Не буди во мне зверя

Аннотация

Юлия Максимова, секретный агент по кличке Багира, могла считать себя покойницей. Она уже почти не сомневалась, что находится в секретной лаборатории пси-террористов, которую она так тщательно искала. Только сейчас Багира сообразила, что все ее вещи, включая документы и оружие, попали в руки ее «гостеприимных хозяев», а это значило, что они прекрасно понимали, что за птичка залетела к ним в клетку. Но неожиданно для себя Юля встречает здесь человека из своего прошлого, и, возможно, теперь ее ждет веселенькая перспектива: остаток жизни провести в качестве любовницы — зомби…

ГЛАВА 1 Природа сошла с ума. Только было установилась хорошая погода, как все изменилось в один час. И дождь, начавшийся ночью, продолжался весь день. Но мне это нисколько не портило настроение. Все утро я посвятила генеральной уборке своего замечательного дома. Можно было бы для этой цели нанять какую-нибудь женщину, но прислуга — это не только определенные удобства, но и целый набор НЕудобств. И я предпочитаю лишиться первых, дабы не обрести последние. Тем более что домоводство никогда не вызывало у меня отрицательных эмоций. С одинаковым удовольствием в свободное от работы время я готовлю, стираю или занимаюсь уборкой, а чтобы добавить этим обыденным занятиям остроты, придумываю для себя всякие штуки. Так сегодня, например, я решила, что буду не просто убираться во всех комнатах, а попытаюсь разыскать подслушивающие устройства нового поколения, поставленные мне монгольскими шпионами. И в поисках «жучков» вынуждена была залезать в такие углы, до которых без этого никогда бы не дошли руки. В результате были найдены: пропавшие полгода назад тапочки, вместо которых я давно купила себе новые, две ручки, запасные ключи от машины (я даже не предполагала, что они у меня есть), кое-что из предметов туалета и около тридцати рублей мелочью. Каждая находка повышала мое настроение, и уборка подходила к концу, когда я действительно обнаружила у себя в доме «жучок». Я застыла, словно мраморное изваяние. Вновь обретя утраченный на время дар речи, я смогла наконец произнести: — Какого черта! Это была игра. Никаких «жучков» в моем доме не может быть теоретически. Да и кому пришло в голову, учитывая уровень моей секретности? О том, что я секретный агент Багира, известно на этом свете двум-трем людям, а если это стало достоянием общественности, то грош цена мне как профессионалу. Честно говоря, я растерялась. Потому что такую новость срочно нужно было сообщить начальству. И я догадывалась, к чему это приведет. Как минимум к шести месяцам проверок по всем направлениям. И, разумеется, никаких заданий. Кому нужен секретный агент, от секретности которого остались одни воспоминания? Но сделать это было необходимо, и чем быстрее, тем лучше. Но я не успела воспользоваться ни телефоном, ни электронной почтой, потому что в этот самый момент услышала призывный звук компьютера. И лишний раз убедилась, что на ловца и зверь бежит, так как этот сигнал звучал только в том случае, когда со мной на связь выходило начальство. Каково же было мое удивление, когда я увидела на экране монитора следующий текст: «НЕМЕДЛЕННО ВОССТАНОВИТЕ ВСЕ, КАК БЫЛО». Это было похоже на мистику. Представить, что секретным каналом связи воспользовались мои противники, я не могла. А уж того, что они в категоричной форме требуют поставить на место найденный и обезвреженный мною «жучок», — и подавно. Вывод напрашивался сам собой. «Жучок» стоял здесь с самого начала, с того дня, когда заботливое начальство вручило мне ключи от этого особняка. Но мне и в голову не могло прийти, что оно настолько интересуется моей личной жизнью, что ставит у меня в спальне подслушивающие устройства. Или я чего-то не понимала? «ПРОШУ ОБЪЯСНЕНИЙ», — отправила я в меру наглый по отношению к начальству, но вполне объяснимый в таких обстоятельствах ответ. Уже через несколько минут все выяснилось. Оказывается, это милое техническое устройство было действительно установлено здесь с самого начала «в целях безопасности моего жилища». И, поразмыслив, я пришла к выводу, что лучшего сторожа трудно было бы себе представить. И задавила зарождавшееся было в душе чувство справедливого негодования по этому поводу. Ну а что касается права на личную жизнь — для человека моей профессии это роскошь. И к такому положению вещей я уже давно привыкла. Но это была, так сказать, сопутствующая информация, а вызывали меня совершенно по другому поводу. И нетрудно было догадаться — по какому. Мне сообщили об очередном задании. И приступить к нему я должна была немедленно. Для начала я вернула на прежнее место «жучок» и сварила себе чашку кофе, чтобы собраться с мыслями и подготовиться к работе. За кофе я размышляла о том, как изменится моя жизнь с учетом того, что любой произведенный мною шум в ту же секунду, преодолев тысячи километров, окажется доступным молодым людям с профессионально хорошим слухом. Мне тут же захотелось сделать что-то невообразимое, спеть, разыграть в лицах эротическую сцену — одним словом, нахулиганить, но я преодолела это желание, не соответствующее моему статусу и в особенности тому серьезному заданию, к которому мне надлежало приступить через несколько минут. Тем временем непогода за окном разыгралась не на шутку, и дождь в сочетании с ураганным ветром напоминали уже стихийное бедствие. Тем более в стране, где любые осадки повергают коммунальные службы в состояние шока. Можно подумать, что ливень и снег в России для них — явления неожиданные и экстраординарные. Но несмотря на всю мою иронию, выходить из дома в такую погоду мне совершенно не хотелось. Большая часть секретных агентов в этом отношении — самые обыкновенные люди, и мазохисты среди них мне до сих пор не попадались. Во всяком случае, себя я к ним точно не отношу. И во время дождя предпочитаю сидеть перед камином в теплом уютном помещении с чашечкой кофе в руках и пледом на коленях, а не мчаться очертя голову невесть куда даже на таком надежном автомобиле, как мой «нежный и ласковый зверь» серебристого цвета. За этот год я успела настолько сродниться с этим чудом на колесах, что отношусь к нему почти как к живому существу — со своим характером, слабостями и привычками. Да и как еще «Багира» может относиться к «Ягуару»? Мы оба с ним кошки и прекрасно понимаем друг друга. Но, слава богу, в ближайшие часы мне не требовалось покидать свое убежище, потому что первое, что я должна была сделать, — это расшифровать то послание, которое мне скинули по электронной почте несколько минут назад. Судя по тому, в каком виде на этот раз передали мне информацию, это было что-то сверхсекретное и важное. Открытым текстом мы практически не общаемся, несмотря на то что мой спецканал связи надежно защищен от любопытных. Информация приходит всегда в зашифрованном виде, то есть в форме длинных однообразных столбцов цифр, которые с каждым разом требуют все меньше времени на расшифровку. Глаза привычно выделяют известные им сочетания цифр и, отсеивая ненужное, формулируют слова и предложения. Но на этот раз отправитель не удовлетворился обычным уровнем секретности и перекинул мне огромную и увлекательную компьютерную игру. На этот случай у меня была припасена специальная программа, которая превращала бесконечные приключения героя «бродилки» в осмысленный и вполне серьезный текст. Пока мой компьютер производил эту мудреную операцию, у меня было время, чтобы спокойно попить кофе, а при желании и вздремнуть. Но мне не терпелось узнать, в чем же там дело, и я вновь вернулась к компьютеру. Кроме того, я люблю наблюдать, как мой электронный трудяга разбирает по косточкам электронную игру и блок за блоком превращает ее в колонки одному ему известных значков. На этот процесс у него уходит больше часа, после чего он гордо сообщает, что преобразование завершено. Но это еще не конец. Чтобы прочитать, что означает этот коктейль из всех букв, значков и символов, нужно вместо головы иметь на плечах процессор. Поэтому я должна включить еще одну программу, которая уже переведет все это на нормальный человеческий язык, за несколько минут сделает все тайное явным, и я смогу приступить к работе. Наконец и вторая программа выкинула на экран красивую табличку с сообщением, что ее работа закончена, и, открыв новый файл, я поразилась его вели — чине. «Да, Багира, спать тебе сегодня не придется», — подумала я и как в воду глядела. На изучение присланных мне материалов у меня ушел весь вечер, большая часть ночи, а под утро я уже не могла заснуть под впечатлением той информации, которая стала мне известна. * * * А на рассвете раздался звонок сотового телефона. — Ну как ты? — поинтересовался голос, который я узнаю из тысячи. Это был Гром. Мой командир и начальник нашего секретного отдела, который знал меня как облупленную и не сомневался, что я не сплю в этот час. — Более или менее. — Справишься? Вопрос был, что называется, «интересный», но я поняла, что это действительно тревожит Грома. И мне даже показалось, что он подумывает передать это задание кому-то другому. Этого я позволить не могла, поэтому ответила как можно увереннее: — Постараюсь. — Ну, ни пуха. — К черту. Он помолчал, и я затаила дыхание. — Если что… связывайся со мной в любое время. Такого я от него еще не слышала никогда. Видимо, мое новое задание волновало его и именно оно не давало ему спать в этот ранний час. — А справишься… — он снова замолчал, видимо, подыскивая слова, — отправляйся в Италию на месяц безо всякого задания. — Это вы серьезно? — Вполне. Он дал отбой, и только теперь я по-настоящему осознала, с каким противником мне придется иметь дело на этот раз. И пошла на кухню за новой чашкой кофе. Наверное, пора рассказать, что же за информация содержалась в этом суперсекретном файле и почему я настроилась так серьезно. Я много раз слышала о психотронном оружии, биогенераторах и прочих страшилках конца двадцатого века. Но большей частью эта информация поступала