— Еда и вино не отравлены, — сообщила она и отпила из своего кубка. — Но подозрительность иногда бывает качеством, полезным для здоровья. Тебе стоило бы вести себя повнимательнее там, снаружи.

— Это место было достаточно безопасным несколько месяцев назад.

— По-настоящему безопасных мест нынче очень мало, — сказала Лит и бросила взгляд через плечо на дальнюю стену хижины.

Он посмотрел туда же. Над кушеткой висел гобелен, поблескивающий в свете ламп, — гобелен, изготовленный из нитей всевозможных оттенков золота, от самых темных до самых нежных, на котором были изображены окруженные горами широкая речная долина и небольшой поселок; все казалось таким настоящим, словно и впрямь существовало где-то в лучах немыслимо золотого солнца. Нижняя часть гобелена выглядела так, будто кто-то сорвал его с ткацкого станка непосредственно перед завершением работы. Наверное, подумал Боск, она просто его еще не закончила.

Лит отвернулась от гобелена и снова глотнула вина из кубка.

— Очень красиво, — сказал Боск. — Это твоя работа?

Она кивнула.

— Это очень могущественный волшебный предмет.

— Волшебный предмет, — с интересом повторил он. — А для чего?

— Это дверь в Аривенту. Точнее, поврежденная и неработающая дверь.

— В Аривенту?

— Там мой дом. — Лит несколько раз моргнула, и он увидел слезы на золотых ресницах. Она тяжело вздохнула. — Но он остался в прошлом, как и многие другие вещи.

Она выпила еще.

— Дверь? — спросил Боск.

Лит опустила глаза.

— Когда я была молода, меня обуревала жажда странствий. Искусство, которое я долго изучала, позволило создать гобелен, способный перенести меня в те отдаленные места, куда ты сам сумел бы добраться только верхом. И я стала путешествовать. О, я насладилась странствиями сполна! А потом кто-то испортил гобелен и украл завершающую нить, и Аривента стала от меня слишком далека… — Теперь слезы потекли по щекам женщины, и она вытерла их тыльной стороной ладони. — Извини, — прошептала она. — Я просто слишком давно не была дома.

Боск снова посмотрел на гобелен.

— Нет ли другого способа попасть туда?

Лит тяжело вздохнула.

— Я о таком не знаю. Тем, с кем я здесь встречалась, тоже ничего не известно.

Боску захотелось протянуть руку и утешить женщину, погладив по волосам.

— Если исправить гобелен, ты сможешь вернуться?

— Только если нить будет настоящая.

— А вор… ты что-то о нем знаешь?

— О да. — Она поставила локти на стол и спрятала лицо в ладонях. — Это Чун Неизбежный.

Боск нахмурился.

— Кто он такой?

— Он живет в развалинах к северу от Каиина и хранит последнюю нить, обернув ее вокруг горлышка древней турмалиновой вазы. Его забавляет мое бессилие. Мы ведь совсем не друзья, видишь ли. Он… неприятное существо.

Боск нерешительно коснулся ее руки.

— Могу ли я каким-то образом вернуть ее тебе? Если он любит грибы, то у меня есть отборные северные, они стоят дороже, чем любая нить из золота.

Она покачала головой.

— У него другие пристрастия в еде. Я предпочитаю о них не думать.

Боск глубоко вздохнул, черпая силу в осязаемой гладкости ее кожи под своими пальцами.

— Я разыщу мощное оружие и вызову на бой этого Чуна.

Она снова покачала головой и отстранилась.

— Ты мечтатель, юный Боск. Чун гораздо опаснее любого деодана. Ты даже не сумеешь войти в его чертоги. Сильные заклинания преграждают дорогу туда для всех, кроме золотоглазых, а у тебя глаза синие, словно небо.

— Я найму отряд золотоглазых головорезов, и они все сделают за меня.

Лит чуть-чуть приподняла бровь.

— Ты везешь с собой больше грибов, чем мне показалось вначале.

Боск подумал о своем поясе, своих седельных сумках и понял, что обладает прискорбно малыми средствами для воплощения подобного плана в жизнь.

— Ну, возможно, и нет, — пробормотал он.

— Не бери в голову. Когда ты уйдешь, я буду жить не хуже, чем жила до сих пор. — Она откинулась на спинку стула. — Тебе предстоит долгий путь. Ты должен отдохнуть. Под моей кушеткой лежит вполне удобный тюфяк, а ночь будет ясная. Хлеб и сыр можешь забрать с собой.

В ее словах он явственно расслышал приказ убираться. Снаружи уже сгустилась тьма, но Боск отыскал свою лошадь по приветственному ржанию и соорудил себе постель из тюфяка Лит и собственного одеяла вместе с седлом. Закрыв глаза, он подумал о шелковистой коже женщины, о блеске ее волос, а перед самым пробуждением увидел, как она склоняется над ним, едва заметно улыбаясь.

В свете утра его взгляду открылись руины, вновь занявшие место хижины, и вокруг не было ни следа Лит — исчез даже тюфяк, на котором юноша провел ночь. Только скошенная трава на лугу напоминала о том, что совсем недавно здесь кто-то жил. Его сковорода, начищенная до блеска, лежала рядом с седлом.