Шрифт:
с предшествующим переводом П. Козлова:
Как вышедший из логовища лев, Шла армия в безмолвии суровом. Она ждала (до крепости успев Добраться незаметно, под покровом Глубокой тьмы), чтоб пушек грозный рев Ей подал знак к атаке. Строем новым Бесстрашно замещая павший строй, Людская гидра вступит в смертный бой.и отдает предпочтение Козловскому переводу за то, что в шенгелевском «основные образы» Байрона – лев и гидра – оказались в середине строфы, ослабляя читательское впечатление, а у Козлова лев перенесен в первую строку и поставлен на рифму (побочный упрек шенгелевскому переводу: гидра написана у него с маленькой буквы, а не с прописной, что вызывает иные ассоциации). Шенгели демонстрирует байроновский оригинал, где гидра вместе со львом находятся в середине строфы, а также замечает, что, по сравнению с оригиналом, середина козловской строфы – сущая отсебятина, и к тому же гидра у Козлова также написана не с прописной.
Еще пример. Говоря о том, что перевод «Дон Жуана» наполнен лишними словами, «упаковочным материалом», Кашкин приводит отрывок из 59-й строфы седьмой песни:
…Старик Любил, чтоб на вопрос ответ ему мгновенно Был дан и коротко. Наш пленник это знал И лаконически и четко отвечал.говоря, что многословие («мгновенно и коротко», «лаконически и четко») здесь противоречит «самой мысли о краткости». Это, на первый взгляд, убедительное соображение рушится, если вспомнить после объяснения Шенгели, что процитированный отрывок представляет собой авторскую речь. Прямая же речь пленника, как явствует из полной строфы:
Завидя казаков с добычею, он вмиг Оборотился к ним, вонзил попеременно В захваченных свой взор, сверкающий, как штык, Спросил: «Откуда вы?» – «Из Турции, из плена». — «А кто вы?» – «Те, кого вы видите». – Старик Любил, чтоб на вопрос ответ ему мгновенно Был дан и коротко. Наш пленник это знал И лаконически и четко отвечалдействительно лаконичная и четкая.
Это – что касается явно несостоятельных претензий к переводу. Другие претензии, против которых протестует Шенгели, можно условно отнести к категории вкусовых. Кашкину не нравится иноязычная лексика – Шенгели интересуется, почему. Кашкину не нравятся архаизмы – Шенгели интересуется, почему. Кашкину не нравятся неологизмы – Шенгели тоже интересуется, почему. Кашкину не нравятся использование грубых слов (хоть они и есть в оригинале), стилизация под блатную речь, попытки языковой игры – Шенгели опять же интересуется, почему. Вот его возражение против того, что Кашкин говорил о его передаче языковой игры: «Можно спорить о том, удачно ли в каждом данном случае передано имя. Но нельзя эти словесные образования отрывать от почвы, на которой они возникли и подавать их как произвольные трюки переводчика». Это возражение можно было бы распространить на все перечисленные претензии.
Большой раздел «Критики по-американски» посвящен разбору «искажения образа Суворова» и русских солдат, которое Кашкин усматривал в переводе. Обстоятельно, с привлечением оригинала, Шенгели объясняет каждый свой выбор, и действительно, хотя в ряде случаев с ним можно спорить (например, в том, как он настаивает на передаче английского «spoils [of war]» русским словом «грабеж», а, например, не «добыча»), в большинстве случаев правда оказывается на его стороне. Более того, Шенгели напоминает о строфах, почтительно отзывающихся о Суворове, которые Кашкин предпочел не заметить, отмахнувшись от них словами: «две-три парадные строфы».
Итак, «Критика по-американски» опровергает многие утверждения кашкинских статей, ставит под вопрос другие утверждения и бросает заметную тень на Кашкина как справедливого критика.
2.4. Последствия статей в «Новом мире»
Если на судьбе переводов Диккенса, выполненных при участии Евгения Ланна и под его редакцией критические статьи И.А. Кашкина отразились мало (разве что в переводческой критике с тех пор утвердилось представление, что переводы Ланна плохи), то на судьбе шенгелевских переводов Байрона они сказались значительно сильнее. Если не считать однотомника «Избранного» Байрона 1951 г., где были помещены фрагменты из «Дон Жуана» в переводе Шенгели, больше этот перевод с 1947 г. ни разу не переиздавался. Поэмы Байрона в переводе Шенгели (а он перевел их все и опубликовал в двух томах в 1940 г.) также почти не переиздавались. Работа Шенгели над Байроном была, по сути, вычеркнута из советской литературы.
Кажется, однако, что у статей Кашкина, направленных против переводов Шенгели, были и другие последствия. По-видимому, эти статьи повлияли на позднейший перевод «Дон Жуана», выполненный Татьяной Гнедич [90] .
Известно, что Гнедич переводила «Дон Жуана» в тюрьме. Она начала перевод с тех песен, которые знала наизусть, и переведенные строфы запоминала (это «наизусть» так поразило воображение некоторых слышавших эту историю, что в литературе теперь можно встретить утверждения, что Гнедич всего «Дон Жуана» перевела по памяти), а затем получила книгу Байрона, англо-русский словарь Мюллера, бумагу и карандаш. По свидетельству Е. Эткинда, перевод всего «Дон Жуана» был готов в 1948 г.