ко мне со страниц газет, а то и со стен и заборов родного города. Одно время на смену традиционным изображениям эмблемы «Спартака» туда пришла загадочная фраза «Биогенератор ГПУ» или еще более загадочная — «Все лбы в датчиках КГБ». И хотя я имела некоторое отношение к вышеназванной организации, никакой более достоверной информацией на эту тему не располагала. И вот теперь мне предстояло столкнуться с этой проблемой лицом к лицу. Те, кто готовил для меня эти материалы, постарались на славу. Ребята изложили суть дела настолько простым и доступным языком, словно готовили научно-популярное издание для малолетних вундеркиндов. Поэтому к утру я уже могла отличить психотропные средства от психотронного оружия и не пугалась при словах «экстрасенс» и «парапсихология». И если до сегодняшнего дня я относилась ко всему этому с большой долей скепсиса, то сейчас уже не сомневалась: в стране имеются люди, которые всерьез решили поставить под свой контроль не только рядовых граждан, но и правительство и президента. И добиться они этого собираются с помощью целой системы сложнейшей аппаратуры и нечистых на руку экстрасенсов, то есть применяя именно психотронные средства. Теперь было ясно, что такая лаборатория существует, но никто понятия не имел, где она находится и кто в ней работает. А учитывая, что сигнал биогенератора может свободно распространяться на многие сотни километров без затухания, — отыскать ее было не менее сложно, чем пресловутую иголку в стогу сена. Благодаря деятельности этой лаборатории, утверждалось в полученной мною информации, с высокопоставленными чиновниками в последнее время стали происходить настолько невероятные вещи, что это напоминало страшный сон. В кабинетах депутатов Думы появились иконы, а некоторые из них уже обращались за помощью к бабкам. В кулуарах Думы все чаще стали звучать слова «нечистая сила», «порча» и «сглаз». Многие до недавних пор не верящие ни в бога ни в черта мужики стали слышать «голоса», «ловили чертей» и боялись оставаться в собственной квартире. Наиболее здравомыслящие из них обращались к психиатрам, которые в ответ лишь разводили руками. По всем признакам это напоминало внезапную эпидемию шизофрении. Количество жертв неведомой лаборатории росло с каждым днем, эти события вызывали серьезную обеспокоенность. Особенно после самоубийства лидера одной из самых влиятельных фракций. Предсмертная записка несчастного недвусмысленно свидетельствовала о том, что он стал жертвой «психического террора». И если этот процесс не остановить, то ситуация в стране грозила выйти из-под контроля, и в этом случае можно было ожидать самых страшных последствий. «Недаром так переполошился мой генерал, и не напрасно он не спит в столь ранний час», — подумала я, хорошенько проанализировав ситуацию. У меня на руках был внушительный список пострадавших, а в комментариях к нему говорилось, что это далеко не полный список. И я не видела другого способа приступить к делу, как познакомиться с пострадавшими поближе. Документы документами, а собственных наблюдений не в состоянии заменить ни одна бумажка, даже если эта «бумажка» приходит к тебе по сверхсекретному каналу электронной почты. Среди пострадавших я не обнаружила ни одного земляка, поэтому в самое ближайшее время мне предстояло покинуть свое уютное гнездышко, сесть за руль автомобиля и как следует надавить на педаль газа. Я хорошо представляла себе, каким образом защититься от наемных убийц, профессиональных диверсантов, но как воевать с экстрасенсами — было для меня тайной за семью печатями. На всякий случай я напихала в свою походную сумку весь джентльменский набор секретного агента, а то, что не уместилось в сумку, закинула во вместительный багажник своего «Ягуара». Когда я закрывала за собой железные ворота особняка и садилась в машину, на часах было чуть больше семи часов утра, а у меня за плечами тяжелым грузом уже висела первая бессонная ночь. Сколько таких ночей будет у меня впереди — можно было только догадываться, но мне к этому не привыкать, к тому же пол-литра крепчайшего кофе должны были гарантировать мне несколько часов бодрости и хорошего настроения. Отъехав от дома на сотню метров, я оглянулась, и мое сердце сжалось от нехорошего предчувствия. Мне показалось, что я прощаюсь со своим жилищем навсегда. — Родная, — сказала я себе, стараясь отогнать внезапное наваждение, — что-то рановато ты на этот раз запаниковала. Или неведомые «чародеи» и на тебя успели навести порчу? Как бы то ни было, но погода была омерзительная, небо обложили тяжелые тучи, а на гладкую серебристую поверхность моего автомобиля время от времени сыпался сверху мелкий дождь. Мой дом расположен на краю города, но, для того чтобы выехать на московскую трассу, мне пришлось проехать через центр. Тарасов нравится мне при любой погоде, а его блестящие от дождя мостовые только добавили ему очарования. В очередной раз я пожалела, что бог не наградил меня талантом художника. Может быть, тогда я не мчалась бы теперь с предельной скоростью навстречу самым невероятным испытаниям с риском для жизни и здоровья, а стояла бы на какой-нибудь тихой тарасовской улочке за мольбертом. Редкие утренние прохожие с любопытством заглядывали бы через мое плечо, а к моим ногам прижимался бы золотисто-рыжий спаниель по кличке Рафаэль. Но моих художественных талантов хватало лишь на то, чтобы сделать из крема аппетитные розочки на торте собственного изготовления. Хотя и на это у меня в последнее время совершенно не было времени. Не подумайте, что я жалуюсь на судьбу. Свою опасную профессию я не променяю ни на какую другую, просто… Просто погода была в это утро дождливая. А в дождь иногда становится жалко себя и хочется плакать. Даже секретным агентам. Дорога мне предстояла неблизкая, и я сочла за лучшее заправить не только бак, но и наполнить две двадцатилитровые канистры, как говорится, на всякий пожарный. Хотя про пожар с таким количеством бензина в машине лучше не вспоминать. Самое действенное средство против меланхолии — это скорость. И я всей душой предалась этой упоительной страсти. ГЛАВА 2 Непогода закончилась через несколько десятков километров пути. И вместе с тучами, покинувшими небосвод, рассеялась и моя меланхолия. Я снова была сама собой, более того, находилась в прекрасной форме и, как хорошая собака перед охотой, пребывала в состоянии радостного возбуждения. Я давно вожу автомобиль и поэтому совершенно не задумываюсь над тем, какие движения производят мои руки и ноги. И включаю сознание только при непосредственной угрозе дорожно-транспортного происшествия. Таким образом, за рулем голова моя свободна, и я могу направлять свои мысли в любом направлении. При этом моя душа может наслаждаться божественными звуками любимых мелодий. Остается только выбрать ту или иную музыку, которая в меньшей степени действует тебе на нервы, и скользить по жизни в ее ритме. На этот раз в качестве «музыки за кадром» я выбрала старенькую группу «Slade», жизнерадостно-хриплый вокал которой заставлял вздрагивать наших родителей и учителей, а теперь казался чуть ли не патриархальным, насколько это возможно в роке вообще. И тем не менее эта музыка заводила меня так же, как и в юности, как будто созданная для быстрой езды. Я даже стала подпевать, отчаянно напрягая связки, и через несколько минут охрипла и чуть не сорвала голос, потому что орала от души. Водители встречных машин смотрели на меня с сомнением, а один из них даже выразительно покрутил пальцем около своего виска. Но меня это только рассмешило, к тому же его задрипанный «жигуленок» смотрелся так убого по сравнению с моим «Ягуаром», что мне оставалось его лишь пожалеть. У меня тоже еще недавно была «девятка», но к хорошему быстро привыкаешь, и я уже не могу себя представить на менее крутой тачке, чем мой теперешний красавец. Правда, и горючее он потребляет в соответствии со своим темпераментом, поэтому не прошло и нескольких часов, как я стала поглядывать по сторонам в поисках автозаправочной станции. Благо их в последнее время понастроили такое количество, что если так дальше пойдет, то их станет больше, чем автомобилей. Резко затормозив у новенькой, с иголочки, АЗС, я увидела бегущих ко мне двух светловолосых парнишек в фирменных комбинезонах. Видимо, им очень нравились и их работа, и эти самые комбинезоны, в них они казались себе эдакими лихими парнями из Техаса или Калифорнии. Мой автомобиль как нельзя лучше подходил к этой игре, а когда я расплатилась с ними долларами, их глаза и вовсе затуманились от счастья, и один из них от избытка чувств бросился протирать и без того чистое лобовое стекло. Мне самой показалось, что я каким-то чудом перенеслась на другой континент, когда через полчаса увидела на дороге трогательную юную парочку в потертых джинсах. Может быть, потому, что к тому времени у меня в салоне звучала сентиментально-суровая композиция «Therion», или потому, что при виде моего автомобиля они устало и без всякой надежды подняли свои худенькие ручки с интернационально оттопыренными большими пальцами, но я решила десяток-другой километров проехать в компании симпатичных «стопистов». Парнишке на вид было лет девятнадцать, а его подруге и того меньше. Не поверив своему счастью, они недоверчиво уселись на мягкое сиденье, но уже через несколько минут совершенно распоясались и даже попытались закурить. Курить в своей машине я разрешаю только одному человеку, поэтому вместо сигарет я предложила им пакетик конфет с орехами, и они стали уплетать их за обе щеки. Насколько я поняла, их путь лежал в Санкт-Петербург. Судя по всему, они убежали из дома и уже пару дней ночевали в стогах и недостроенных особняках. Одеты они были явно не по погоде, и оба уже отчаянно шмыгали носами, но при этом всем своим видом старались показать, что им сам черт не брат, и, глядя на их неумытые рожицы, я с трудом сдерживала улыбку. — Филипп, — представился парнишка в ответ на мое предложение познакомиться, причем