзано. Как и приходит тут Илья Муромец, Скидывал он с себя платья те каличие, Разувал лапотцы семи шелков, Обувал на ножки-то сапожки сафьянные, Надевал на ся платьица цветные, Взимал тут он к себе своего добра коня; Садился тут Илья на добра коня, Тут-то он с Иванищем еще распрощается: «Прощай-ка нынь ты, сильное могуче Иванище! Впредь ты так да больше не делай-ка, А выручай-ка ты Русию от поганыих». Да поехал тут Илюшенька во Киев-град.

Илья Муромец в ссоре с князем Владимиром

Ездит Илья во чистом поле. Говорит себе таково слово: «Побывал я, Илья, во всех городах, Не бывал я давно во Киеве, Я пойду в Киев, попроведаю, Что такое деется во Киеве». Приходил Илья в стольный Киев-град. У князя Владимира пир на весело. Походит Илейко во княжой терем, Остоялся Илейко у ободверины. Не опознал его Владимир-князь, Князь Владимир стольный киевский: «Ты откуль родом, откуль племенем, Как тебя именем величать, Именем величать, отцем чествовать?» Отвечает Илья Муромец: «Свет Владимир, красное солнышко! Я Никита Заолешанин». Не садил его Владимир со боярами, Садил его Владимир с детьми боярскими. Говорит Илья таково слово: «Уж ты, батюшка Владимир-князь, Князь Владимир стольный киевский! Не по чину место, не по силе честь: Сам ты, князь, сидишь со воронами, А меня садишь с воронятами». Князю Владимиру за беду пало: «Есть у меня, Никита, три богатыря; Выходите-ка вы, самолучшие, Возьмите Никиту Заолешанина, Выкиньте вон из гридницы!» Выходили три богатыря, Стали Никитушку попёхивать, Стали Никитушку поталкивать: Никита стоит – не шатнется, На буйной главе колпак не тряхнется. «Ежели хошь, князь Владимир, позабавиться, Подавай ещё трех богатырей!» Выходило ещё три богатыря. Стали они Никитушку попёхивать, Стали они Никитушку поталкивать. Никита стоит – не шатнется, На буйной главе колпак не тряхнется. «Ежели хошь, князь Владимир, потешиться, Посылай ещё трех богатырей!» Выходили третьи три богатыря: Ничего не могли упахать с Никитушкой. При том пиру при беседушке Тут сидел да посидел Добрынюшка, Добрынюшка Никитич млад; Говорил он князю Владимиру: «Князь Владимир, красное солнышко! Не умел ты гостя на приезде учёствовать, На отъезде гостя не учёствуешь; Не Никитушка пришел Заолешанин, Пришел стар казак Илья Муромец!» Говорит Илья таково слово: «Князь Владимир, стольный киевский! Тебе охота попотешиться? Ты теперь на меня гляди: Глядючи, снимешь охоту тешиться!» Стал он, Илейко, потешиться, Стал он богатырей попихивать. Сильных-могучих учал попинывать: Богатыри по гриднице ползают, Ни один на ноги не может встать. Говорит Владимир стольный киевский: «Ой ты гой еси, стар казак Илья Муромец! Вот тебе место подле меня, Хоть по правую руку аль по левую, А третье тебе место – куда хошь садись!» Отвечает Илья Муромец: «Володимир, князь земли Святорусския! Правду сказывал Добрынюшка, Добрынюшка Никитич млад: Не умел ты гостя на приезде учёствовать, На отъезде гостя не учёствуешь! Сам ты сидел со воронами, А меня садил с воронятами!»
в официальном магазине Литрес

Классика в школе
Былины