– Простите, – спрашивал на семинарах Наташин однокурсник Илья Азар, – мне очень понравилась ваша книга, но что же мне делать, что же мне делать, профессор, если я еврей?

Еще, Наташа выяснила это точно, декан Добреньков отдал своему сыну лицензию на содержание факультетского кафе. Кафе было дорогое. Суп стоил триста рублей, салат – двести пятьдесят, жаркое с картошкой – пятьсот, в то время как на других факультетах в студенческих столовых на пятьдесят рублей можно было наесться не слишком вкусной, но вполне питательной студенческой еды.

«Мы хотим есть!» – таков был лозунг, с которым Наташа и ее друзья устроили первый пикет на социологическом факультете. Они даже не требовали закрыть дорогое кафе. Они требовали открыть другое, дешевое. Протесты голодных студентов легко находили отклик у журналистов, мечтавших описывать студенческие волнения, и с трудом вызывали гнев у президента и депутатов Госдумы, которым декан Добреньков писал письма, что, дескать, ОД-групп представляет собою угрозу политическому строю, финансируется Центральным разведывательным управлением США, пропагандирует гомосексуализм и склоняет молодежь к оранжевой революции, как на Украине. Про гомосексуализм декан писал потому, что у Наташи был тогда роман с девушкой. Про оранжевую революцию писал потому, что в Кремле оранжевой революции боялись. Но приказом ректора кафе все же было закрыто, и сын Добренькова потерял этот бизнес.

ОД-групп – так называлась компания студентов, организовывавших эти протесты. Аббревиатуру ОД журналисты склонны были расшифровывать как «ответ Добренькову». На самом же деле ОД значило «Отряд Дамблдора» – дети начитались сказки про Гарри Поттера.

И они не остановились на устройстве дешевого кафе на факультете. Они потребовали возвращения инакомыслящих преподавателей. Они потребовали сторонней комиссии, которая проводила бы конкурс на замещение профессорских должностей. Они врывались в приемную к ректору, садились на пол двадцать человек, галдели и не уходили до тех пор, пока ректор не выходил к ним и не выслушивал требования, что студенты, оказывается, хотят не только есть, но и учиться.

Впрочем, к окончанию университета, о котором она так мечтала, Наташа уже знала, что в университете только сдает экзамены, а учится за пределами университетских аудиторий. Она сорвала при входе в главное здание стикер с портретом Михаила Ходорковского, недавно посаженного в тюрьму. Ходорковского ей было жалко: у него был благотворительный проект «Открытая Россия» – образование для провинциальных детей, и она, девочка из города Хынчешты, слишком хорошо знала, каким чудом в ее маленьком городе стала бы одна из организованных Ходорковским школ, если бы город был российским, а не молдавским.

На митингах в поддержку Ходорковского в Москве у Басманного суда Наташа преодолела жгучий стыд, когда надо было в первый раз развернуть плакат и стоять с плакатом на виду у всех. Еще на этих митингах она познакомилась с Мариной Литвинович. Еще подружилась с молодыми правозащитниками и стала организовывать с ними молодежное движение «Я думаю», цель которого была – думать. Они устраивали митинги, с одной стороны, и с другой стороны – лекции в Высшей школе экономики, на которые приглашались лучшие в стране экономисты вроде Андрея Илларионова, любимые писатели вроде Виктора Шендеровича.

На одном из митингов «Я думаю» Наташа познакомилась с журналисткой Евгенией Альбац, которая стала приглашать Наташу с друзьями каждый вторник к себе домой на ужин. Они разговаривали. Они ели приготовленную Альбац вкусную еврейскую стряпню – форшмак, имбирлах – и разговаривали с оппозиционными политиками, журналистами и экономистами, которых Альбац, пользуясь журналистскими связями, приглашала «поговорить с детьми».

Однажды вечером завсегдатай этих вторничных посиделок, один из руководителей «Открытой России» Осовцов отозвал Наташу в сторонку и спросил:

– Ты хотела бы работать в «Открытой России»?

– Ну, – Наташа попыталась сохранить хладнокровие, – наверное, мне было бы интересно.

– Тогда приходи завтра на Колпачный, поговорим, – резюмировал Осовцов и пошел прочь, опираясь на свою знаменитую палку с серебряным набалдашником. А Наташа вышла на лестницу, подождала, пока Осовцов уйдет, и раз пятьдесят треснулась лбом об стену от восторга, потому что работать в «Открытой России» – это была мечта поглавнее мечты учиться в Московском университете.

Трик-трак! Дверь пересыльной камеры в аэропорту Домодедово открылась, пограничный офицер ввел еще одного депортируемого таджика и снова запер дверь. Таджик был в тренировочных штанах, в майке и в тапочках, несмотря на декабрьский холод. Наташа подумала: «Ой, у меня же нет никакой теплой одежды! У меня же вся теплая одежда осталась в Москве!» На всякий случай улыбнулась таджику и поздоровалась с ним. Но он молчал. И Наташа вернулась к мысли: «Я замерзну».

В Колпачном переулке был офис принадлежавшей Михаилу Ходорковскому компании «ЮКОС». И офис благотворительной организации «Открытая Россия» тоже был там. А мерз на Колпачном Илья Барабанов, который влюбился в Наташу еще во время митингов «Я думаю», совсем потерял голову во время вторничных посиделок у Альбац, а теперь мерз под окнами «Открытой России» и ждал, пока Наташа окончит работу. Наташа отказывалась понимать, что Илья влюблен в нее, считала Илью просто своим другом, выходила из офиса, шла с Ильей пить кофе и по-дружески рассказывала ему про серьезный роман, который происходил у нее тогда с известным политиком оппозиционного толка. Илья слушал и умирал от отчаяния. Но все равно приходил на Колпачный, все равно мерз и все равно слушал Наташины откровения, как лучшая подружка.