произнес имя с ударением на первом слоге. — А ее зовут Линдой, — кивнул он в сторону своей задремавшей под — руги. — Не боишься ее простудить? — поинтересовалась я. — Здесь все-таки не Майами. — Да мы ночью под дождь попали, а в стогу не больно от него спрячешься, — совершенно по-российски шмыгнул носом Филипп и с тревогой посмотрел на свою похожую на воробушка попутчицу. — У вас деньги-то есть? — Да-а… — не слишком уверенно протянул он. Но тем не менее, когда по пути нам встретилась придорожная закусочная и я предложила перекусить, Линда сглотнула слюну, а ее бойфренд заявил, что они только что поели. — Ничего страшного, поедите еще раз, — улыбнулась я, — тем более что я угощаю. — Конечно, поедим, — торопливо ответила девчушка, пока ее друг соображал, стоит ли принимать мое щедрое предложение. Судя по тому, с каким аппетитом они ели, это был едва ли не первый их обед за последние два дня. После этой остановки я вполне могла считать, что путешествую в одиночестве: мои попутчики сладко спали, обнимая во сне друг друга. Разбудила я их уже перед самой Москвой, потому что здесь наши пути расходились, мне нужно было свернуть на Желтогорск, а моим заспанным пассажирам там совершенно нечего было делать. Покидали уютный салон они с явным сожалением. Пролопотав на прощанье слова благодарности и подняв воротники своих курточек, они так и остались стоять на обочине дороги в ожидании нового средства передвижения. * * * Теперь я могла вернуться к своим профессиональным обязанностям и полностью сосредоточиться на них. Желтогорск, этот небольшой подмосковный городок, интересовал меня прежде всего потому, что там проживала одна из гипотетических жертв «психического террора». Именно с этим человеком мне хотелось встретиться прежде всего, главным образом потому, что я хорошо представляла его себе по публикациям в прессе и выступлениям на телевидении. С моей точки зрения, это был один из самых здравомыслящих людей в Думе, я голосовала за его фракцию на последних выборах и не сомневалась в его полной вменяемости. А учитывая специфику моего задания — это имело большое значение. Я допускала, что определенная часть моих потенциальных «клиентов» страдает психическими отклонениями в той или иной степени, а мне нельзя было терять время на бессмысленный «психоанализ». К тому же с некоторых пор патология в любом виде вызывает у меня раздражение. Я предпочитаю иметь дело с нормальными людьми, насколько это возможно в нашей сумасшедшей державе. Надо было поторапливаться, потому что начинало смеркаться, а мне хотелось добраться до места назначения засветло. И я позволила своему «зверю» показать, на что он способен, тем более что дороги в Подмосковье хорошие. Тем не менее, когда я припарковалась около нужного мне дома, было уже совсем темно. Не выходя из машины, я набрала номер телефона Ильи Степановича и через некоторое время услышала его тихий голос: — Я вас слушаю. Слышимость была плохой, несмотря на то что мой собеседник находился от меня в нескольких десятках метров. В трубке что-то трещало, и я непроизвольно повысила голос: — Илья Степанович? — Да, — так же тихо подтвердил он. — Моя фамилия Максимова, я представляю независимую комиссию по энерго-информационным проблемам, — представилась я заранее приготовленной фразой. — Вы не могли бы уделить мне полчасика? На этот раз я решила воспользоваться своей настоящей фамилией, поскольку мой нынешний официальный статус как нельзя лучше соответствовал избранной мною версии «легенды». По нему я — юрисконсульт губернатора Тарасовской области, а именно такие люди чаще всего и составляют многочисленные околодумские комиссии. Илья Степанович ответил не сразу. Прошло по меньшей мере две минуты, прежде чем я услышала: — А почему так поздно? Я посмотрела на часы. По моим понятиям время было еще совершенно «детское». И я не сразу нашлась, что ответить. — Ну хорошо, — не дождавшись моих объяснений, согласился Илья Степанович, — где вы находитесь? — Рядом, — не стала уточнять я. — Если не возражаете, минут через десять я буду у вас. — Вы хотите прийти ко мне? — спросил Илья Степанович с явным сомнением. — Вас что-то смущает? И опять мне пришлось ждать ответа пару минут. — Думаю, что лучше нам встретиться где-нибудь в другом месте, вы на машине? — Да. — Мой адрес вам известен? — Конечно. — В таком случае — через пятнадцать минут я к вашим услугам. Буду ждать вас у своего дома. Мне ничего не оставалось, как согласиться с его предложением. Тем более что мне это было даже на руку — я могла воспользоваться установленной в машине аппаратурой для записи нашего разговора. А это было совсем не лишним. Я не сразу узнала Илью Степановича, когда он оказался в поле моего зрения. Что бы с ним ни произошло с тех пор, как я видела его последний раз, — это не лучшим образом отразилось на его внешности: он похудел килограммов на пятнадцать и выглядел лет на десять старше своего возраста. Сообразив, что этот изможденный мужчина в сером плаще и есть известный мне человек, я включила магнитофон на запись и просигналила автомобильным гудком. Илья Степанович вздрогнул и неуверенным шагом направился в мою сторону. — Госпожа Максимова? — спросил он с непонятной для меня робостью, которая никак не вязалась с его имиджем смелого ироничного человека. — Да, это я вам звонила, — ответила я и, чтобы его приободрить, — никогда бы не подумала, что это понадобится при общениии с этим человеком, — улыбнулась и открыла перед ним дверцу. — Извините, как-то неловко получилось… — начал он с оправданий. — Да бросьте, это все неважно. — Просто моя жена… — он замялся, подыскивая слово, — очень тяжело воспринимает происходящее… Он произнес это с такой болью, что стало понятно, что мой визит был бы теперь крайне неуместен. — Она все время плачет и уговаривает меня лечь в клинику… — В клинику? — удивилась я. — Да, в психушку, — сокрушенно добавил он. — Она считает меня шизофреником, и переубедить ее в этом невозможно… Тем более что я и сам иногда подумываю об этом. — Илья Степанович, — предложила я, заметив, что он глаз не сводит со своих окон, — давайте проедем в какое-нибудь спокойное место, где нам никто не помешает, и там вы мне все расскажете. — Пожалуй, вы правы, — согласился он, и вдруг лицо его исказилось странной неприятной гримасой, после чего Илья Степанович энергично тряхнул головой, словно пытаясь сбросить с себя невидимое, но омерзительное насекомое. Через несколько минут мы покинули городскую черту и скоро припарковались неподалеку от лесополосы метрах в пятидесяти от московского шоссе. Я бы с удовольствием воспользовалась этим и прогулялась по свежему воздуху. После десятка часов безвылазного пребывания в салоне автомобиля мне бы это совершенно не повредило. Но в этом случае у меня появились бы проблемы с записью нашей беседы. Кроме того, Илье Степановичу это вряд ли пришлось бы по душе, он и без того посматривал в сторону леса с явной тревогой. Поэтому я ограничилась тем, что заглушила мотор и открыла настежь дверь со своей стороны. После многочасовой работы мотора ночная тишина создала ощущение ваты в ушах, и только через несколько минут я поняла, что эта тишина обманчива. Жизнь невидимых обитателей леса не прекращалась с заходом солнца и сопровождалась целой симфонией специфических звуков: от шума ветра в ветвях деревьев до стрекота ночных насекомых. Некоторое время мы с моим спутником прислушивались к таинственным шорохам, прежде чем возобновить разговор. — Итак, Илья Степанович, — начала я и поймала себя на том, что говорю очень тихо, почти шепотом. — Расскажите мне все, что с вами происходит последнее время. Как можно подробнее и с самого начала. Когда это началось? И мой тихий голос и неожиданно интимная интонация, видимо, подействовали на моего собеседника успокаивающе, я это почувствовала. И, немного помолчав, он произнес: — Извините, я не запомнил вашего имени… — Юлия, — почти шепотом ответила я. — Спасибо, — неизвестно за что поблагодарил меня Илья Степанович и продолжил: — Честно говоря, я не знаю, что рассказывать… Все это вам покажется бредом. Я и сам еще пару месяцев назад не поверил бы ни единому своему слову. — И все же попробуйте, — мягко, но настойчиво попросила я. — Хорошо, — согласился он, — в конце концов, терять мне уже нечего. Я уселась поудобнее на своем мягком сиденье, приготовившись к длинному рассказу. Илья Степанович вздохнул: — Вы не представляете, что я пережил за это время. Скоро месяц, как я уехал из Москвы, и уже сомневаюсь, что когда-нибудь смогу вернуться туда снова. В настоящее время я в полном смысле этого слова невменяем. И если они добивались именно этого, то у них это получилось. — «Они»? — переспросила я. — Кого вы имеете в виду? — Весь идиотизм моего положения заключается в том, что я этого не знаю, — усмехнулся он. — Извините, я больше не буду вас перебивать. — Ничего страшного. В конце концов, мне необходимо с кем-то поделиться своими проблемами. Я чувствую себя таким одиноким… Все, с кем я пытался говорить на эту тему до сих пор, через несколько минут разговора приходили к выводу о… — он покрутил пальцем у виска, — и начинали смотреть на меня с жалостью. Илья Степанович производил впечатление уставшего, измученного человека, но сомнений в его психическом здоровье у меня не возникало, в чем я и поспешила его заверить. — Спасибо, — снова поблагодарил он меня и опять замолчал. — Вы не одиноки в ваших проблемах, — напомнила я ему. — Именно поэтому создана наша комиссия. — Да, я слышал об этом. Честно говоря, я уже не верю, что мне кто-то в состоянии помочь, тем более… комиссия. Но чем черт не шутит, а вдруг… Кстати, — он неожиданно встревожился, — будьте добры ваши документы. «Ну что же, немного поздно для безопасности, но, видимо, тебе сейчас не до бдительности», — подумала я, протянула ему свои «крутые» корочки и включила освещение в салоне. Удостоверившись, что имеет дело с «юрисконсультом губернатора», и сравнив при слабом свете