90
Тут кстати будет заметить, что сохранились противоречивые воспоминания о реакции самого Кашкина на перевод Гнедич. В примечаниях к статье «Традиция и эпигонство» в сборнике «Для читателя-современника» составительница примечаний М.Ф. Лорие писала: «Как своего рода продолжение этой статьи можно рассматривать выступление И. Кашкина на обсуждении перевода “Дон-Жуана”, выполненного Т. Гнедич, которое состоялось в Ленинграде в 1956 г. Этот, новый перевод И. Кашкин оценил положительно (“Следует приветствовать не только проявленную переводчиком инициативу и смелость, но и достигнутые ею результаты…” “Перевод Гнедич – это не перепевы Козлова, а продолжение его линии на другом, высшем уровне”)». Между тем ученица Гнедич Г.С. Усова, также бывшая на обсуждении, вспоминает:
Присутствовавший на вечере москвич И. Кашкин, известный переводчик прозы, при обсуждении сильно нападал на Татьяну Григорьевну, был насмешлив и ехиден, придирался, как только мог:
– Двойной родительный для вас – ничто, – говорил он, например.
Татьяна Григорьевна перед его насмешливым тоном опять стушевалась, хотя многие из наших переводчиков ее, наоборот, хвалили. По недомыслию молодости я не вела никаких записей и, к сожалению, не помню, кто выступал в обсуждении. Кашкина запомнила именно из-за его ехидного тона, резко не согласовавшегося со всеми остальными, просто Кашкин тогда решил напасть на всю «ленинградскую школу» [2003, с. 13].
Гораздо менее известно, что после возвращения из лагеря в 1956 г. Гнедич несколько лет перерабатывала свой перевод, готовя его к публикации. Вот как об этом рассказывает Галина Сергеевна Усова:
Чтобы подготовить перевод [«Дон Жуана»] к публикации, требовалось еще порядком над ним поработать. В тюрьме Татьяна Григорьевна пользовалась, разумеется, лишь мюллеровским англо-русским словарем, а не толковым словарем Вебстера, как ошибочно предположил Е.Г. Эткинд в первоначальном варианте своего очерка о Гнедич в журнале «Русская виза» [91] . Разумеется, никто не стал бы доставлять в тюремную камеру такую библиографическую редкость. Слава Богу, что хоть Мюллера разрешили! И не было у Гнедич в камере ни энциклопедий, ни географических, ни исторических, ни каких-то других справочников, без которых невозможно перевести такое сложное и многоплановое произведение как «Дон Жуан». Предложили работу по уточнению текста известному профессору западной литературы А.А. Смирнову. Перевод в целом Александр Александрович оценил высоко, но отметил много ошибок и неточностей. Между тем, по причине преклонного возраста и плохого здоровья, въедливая редакторская работа была ему трудна. Он привлек к работе Нину Яковлевну [Дьяконову].
Почти три года Дьяконова и Гнедич вдвоем сидели над байроновским текстом, уточняя малейшие оттенки английского смысла и сравнивая с ним русский перевод. Нина Яковлевна свежим глазом улавливала ошибки и неточности, Татьяна Григорьевна перерабатывала эти места, иной раз переписывая октавы почти заново.
В те дни, когда у Татьяны Григорьевны образовывались какие-то дела в городе, она старалась совмещать эти дела с поездками на Суворовский проспект, где жила Нина Яковлевна. Но чаще Нина Яковлевна приезжала к ней в Пушкин, и они работали там.
Примерно раз в месяц они вдвоем приезжали к А.А. Смирнову и показывали сделанные за это время куски. Почти всегда он делал еще дополнительные замечания, – и приходилось снова все исправлять и переписывать.
<…>
Во время работы над «Дон Жуаном» Татьяна Григорьевна все время просила Нину Яковлевну сидеть с ней рядом – для вдохновения. Иной раз переводчица до того уставала, что переставала что-нибудь соображать, и спрашивала у Нины Яковлевны:
– Ну объясните же мне как следует в прозе, что тут сказано? Что вы в этой октаве от меня хотите?
Нина Яковлевна терпеливо объясняла – и тут же, на месте, Татьяна Григорьевна выдавала превосходную октаву, где выражалось и помещалось именно то, что требовалось, и при том чрезвычайно тонко и изящно.
Е. Витковский напрасно и совершенно необоснованно написал в сборнике «Строфы века-2», что «когда рукопись перевода Гнедич в середине пятидесятых годов попала на издательские столы, ее на все голоса расхваливали и противопоставляли прежним неудачным переводам» [92] , желая доказать, что Татьяну Григорьевну перехвалили. О нет, до того, как попасть «в издательские столы», эта многострадальная рукопись легла (причем неисчислимое количество раз!) на столы операционные. Хвалили? Да, конечно, хвалили. Противопоставляли? Естественно, потому что такого талантливого перевода еще не существовало никогда, а талант был виден при всех ошибках и неточностях.
По словам Нины Яковлевны, когда они обе утомлялись от напряженной работы, Татьяна Григорьевна предлагала развлечение:
– А посмотрим-ка это место у Шенгели!
Находили нужное место, прочитывали – и веселились от души. Иной раз, правда, как вспоминала тогда же Нина Яковлевна, Шенгели помогал правильно понять смысл октавы [2003, с. 52–54].
91
Эткинд Е.Г. Победа духа // Эткинд Е.Г. Записки незаговорщика. Барселонская проза. СПб.: Академический проект, 2001. С. 382–383.
92
Витковский Е. Строфы века-2. М.: Полифакт, 1998, с. 391.
Итак, за почти что три года переработки «Дон Жуана» и общения с консультантами – могла ли Гнедич познакомиться с рецензией Кашкина в «Новом мире»? Несомненно! Ведь читала же она перевод Шенгели, ведь близка же ей была эта тема. А прочитав статью Кашкина, могла ли она принять к сведению его рассуждения об образе Суворова и русских солдат? Могли ли ей это подсказать редактор или консультанты? Безусловно! Исходя из этой возможности, предлагаю взглянуть на строфы, посвященные Суворову и русским войскам и обсуждавшиеся Кашкиным.