мою внешность с фотографией, он вернул мне удостоверение и немного успокоился. Удивительно, что в наше время люди еще доверяют каким-то бумажкам, хотя создать точную копию документа способен сейчас любой школьник при наличии компьютера со сканером. И не каждый криминалист сумеет отличить ее от оригинала. — Итак… — как можно спокойнее проговорила я, хотя затянувшаяся преамбула начинала меня раздражать. — Все началось около месяца назад. После работы я вернулся в гостиницу и лег спать. Это был обычный вечер, ничем не отличавшийся от остальных. Перед сном я еще немного поработал, нужно было подготовить один срочный документ… Но, почувствовав усталость, решил перенести это дело на утро. Голос его прервался от волнения, и он тяжело сглотнул: — Среди ночи я проснулся от страха. Даже не страха, а какого-то животного ужаса… Ничего подобного я не испытывал с детства. Илья Степанович опустил голову, а когда снова поднял ее, с ним начало твориться что-то невообразимое. Лицо его задергалось и преобразилось до неузнаваемости. Теперь на нем была гримаса брезгливости и боли, руки суетливо перебегали от пуговиц его плаща к родинке на щеке, к тому же он стал производить какие-то нечленораздельные звуки. — Что-то не так? — задала я ему дурацкий вопрос, как будто и без его ответа в этом сомневалась. Но я действительно растерялась. Илья Степанович выпрямил спину, вскинул голову и заговорил так, словно перед этим принял граммов четыреста чистого спирта. Я готова была поклясться, что передо мной сидел пьяный в дым человек, хотя за минуту до этого он был совершенно трезв. — А… что вам, собственно говоря, от меня… нужно? — с трудом артикулируя, выдавил он из себя с той же брезгливой гримасой. Я терпеть не могу пьяных мужиков, и, хотя понимала, что тут что-то неладно, меня передернуло от отвращения. — Вы собирались мне рассказать… — Я… — качнувшись на сиденье и едва не потеряв при этом равновесия, то ли подтвердил, то ли переспросил Илья Степанович. — А с кем, если… — Он замолчал, не совладав со своим речевым аппаратом, и затряс головой. Мне стало не по себе. Я была готова ко всяким неожиданностям, но когда на твоих глазах умный сильный человек превращается в подобное существо — трудно сохранить хладнокровие. — Вы собирались мне рассказать… — попыталась я напомнить собеседнику, но он бесцеремонно перебил меня: — Я хочу тебя, — и протянул руку к моей груди. Его ноздри уже раздувались от возбуждения, и дыхание участилось. Это уже ни в какие ворота не лезло. — Что с вами, Илья Степанович? — стараясь не потерять самообладания, спросила я. И это подействовало. Илья Степанович испуганно отдернул руку от моей груди, втянул голову в плечи и съежился, после чего закрыл лицо руками и зарыдал в голос. — Простите, — сквозь слезы выговорил он, — это не я. То есть я этого не хотел… Господи, что же они со мной делают? Несколько минут он не произносил ни слова, лишь его плечи вздрагивали от рыданий. А когда он наконец взял себя в руки, то попросил: — Отвезите меня, пожалуйста, домой… Вы же видите, они не дадут мне возможности… — Тяжело вздохнув, он снова закрыл глаза руками. — Боже мой, как я от всего этого устал. Когда я поворачивала ключ зажигания, руки мои дрожали. При всем внешнем хладнокровии я испытала сильное потрясение, и меня поколачивало. Всю дорогу до дома Ильи Степановича мы молчали, только выходя из машины, он оглянулся на меня и сказал: — Без толку это все. Бросьте вы это дело, если не хотите, чтобы ваша жизнь превратилась в кошмар… Они и вас достанут. — Он отошел от машины на несколько метров, обернулся и добавил: — Простите. ГЛАВА 3 С тяжелым чувством я покидала Желтогорск, и лишь проехав километров пятьдесят, задала себе вопрос, куда же я еду. Было уже совсем поздно, и в Москву я рисковала добраться сильно за полночь. Представив себе массу проблем с парковкой автомобиля и сонных дежурных в гостинице, я решила заночевать в машине в каком-нибудь укромном месте между Москвой и Желтогорском. Несмотря на все треволнения, а может быть, именно благодаря им у меня не на шутку разыгрался аппетит, поэтому я в первом же придорожном кафе купила все необходимое для плотного ужина. Тем более что ела в последний раз, угощая своих хипповых пасса — жиров. Я снова села в машину и, проехав еще пару километров, свернула на первую же проселочную дорогу и скоро нашла идеальное место для ночлега — на берегу живописной речки в километре от шоссе. Умяв несколько булок с сосисками и запив их теплой минералкой, я откинулась на спинку сиденья и расстегнула пуговицу на джинсах. Теперь мне предстояло осмыслить мою первую встречу, сделать выводы и скорректировать в соответствии с ними свои дальнейшие действия. Все было не так просто, как мне казалось еще сегодня утром. И неизвестно, какие сюрпризы готовили мне мои невидимые противники. Прокрутив на начало пленку на магнитофоне, я собралась прослушать запись нашей несостоявшейся беседы и нажала на кнопку воспроизведения. То, что последовало за этим, привело меня в не меньшее изумление, чем внезапная метаморфоза Ильи Степановича. Никаких следов разговора на ней не было! Вначале мне показалось, что пленка была совершенно чистой, но, прибавив громкости, я убедилась, что на ней появился странный перестук в ритме идиотской считалочки. С выводящей из себя монотонностью он звучал каждый раз, как только я, перемотав несколько десятков метров, пыталась обнаружить на пленке что-то иное. При этом я была совершенно уверена, что ничего подобного на пленке до этого не было. Меня хорошо учили, и прежде чем воспользоваться пленкой при выполнении задания, я всегда проверяю ее самым тщательным образом. «Откуда взялся этот странный стук? — ломала я голову. — И куда девалась сделанная мною запись?» В исправности своей аппаратуры я не сомневалась, но на всякий случай тут же произнесла несколько фраз — они записались безукоризненно. Значит, дело было не в пленке и не в аппаратуре. Отсюда следовал единственный вывод: обладатели страшного оружия — а никак иначе я теперь не могла воспринимать всю эту психотронику — имеют возможность не только контролировать поведение своих жертв, но и воздействовать на электронную аппаратуру. О чем я до сегодняшнего дня не подозревала. Интересно, знает ли об этом Гром? Стук оказался привязчивым, и даже после того, как я выключила магнитофон, он продолжал назойливо звучать у меня в голове, и мне это совершенно не нравилось. Я поймала себя на том, что начинаю подбирать соответствующие этому ритму слова. Лишенные всякого смысла, они были полным бредом: — Жил-был-человек-скушал-сорок-чебурек… Мне показалось, что какой-то ехидный тоненький голос в моей голове подсказывает мне эти слова, и я с трудом отделалась от этого ощущения. Эта считалочка, бесконечно повторяясь, казалось, подчиняла своему ритму все мое существо, заставляя отстукивать его ладонью и лишая способности размышлять. — Чертовщина какая-то, — проговорила я вслух и, чтобы переключиться на что-то другое, поставила на магнитофон первую попавшуюся кассету. Это оказалась любимая мною с детства «Волшебная флейта» Моцарта. Некоторое время стук считалочки и божественные ритмы моцартовской оперы боролись в моем сознании, но в конце концов Моцарт победил. И помог мне сосредоточиться. Но чем больше я размышляла над событиями последних часов, тем к более печальным выводам приходила. И это еще мягко сказано. «Если они решили помешать нашему с Ильей Степановичем разговору, — размышляла я, и думать так у меня были все основания, — а тем более каким-то неведомым способом заблокировать мою надежную аппаратуру, то, значит, им известно и то, что я подключилась к этому делу и где я сейчас нахожусь». От этих мыслей мороз пошел у меня по коже, и стало не по себе. Ничего подобного я не могла себе и представить, хотя самым внимательным образом изучила информацию о фантастических возможностях гипотетической пси-лаборатории. Если дело обстояло именно так, то они имели передо мной огромное преимущество. Им было известно про меня все, мне же о них — ничего. У них была уникальная, неизвестная мне аппаратура, против которой все мои «шпионские принадлежности» были бесполезны. Ну и наконец — мне было неизвестно не только то, кто работает против меня, но и где они находятся. Судя по всему, их лаборатория могла располагаться в любой точке нашей страны или даже за ее пределами. Из всего этого я сделала малорадостный вывод, что на этот раз мне нужно забыть весь свой опыт и попытаться найти новые, неведомые пока способы войны. С учетом того, что каждый мой шаг известен моему противнику. Было от чего голове пойти кругом. Чтобы прийти в себя от потрясения, я вышла на свежий воздух и немного прогулялась. Ночи в полном соответствии со временем года были уже холодные, и после теплого комфорта автомобильного салона с кондиционером и автоподогревом я уже через несколько минут продрогла насквозь. Несмотря на все мои попытки, я так и не смогла придумать ничего путного и по традиции отложила решение всех своих проблем до утра, доверяя сказочному совету, что «утро вечера мудренее», тем более когда имеешь дело с подобной чертовщиной. Укладываясь спать, я подумала, что продолжать размышлять на эти темы сейчас — все равно что рассказывать себе на сон грядущий страшные истории. Я убавила звук на магнитофоне и, согревшись, уже почти засыпала, когда раздался сигнал телефона. — Слушаю, — сбросив с себя дремоту, произнесла я в трубку. И в ответ не услышала ни звука. Хоть и не часто, но такое случалось и раньше. Всякое бывает. Кто-то ошибается номером или не срабатывает связь, но в сегодняшних обстоятельствах это безмолвие показалось мне зловещим. Так и не дождавшись нового звонка, я снова попыталась заснуть. С большим трудом мне это удалось под утро, хотя назвать этот «коктейль» из кошмаров и пробуждений полноценным сном было бы сильным преувеличением. * * * Утро подарило мне сюрреалистический пейзаж. За окном моего автомобиля все было в дымке, туман был настолько плотным, что уже в десяти шагах ничего не было видно, и на шоссе я выбиралась почти на ощупь. Только поднявшись на эстакаду, я вырвалась из его объятий. Место моей ночевки располагалось в низине у воды, поэтому поредевший уже через час после восхода солнца туман лишь там еще продолжал бороться с утренним теплом. Вместе с туманом рассеялись и остатки моих ночных страхов. Теперь, при свете яркого солнца, все происшедшее со мной вчера вечером уже не казалось мне таким страшным. Во всяком случае, я даже подтрунивала над собой и своей трусостью. — Ну, и что ты так перепугалась? — бодрым «пионерским» голосом спрашивала я себя. — Сумасшедшего дяденьки испугалась? Эх ты, трусишка. В глубине души я далеко не была уверена, что все мои вчерашние тревожные соображения были беспочвенными, но мне нравилось улыбаться и подшучивать над собой. Это было намного приятнее, чем ворочаться с боку на бок, вздрагивая то ли от ночных шорохов, то ли от собственных фантазий. А запах шашлыка, проникший в салон моего автомобиля, заставил меня остановиться у невзрачной на вид придорожной шашлычной и позавтракать любимым блюдом. — Нет, кроме шуток, — старательно убеждала я себя, — психика Ильи Степановича на самом деле могла не выдержать такой нагрузки. Он же сам тебе сказал, что стал невменяемым. И тут же возражала самой себе: — Но ведь не хочешь же ты сказать, что у тебя нет достаточных оснований для беспокойства? Ведь кто-то или что-то довело Илью Степановича до такого состояния? Еще недавно более нормального человека, чем он, трудно было себе представить. К тому же о том, что он является одной из жертв «пси-террора», ты узнала не откуда-нибудь, а из сверхсекретной информации из Москвы. А там наверняка тысячу раз проверили все факты, прежде чем отослать их тебе. — Пачему с таким лицом кушаешь, шашлык невкусный? — отвлек меня от этого внутреннего диалога вопрос хозяина шашлычной, небритого мужчины средних лет явно «кавказской национальности». — Шашлык замечательный, к нему бы еще бутылочку «Гурджаани», — улыбнулась я ему в ответ. — Э-э, пачему так поздно сказала, у меня есть, — расстроился хозяин шашлычной и бросился было за бутылкой, но я поторопилась его остановить: — Спасибо, но я за рулем. — Э-э, что значит за рулем? Какой гибэдэдэшник с тебя штраф возьмет, он что — не мужик, ей-богу? Такой красавица от стаканчика вина только лучше машину водит. Он пребывал в хорошем настроении и был не прочь поболтать с хорошенькой хозяйкой дорогой машины. — Тем более такую машину! — восхищенно зацокал он языком, с одобрением поглядывая на мою машину. — Мамой клянусь, через год такую же куплю! Мы еще немного поболтали с ним о достоинствах моего «Ягуара» и расстались добрыми друзьями. Есть все-таки в кавказских мужчинах определенный шарм, и готовят они — что надо! Я даже немного расстроилась, когда вернулась в машину и увидела себя в зеркале. После проведенной в машине полубессонной ночи я выглядела далеко не лучшим образом, и умыться мне совсем не мешало. Но возвращаться для этого в шашлычную мне не хотелось. Пришлось ограничиться гигиенической салфеткой, которые я на всякий случай всегда вожу с собой в бардачке. Приведя себя в божеский вид, я вернулась к прерванному диалогу и через некоторое время пришла к выводу, что основания для беспокойства у меня, конечно же, были, но не до такой степени страшные, чтобы паниковать. Самым неприятным в этой истории была необъяснимая «поломка» магнитофона и особенно те странные звуки, что появились в результате ее на пленке. Все остальное я после некоторых колебаний отнесла к ночным страхам и игре воображения, во всяком случае, решила пока не менять своих планов и, по возможности, в самое ближайшее время встретиться с другими предполагаемыми жертвами преступной психотроники. Освежив в памяти некоторые фамилии и адреса, я прибавила газу, с особым удовольствием обгоняя «Форды» и «Мерседесы». На этот раз мой путь лежал в одно из подмосковных заведений, в разное время называвшееся то профилакторием, то домом отдыха, не меняя при этом своей сути. То есть оставаясь психиатрической лечебницей для привилегированных клиентов. В нем по моим сведениям с недавних пор проживала весьма уважаемая мною женщина, настолько известная в самых широких кругах, что я не стану называть ее настоящего имени и должности. Она и поныне здравствует, и разглашение тайны истории ее «болезни» будет нарушением прав ее личности. Санаторий, назовем его этим нейтральным словом, находился в живописном месте в одной из старинных подмосковных усадеб середины девятнадцатого века. Попасть на его территорию с моим удостоверением оказалось не слишком сложно, и через некоторое время мы с Татьяной Ивановной уже мирно беседовали на одной из удобных лавочек в окружающем лечебные корпуса парке. В отличие от Ильи Степановича, Татьяна Ивановна выглядела довольно сносно, и если бы не глубокие тени под глазами и немного осунувшееся лицо, я бы подумала, что она попала в мой список по ошибке. У нее в руках был томик Бунина. — Вы знаете, — улыбнулась она, перехватив мой взгляд, — с тех пор, как эта напасть свалилась на мою голову, я постоянно провожу над собой что-то напо — добие экспериментов. И заметила, что самая лучшая защита — это не поддаваться страхам и занять себя чем-то посторонним. И русская литература в этом смысле — идеальное средство. Насколько я понимаю, эмоциональная угнетенность им только на руку. А чем больше прислушиваешься к себе, тем проще им подавить твою личность. — Им? — переспросила я, поскольку сама употребляла это местоимение для обозначения неведомого противника. — Им. Или ему. Если бы знать… — спокойно ответила Татьяна Ивановна. — Сколько я ни билась над этой загадкой, я ни на йоту не приблизилась к ее разрешению. Может быть, обнаружить их невозможно в принципе. Они это знают и поэтому действуют так нагло. — Но если вы понимаете, что дело тут не в функциональном нарушении мозга, то почему… — Я кивнула в сторону лечебного корпуса, где располагалась палата Татьяны Ивановны. — Почему я легла в психушку? — спокойно употребила моя собеседница слово, которого я в разговоре с ней всячески избегала. — Поверьте, не потому, что считаю себя сумасшедшей. Первое, что я сделала, столкнувшись со «странными явлениями», — это проштудировала всю доступную мне литературу и пришла к выводу, что это не болезнь. К тому же среди моих друзей есть вполне квалифицированные психиатры, которые лишь подтвердили мой вывод. — В таком случае… — Самая главная причина, Юлия Сергеевна, в том, — перебила она меня, — что у меня двое детей. И если моя квартира подвергается тому или иному воздействию, когда я там, мне не хочется, чтобы из-за этого страдали члены моей семьи. К тому же в результате «излучений» или чем там они пользуются я совершенно не могу спать. — Она потерла виски кончиками пальцев. — А это не самым лучшим образом сказывается на самочувствии. Поэтому присутствие квалифицированных врачей может оказаться весьма уместным. Татьяна Ивановна замолчала, и я не торопилась возобновить разговор. Она закрыла глаза и откинулась на спинку скамейки, греясь в лучах осеннего солнца. Ее лицо было совершенно спокойным, только веки слегка подрагивали… — Я вчера видела Илью Степановича… — через некоторое время сообщила я. — Как он там? — живо откликнулась Татьяна Ивановна. — Неважно. — Он сейчас в Москве? — У себя дома. — Может быть, этого они и добиваются, — задумчиво произнесла Татьяна Ивановна. — Чего? — не поняла я. — Чтобы неугодные им люди разъехались по своим норам и не высовывались… У них же должна быть какая-то цель. Да не прячьте вы ваш диктофон, — неожиданно закончила она и открыла глаза. Как я ни старалась, я не смогла скрыть смущения. — Не смущайтесь, какая, в конце концов, разница — блокнот или диктофон? Вы же, надеюсь, не собираетесь транслировать это по радио? — Ну что вы… — снова смутилась я и рассказала о загадочном отказе моей аппаратуры вчерашним вечером. — Я хотела убедиться… — В чем? Что это случайность? Не думаю. Вы бы видели, что творилось с аппаратурой в моем доме, начиная от компьютера и кончая пылесосом. Все эти приборы словно с ума посходили… — усмехнулась она и таким образом перевела наш разговор на самые интересные для меня темы. В основных чертах мне были известны результаты пси-воздействия, но услышать обо всем этом от непосредственно пострадавшего от них человека, сохранившего при этом ясность мысли, — о большем я не могла и мечтать. * * * Наша беседа продолжалась больше часа. Не считаю необходимым пересказывать ее содержание, поскольку буквально через несколько часов сама пережила многое из того, о чем мне поведала Татьяна Ивановна. Прощаясь с ней, я не смогла удержаться от слов восхищения по поводу ее мужества и выдержки. — Это я на людях такая смелая, а по ночам дрожу от страха, особенно когда вылезает вся эта чертовщина… — отмахнулась она и, пожелав мне успеха, вернулась в свою палату. Покинув территорию санатория, я первым делом включила магнитофон. Кассета снова оказалась совершенно пустой… ГЛАВА 4 Не сдержавшись, я отшвырнула ни в чем не повинный магнитофон на соседнее сиденье. Нельзя сказать, что я была не готова к такому повороту событий, но, видимо, в душе все-таки надеялась, что на этот раз мои невидимые противники не станут демонстрировать своих уникальных возможностей или в конце концов придумают что-то новенькое. Ведь блокировка записывающего устройства, по сути дела, не имела никакого смысла. Поэтому иначе, как демонстрацию силы, эти действия я не воспринимала. Я вспомнила слова Татьяны Ивановны: «Они пытаются свести меня с ума явной абсурдностью своих действий». «Ну и черт с вами, — немного успокоившись, решила я. — Моя память не уступает самому лучшему магнитофону…» — И похолодела от ужаса, потому что в этот момент мне показалось, что мою память кто-то почистил столь же основательно, как и магнитофонную кассету. И несмотря на то что это была ложная тревога, мое сердце еще долго работало с интенсивностью отбойного молотка. Тем не менее рассказ Татьяны Ивановны окончательно убедил меня не только в том, что преступная лаборатория существует в реальности, но и в том, что более опасного противника еще не было в моей богатой на треволнения жизни. Но то, что эта женщина — несмотря на все пережитое ею в последнее время — сохранила присутствие духа, дарило надежду и заряжало оптимизмом. «Они всего лишь люди, — внушала я себе, лавируя в потоке машин, — а значит, и у них есть слабое место, и ты просто обязана отыскать его или навсегда потеряешь право называться секретным агентом с гордой кличкой Багира». Я ехала на встречу с очередной жертвой пси-террористов, хотя уже не понимала, что нового могу узнать от этого бойкого и неунывающего до недавнего времени журналиста. Мне казалось, что после встречи с Ильей Степановичем и Татьяной Ивановной я располагала всей необходимой мне «наглядной иформацией». С другой стороны, Семен Липсанов, так звали литературного сотрудника одного из московских периодических изданий, был едва ли не единственным из известных мне пострадавших, не покинувших до сих пор своего рабочего места. И мне было любопытно, каким образом ему это удается. Как бы ни старалась сохранить присутствие духа Татьяна Ивановна, она честно признавалась, что вряд ли в ближайшее время сможет вернуться к своим слу — жебным обязанностям. Об Илье Степановиче в этом смысле и говорить не приходилось. На сегодняшний день это был совершенно больной человек. Столица встретила меня мелким моросящим дождиком и злым роком в лице корыстного гибэдэдэшника. Несмотря на все мои документы и чарующие улыбки, он оштрафовал меня на сумму, вполне соответствующую классу и цене моего автомобиля. Честно говоря, он имел на это право, потому что, увлекшись своими мыслями, я совершенно не обращала внимания на стрелку спидометра и превысила допустимую в черте города скорость в полтора раза. Поэтому каюсь — корыстным назвала его в сердцах, за что приношу ему искренние извинения. Семена я чудом застала в редакции, о чем он заявил мне в довольно грубой форме по телефону, когда я позвонила ему из машины. Но едва я сообщила ему о цели своего звонка — он сменил гнев на милость и не только согласился на встречу, но и немедля отправился выписывать мне пропуск в редакцию. По столичной привычке он сразу же перешел со мной на «ты»: — Если не возражаешь, можем пообщаться в рюмочной. Я как раз туда собирался, когда ты позвонила, — честно признался он, лишь я переступила порог его редакционного кабинета. — Нет проблем, — пожала я плечами и совершила поворот на месте на сто восемьдесят градусов, поскольку по его опухшей физиономии поняла: сохранять работоспособность ему удается исключительно благодаря постоянному присутствию в организме «зеленого змия». А зная некоторые подробности последних месяцев его жизни, не могла его за это осуждать. Рюмочная, куда привел меня Семен, находилась в двух шагах от его редакции и ничем не отличалась от сотен аналогичных заведений Москвы, Тарасова или Таганрога. И публика в нем была вполне для подобных мест традиционная. Улыбчиво-оживленные мужчины, коммуникабельность которых росла в прямом соответствии с количеством выпитого. А так как время было не слишком раннее, то в воздухе стоял уже устойчиво-монотонный гул голосов, сгущавший и без того плотный кисловато-прогорклый запах алкоголя. Семен был здесь завсегдатаем. Раскланиваясь со знакомыми, летящей походкой он прошел через зал и одним жестом добился от печального юноши в белой куртке вожделенных ста грамм в двух экземплярах и пары бутербродов с соленой рыбой. Поискав глазами свободный столик и не найдя такового, он обратился к печальному юноше с какими-то волшебными словами, и тот за пару минут расчистил нам территорию за столиком у окна. Я с удивлением обнаружила, что вторые сто грамм предназначались для меня. Видимо, Семен не допускал мысли, что я могу отказаться от подобного угощения. Я не стала его разочаровывать и пригубила пластмассовый одноразовый стаканчик. Свои сто грамм он опрокинул одним махом, произнеся нечто вроде тоста, но так торопливо и невнятно, что я не поняла ни слова. Минуты полторы он прислушивался к собственному организму, удовлетворенно хмыкнул и с ходу взял быка за рога, демонстрируя журналистскую хватку: — В двух словах: что за комиссию ты представляешь, ее цели, задачи и предполагаемые действия в ближайшем будущем. По лаконичности мой ответ вполне соответствовал вопросу. — А как вы собираетесь их отыскать? — выслушав его, поинтересовался Семен, и я вынуждена была признаться, что это для самой меня является пока загадкой. — Моя основная задача на сегодняшний день — собрать максимальную информацию от всех пострадавших. При слове «пострадавших» Семен скорчил недовольную физиономию. — А ты уверена, что сама не являешься «пострадавшей»? — спросил он, не скрывая иронии. — В каком смысле? — В том смысле, что определенной обработке, я думаю, подвергается большинство наших сограждан. И «пострадавших», с твоей точки зрения, от них отличает лишь то, что они это заметили. — А этого можно не заметить? — удивилась я, вспомнив Илью Степановича. — И это самое страшное, — уверенно кивнул он головой. — Я считаю, что известные нам случаи — всего лишь видимая часть айсберга, а основная часть «пострадавших» даже не подозревает о том, что их поведением манипулируют. Он на секунду отвернулся к стойке, и печальный юноша кивнул в ответ. — Как ты понимаешь, я размышляю на эту тему не первый день… Если хочешь знать, вся моя сегодняшняя жизнь — это одно большое журналистское расследование… — Он оглянулся на стойку и, убедившись, что его заказ выполнен, отправился за ним. Он вернулся через минуту и продолжил: — Случаи, подобные моему, — это скорее исключение из правила, устрашение, шантаж… выбирай, что больше нравится. Но чаще они действуют незаметно. И человек пляшет под их дудку, как зачарованная крыса. Он опрокинул в рот второй стаканчик, откусил половину бутерброда и задумчиво посмотрел на меня. — М-да… Если хочешь, чтобы я тебе все объяснил — берем флакон и едем ко мне. Увидев по моему лицу, что подобная перспектива не вызывает у меня энтузиазма, он придвинулся ко мне поближе и постучал по моему пластмассовому стаканчику: — Если бы не это дело, я бы не выдержал. — Неужели помогает? — Это единственное средство. Подумав, я решила не отказываться от предложения Семена, и через несколько минут мы уже садились в машину, чтобы отправиться к нему в Медведково. * * * Алкоголь на него не действовал. То есть, сколько он ни пил, это никак не сказывалось ни на его поведении, ни на его внешности. Бутылка, которую мы принесли с собой, скоро закончилась, и Семен распечатал свои «закрома» — вместительный бар, заменяющий одну из полок в его книжном шкафу. — Ты посмотри на заседания нашей Думы, — убеждал меня Семен, закусывая очередную рюмку долькой апельсина. — Неужели ты думаешь, что нормальные люди в здравом уме и трезвой памяти способны на подобное? Или ты считаешь, что там сидят одни сумасшедшие? Если бы я не знал истинную причину этих заморочек, — он многозначительно поднял указательный палец, — я бы давно стоял в очереди в американское посольство, требуя политического убежища. И в заявлении указал бы причину: «В стране свирепствует эпидемия шизофрении». — И никто этого не замечает? — Все уже привыкли. И это тоже не просто так. Ты посмотри, что творится с людьми. Если бы пять лет назад произошло что-нибудь подобное — об этом говорили бы пять лет. Я уже не говорю о девятнадцатом веке… Один придурок зарезал четырех проституток — и мы сто лет пугаем друг друга Джеком Потрошителем. А сейчас убивают сотнями, и всем до фени… Разведя руками, он изобразил на лице крайнее изумление, после чего плеснул в свою рюмку коньяку и залпом ее осушил. — А сколько люди стали пить? Ты заметила? Последний вопрос в его устах прозвучал двусмысленно и невольно вызвал у меня улыбку. — Напрасно улыбаешься. Люди подсознательно чувствуют воздействие и пытаются от него защититься. Кстати, от коньяка ты совершенно напрасно отказываешься, это настоящий «Наири». — Значит, по-твоему, облучению психогенераторами подвергается вся страна? — Крупные города, — уточнил он. — В первую очередь Москва и Петербург. — Но в таком случае это… У меня нет слов. Тогда это просто какая-то вселенская катастрофа? — А я тебе о чем битый час толкую? — Ну хорошо. Допустим, ты прав. Но кому под силу такая акция? Семен вздохнул и сразу как-то обмяк. — А вот это самый сложный вопрос. И ответа на него у меня… — снова развел он руками и потянулся к бутылке. — Подожди, — остановила я его, — предположим, ты располагаешь всеми самыми современными средствами вооружения, неограниченной суммой денег и так далее. Что бы ты предпринял тогда? Семен задумался и ответил лишь через несколько минут. — Честно говоря, не знаю… Я задаю себе этот вопрос каждый день, но, перебрав огромное количество вариантов, зашел в тупик. Сначала мне казалось, что нужно звонить во все колокола, писать на эту тему, устраивать ток-шоу, черт бы их побрал… И писал, может быть, ты читала… Но этим тоже уже никого не удивишь и ничего не изменишь. Как ты думаешь, сколько писем пришло в газету после моей последней публикации на эту тему? — Ну и сколько же? — Ни одного. А мои коллеги уже отмахиваются от меня, как от назойливой мухи, стоит мне заговорить с ними на эту тему. Наверное, я бы и сам так относился ко всему этому, если бы ежесекундно не чувствовал себя под контролем. — И сейчас? — Я же сказал — «ежесекундно», — тяжело вздохнул он и выплеснул в рюмку остатки коньяка. — И в чем конкретно это выражается сейчас? — поинтересовалась я, потому что сама не замечала в нем ничего необычного. — Хотя бы в том, что водка на меня сегодня не действует. И мне это не нравится. — Я думала, для тебя это обычное дело. — Совсем нет. Никогда не считал себя бездонной бочкой. Не знаю, смогу ли заснуть… В трезвом виде у меня это в последнее время не получается. Видимо, они приготовили мне что-то новенькое. Может быть, специально для тебя. Неожиданно мне стало страшно. Именно потому, что Семен после литра спиртного оставался абсолютно трезвым. Хотя еще в рюмочной его слегка развезло, и я боялась, что через полчаса он будет совсем «готовым», но вопреки моим ожиданиям он становился трезвее и трезвее, несмотря на то что осушал рюмку за рюмкой. И в этом была какая-то патология. А следующий вопрос Семена, прозвучавший крайне многозначительно, заставил меня содрогнуться: — А ты в себе не замечаешь ничего необычного? — Н-нет… Вроде нет. И в ту же секунду на меня навалилась такая тяжесть, словно это я весь вечер пила водку и коньяк. — Что-то не так? — тревожно спросил Семен. — Мне лучше прилечь, — с трудом выговорила я и попыталась перебраться с кресла на диван. Комнату «штормило», и я с трудом удержалась на ногах. — Не закрывай глаза, — были последними услышанными мною словами. А потом начался кошмар. * * * Мне на голову уселось какое-то безобразное существо, его то ли шерсть, то ли волосы набились мне в рот и ноздри и мешали дышать. Не имея возможности пошевельнуть даже пальцем, я пыталась закричать, но не могла вспомнить имени хозяина дома. За моей спиной находилось еще что-то или кто-то, кого я боялась больше всего. Именно потому, что оно было вне поля моего зрения. Но я чувствовала его незримое присутствие и горячее дыхание. Часть книжного шкафа неожиданно двинулась с места и поехала в сторону. «Что это, — подумала я в страхе, — еще один бар? Но почему он устроен так высоко, под самым потолком?» — Это чтобы заначки прятать, — ответил липкий голос за моей спиной, — будто не знаешь. Почувствовав боль в нижней части живота, я догадалась, что мой мочевой пузырь переполнен и по ощущению должен был вот-вот разорваться. Я застонала от боли, одновременно удивляясь внезапности этого явления. «Только бы найти туалет», — подумала я и вдруг поняла, что нахожусь именно в туалете. Потому что рядом со своей головой заметила старый, давно не мытый зловонный унитаз. «Как же я здесь оказалась? — подумала я. — Ведь я же легла на диван?» — Да пошла ты на… — произнес пьяный голос Семена. Наконец-то я вспомнила его имя. «Все-таки он напился», — не успела подумать я, как почувствовала его горячие руки на своем теле. Я не видела его, но не сомневалась — это был именно он. Я попыталась оттолкнуть его, но не смогла этого сделать, потому что мои руки были связаны за спиной. «Да когда же он успел меня связать?» — попыталась сообразить я и сделала еще одно неприятное «открытие». Моя юбка была бесстыдно задрана кверху и оказалась где-то под мышками. Семен возбужденно сопел и пристраивался ко мне сзади. Понимание того, что он подсыпал мне наркотик, пришло как озарение. «Но ведь я практически не пила…» Мне удалось немного развернуться, увертываясь от посягательств хозяина квартиры, теперь я могла видеть его лицо. — Семен… — попыталась я вступить с ним в переговоры и поняла свою роковую ошибку. Это был не Семен… Потный, с блуждающим взглядом, в одних трусах передо мной на коленях стоял Гром. Поняв, что я узнала его, он ударил меня по лицу наотмашь. От боли и унижения я взвыла по-звериному и, видимо, потеряла сознание… * * * Очнулась я снова на диване и увидела рядом с собой Семена. Он бил меня ладонью по щекам, и первая же моя реакция повергла его в состояние нокаута на несколько минут. Только увидев его распростертым на полу, я окончательно пришла в себя и огляделась. В комнате ничего не изменилась с той минуты, когда я решила прилечь. В области солнечного сплетения я ощущала сильную вибрацию, что вызывало тошноту и мешало сосредоточиться. «А где же этот мерзавец?» — подумала я, имея в виду Грома, и сразу же поняла всю нелепость и невероятность происходящего. Я могла представить себе Грома в любой ситуации, но только не в той, что пережила несколько минут — или часов? — назад. За годы совместной работы мы с Андреем Леонидовичем не раз оказывались в одной постели, и никому из нас и в голову никогда не приходило… А чтобы он пытался изнасиловать меня в туалете, связанную… — Господи, бред какой-то… — произнесла я, и тут меня осенило. «Ну, конечно же, это был бред, именно это слово так часто употребляла в разговоре Татьяна Ивановна», — испытывая запоздалые угрызения совести при виде «вырубленного» мною хозяина квартиры, поняла я. «Иногда мне кажется, что главная их цель, — го — ворила мне Татьяна Ивановна, — заронить в жертве зерно сомнения в собственном душевном здоровье. Именно для этого они размывают границы реальности, когда ты уже не можешь отличить происходящие события от бреда». С одной стороны — это меня немного успокоило, с другой — могло означать только одно: я подверглась внезапному пси-нападению и теперь испытала его действие на собственной шкуре. Нужно было привести в чувство Семена, и я приподнялась с дивана. Но прежде… Прошу прощения за интимную подробность, но мне на самом деле надо было посетить туалет. Разумеется, он не имел ничего общего с вонючим гадюшником в моем видении. Вернувшись в комнату, я застала Семена все еще на полу. Он проверял состояние своей нижней челюсти и с удивлением поглядел на меня. — Ну, у тебя и ударчик, — с уважением произнес он. — Ты что, кикбоксингом занимаешься в свободное от работы время? — В основном — его восточным эквивалентом, — с виноватой улыбкой призналась я и помогла ему подняться. — Так что это было? — Им не нравится, чем ты занимаешься, — уверенно ответил он. — Я думаю, это первое предупреждение. И, честно говоря, я за тебя боюсь. Как бы я ни храбрился, но моя жизнь похожа на ад. — Сколько времени я «отсутствовала»? — поинтересовалась я. — Несколько минут, но ты была в глубокой «отключке», я пытался тебя из нее вытащить, но ты не реагировала ни на что. Он открыл бар и достал оттуда бутылку джина. — Поверь опытному «пострадавшему», тебе это сейчас необходимо. На этот раз я была с ним согласна. — За твое боевое крещение, — без всякой иронии произнес Семен, поднимая рюмку. Мы выпили и возобновили прерванную таким невероятным способом беседу. И Семен уже относился ко мне без того пренебрежения, которое я чувствовала по отношению к себе с первой минуты нашей встречи. Видимо, теперь он воспринимал меня как товарища по несчастью. ГЛАВА 5 Мы проговорили до глубокой ночи, и Семен предложил мне остаться у него до утра. К тому времени мы выпили довольно много, и за руль в таком состоянии садиться было нельзя. Да и на то, чтобы поселиться в гостинице, ушло бы по меньшей мере час-полтора. А у меня буквально раскалывалась голова, то ли от алкоголя, то ли от пережитого потрясения. Кроме того, мне не хотелось покидать поле боя с невидимым противником, а квартиру Семена я воспринимала как один из фронтов психотронной войны. Семен предложил мне свою спальню, но я предпочла остаться в уже известной мне комнате, на том самом диване, где посетило меня видение. Вопреки моим ожиданиям, я заснула очень быстро, и ничего экстраординарного со мной не случилось. За завтраком Семен с удивлением заметил, что и он провел спокойную ночь. — У тебя какие планы? — спросил он, намазывая мне толстый кусок батона шоколадным маслом. — Честно говоря, пока не знаю, — призналась я, поскольку на самом деле плохо представляла себе свои дальнейшие действия. — Если не боишься, оставайся здесь. — А если мне нужно будет уйти? — Я оставлю тебе вторые ключи. — Может быть, это имеет смысл… — Вот и прекрасно. Полотенце в шкафу, горячая вода, кажется, есть. Мне на часик-другой надо смотаться в редакцию, а потом я вернусь, и мы обсудим нашу тактику. Я удивленно посмотрела на Семена, что-то я не помнила, чтобы предлагала ему принять участие в своей работе. С другой стороны, этого и следовало ожидать. Насколько я поняла вчера вечером, Семен испытывал большую нужду в единомышленниках и в моем лице надеялся обрести такового. — Или ты возражаешь против моего участия в деятельности твоей комиссии? — словно подслушав мои мысли, спросил Семен. — Я не настолько безрассудна, чтобы воевать с ними в одиночку. К тому же твой опыт, — улыбнулась я, — для меня незаменим. — Тогда до встречи, — бодро ответил он. — Главное — ничего не бойся, что бы ни произошло. — Постараюсь. После подобного предупреждения я почувствовала себя неуютно в пустой квартире. И чтобы отвлечься от этого чувства, стала изучать библиотеку Семена, вернее, ту полку, на которой стояла литература, имеющая отношение к психотронному оружию. Семен еще вчера показал мне ее, и теперь я с интересом рассматривала многочисленные брошюры и журналы. Я и не подозревала, что на эту тему было написано так много, включая толстые романы, правда, исключительно в жанре фантастики. И пожалела, что раньше эта литература не попадалась мне в руки. — Чтобы прочитать все это — нужно недели две, — сказала я себе через полчаса. — А у тебя сейчас нет такой возможности. Если Семен прав хотя бы на десять процентов, то надо срочно что-то предпринимать, пока не поздно. Если бы еще знать, что именно… Я пробежала взглядом по другим полкам и с удивлением обнаружила большое количество эротических журналов. И это при том, что Семен признался мне ночью, что в результате обработки превратился в самого настоящего импотента. «Видимо, до этого, — подумала я, — ты не отличался отсутствием интереса к этой стороне жизни». И в эту самую минуту поймала себя на том, что давно уже напеваю одни и те же строки некогда популярной песни: Капитаны без усов, усов, Словно судно без парусов. А капитаны с усами — Словно суда с паруса-а-ми. Я никогда не замечала за собой привычки напевать в одиночестве, тем более песни своего детства. Но теперь эти слова и мелодия буквально заполонили мое сознание. Мне вспомнились строки из «Мастера и Маргариты», когда целое учреждение неожиданно для себя запело песню о байкальском бродяге, и только усилием воли я заставила себя прекратить эти вокальные упражнения. Но песня не желала покидать мой мозг, и отделаться от этого наваждения оказалось совсем не просто. Поглощенная этим делом, я почти не обратила внимания, что кто-то находится в другой комнате. Я увидела его силуэт боковым зрением, и лишь через минуту осознала, что этого попросту не может быть — в квартире, кроме меня, никого не было. Чтобы убедиться в этом, я подошла к двери и заглянула в соседнюю комнату. Это теперь я пишу об этом так спокойно, а в тот момент у меня во рту пересохло, а кожа на спине вся покрылась мурашками. Как и следовало ожидать, никого не оказалось ни в комнате, ни на балконе, куда я тоже выглянула на всякий случай. Не успела я успокоиться и подумать о разыгравшемся воображении, как услышала шаги в той комнате, откуда пришла. Эти звуки пригвоздили меня к полу, и некоторое время я не могла заставить себя сдвинуться с места. Меня поразили даже не столько сами эти явления, как то, какой леденящий кровь ужас, по-другому не скажешь, они у меня вызывали. И это было самое необъяснимое. Даже если в квартире на самом деле оказался бы посторонний человек, это вряд ли испугало бы меня до такой степени. Я далеко не беззащитный человек, да и пистолет у меня всегда под рукой. Но это был не обычный страх. Он не имел ничего общего с нормальной реакцией организма на опасность. Это чувство было сродни каким-то древним иррациональным страхам наших далеких предков, заставлявших их приносить духам человеческие жертвы. Как ни пыталась я убедить себя, что это обычные галлюцинации, хоть и вызванные искусственно моими противниками неведомым мне способом, страх не уходил. Это было страшно именно в силу своей необъяснимости с точки зрения дневного сознания и напоминало кошмарное сновидение. Я даже не предполагала, что еще способна испытывать такие сильные эмоции. Мое сердце выскакивало из груди, и на лбу выступил холодный пот. Но страх существовал сам по себе, независимо от причины. И мне даже показалось, что он появился раньше, чем увиденный мною силуэт и, тем более, звук шагов. Я почувствовала запах, о существовании которого не помнила с детства. Это был запах ихтиоловой мази, которой мазала мои болячки покойная бабушка. До этой минуты этого запаха в квартире не было, я могла в этом поклясться. А сейчас я слышала его совершенно отчетливо, к нему примешивался запах гниющей плоти. «Главное, ничего не бойся, что бы ни произошло», — вспомнила я напутствие хозяина квартиры. А кому, как не ему, было знать, что может произойти в его жилище. «Видимо, за меня решили взяться всерьез», — подумала я и вздрогнула от неожиданности. По моей ноге что-то ползло, перебирая лапками и поднимаясь к колену. Из моего горла вырвался крик, и я вскочила ногами на кровать. Вероятно, со стороны это выглядело забавно. Но мне было не до смеха. Тщательный осмотр ног и поверхности кровати не дал никакого результата. Никакого живого «существа» там не было и в помине. Но это не вернуло мне утерянного спокойствия. Хотя я и слезла через некоторое время с кровати и вышла из спальни, но не могла думать ни о чем другом и находилась в тревожном ожидании, чем порадуют меня в очередной раз мои невидимые противники. Надо ли говорить, что малейший шум с улицы или из соседней квартиры заставлял меня вздрагивать, а мышцы ног и рук уже побаливали от постоянного напряжения. После некоторого колебания я подошла к бару и достала оттуда «единственное надежное средство». Коньяка там уже не было, пришлось довольствоваться каким-то спиртсодержащим суррогатом с красивой цветной этикеткой и массой фальшивых медалей. По вкусу он напоминал керосин, «облагороженный» растворимым кофе. Я выпила довольно большую для себя дозу, но и после этого не почувствовала облегчения. Сам воздух в квартире, казалось, сгустился и вибрировал, в ушах у меня звенело, а к горлу подступала тошнота. До возвращения хозяина квартиры было еще по меньшей мере часа полтора, а моя нервная система была уже на пределе. Звонок телефона показался мне колокольным набатом и привел в трепет. В другой момент я вряд ли подняла бы трубку в чужой квартире, но мне так захотелось услышать обычный человеческий голос, что я метнулась к телефону, как утопающий бросается к спасательному кругу. — Квартира Липсанова, — ответила я голосом секретаря и в ответ услышала знакомый уже ритм: «Жил-был-человек-скушал-сорок-чебурек…» Слезы навернулись мне на глаза. Набрав полные легкие воздуха и медленно выпустив его через нос, я выровняла дыхание и произнесла как можно спокойнее: — Передай своему шефу, что… — Но в это время в трубке послышались короткие гудки, выслушать меня не захотели. Не успела я повесить трубку, как новый звонок прозвучал в квартире. На сей раз это был звонок в дверь. После нескольких секунд сомнения я вышла в коридор. Заглянув в дверной глазок, я никого не увидела в искаженном пространстве лестничной клетки, а когда попыталась открыть дверь, вскрикнула от неожиданной боли. Металлическая ручка, за которую я взялась, была раскалена, и это уже были не галлюцинации — вся моя ладонь покраснела, а в ее центре вспухал и надувался продолговатый пузырь. — Сволочи, — процедила я сквозь зубы, схватила с вешалки шарф и, обмотав им все еще горячую ручку, распахнула входную дверь. За дверью никого не было. Задержав дыхание, я прислушалась к звукам в подъезде, но, кроме музыки с верхнего этажа, ничего не услышала. Что я надеялась услышать? Топот убегающих ног? Я сама понимала, что это глупо, но я привыкла иметь дело с живым противником, а не с бесплотными духами. А живой человек производит звуки и издает запахи, по которым его можно найти и обезвредить. «Найти и обезвредить»… Как часто произносила я в своей жизни эти слова, и никогда прежде они не звучали так безнадежно. Мой неведомый противник явно издевался надо мной, демонстрируя мне все свои возможности, уверенный в собственной безнаказанности и недосягаемости. И допустил ошибку. Захлопнув дверь, я вернулась в квартиру другим человеком. Есть такая поговорка: «Не будите спящую собаку…» Но чаще говорят: «Не будите во мне зверя». Издеваясь надо мной, мои мучители тем самым добились того, что разбудили во мне не просто зверя, а свирепого хищника. Ярость выдавила из меня остатки страха, и теперь меня уже невозможно было испугать всеми их ярмарочными фокусами. Подставив горящую ладонь под струю холодной воды в ванной, я поклялась себе, что найду и обезврежу «их вонючую лабораторию», чего бы мне это ни стоило. «Только бы мне ухватиться за самую тоненькую ниточку, а там…» — размышляла я, перевязывая руку найденным в аптечке бинтом. Я демонстративно убрала в бар стоявшее до сих пор на столике пойло. — Не дождетесь, — громко произнесла я, развалившись в кресле и положив ногу на ногу. — Я не стану сутками хлестать водку, как бы вы этого ни хотели. И в психушку я не сдамся, и под одеялом с головой не спрячусь. Не на ту напали. В этом состоянии мне трудно было усидеть на месте, и, вскочив, я мерила комнату широкими шагами. Лучше сказать — металась по квартире, как хищник в клетке. С острыми зубами и гибким телом. На зазвеневший телефон я бросилась, как пантера на кусок мяса. — Слушаю, — с вызовом сказала я, и поубавила оборотов лишь тогда, когда узнала взволнованный голос Семена. — Ну как там у тебя? Сильно достают? — без всякого вступления спросил он. — Терпимо. Ты где? — Сейчас выхожу, ты будешь дома? — Дома, — рассмеялась я. — Что ты смеешься? — насторожился Семен. — Смотри, накаркаешь. Возьму и перееду к тебе навсегда. — А-а. Вот ты про что… А почему бы и нет? Я бы не возражал. — Я могу расценивать это как предложение? — Можешь. Если пообещаешь, что больше не будешь драться. — Кстати, — вспомнила я, — как твоя челюсть? — На месте, — успокоившись окончательно, ответил Семен. — Тогда я, пожалуй, что-нибудь приготовлю к твоему приходу. — В свободное от восточных единоборств и работы время мы еще и готовим? — Не знаю, как вы, а мы — да. — В таком случае — стартую, только забегу на секундочку в рюмочную. На душе у меня окончательно просветлело. Не было уже ни страха, ни ненависти. Вместо последней пришла спокойная уверенность, что в конце концов «порок будет наказан и добродетель восторжествует», как в страшной сказке с хорошим концом. Я действительно пошла на кухню, открыла холодильник и нашла там все необходимое, чтобы приготовить вполне пристойный обед. Через несколько минут в трогательном передничке с зайчиком на кармашке я уже чистила картошку, а на плите закипала в кастрюле вода. Внешне я была совершенно расслаблена и поглощена процессом приготовления пищи, но какая-то часть моего сознания все же оставалась на боевом посту и была готова зафиксировать малейшее проявление активности противника. Но то ли им это надоело, то ли по другой причине, но до поры до времени меня оставили в покое. И, запустив в кастрюлю все необходимые для супа компоненты, я засекла время, вышла из кухни и в ожидании Семена решила прилечь на приглянувшийся мне диван. И даже немного вздремнула, пока странные звуки не разбудили меня и не привлекли моего внимания. Звук доносился сверху. В квартире этажом выше то ли производили генеральную уборку, то ли передвигали мебель. А судя по тому, что несколько мужских голосов довольно громко обсуждали что-то, прежде чем передвинуть очередной тяжелый предмет, — там работала бригада грузчиков. Слов я не понимала, но по интонациям догадывалась, что они о чем-то спорили. И я еще удивилась, какая в доме слышимость. Я снова закрыла глаза, и вдруг мне показалось, что я услышала свое имя. И ладно бы, если имя, мало ли на свете Юль, но в том-то и дело, что кто-то совершенно отчетливо произнес «Багира». Сна как не бывало. Можете представить себе состояние секретного агента, который слышит, как соседи спокойно обсуждают между собой его личность, да еще запросто называют его по кличке. Я задержала дыхание, стараясь не пропускать ни звука. И отдельные слова мне удавалось разобрать. Так, например, один из голосов произнес: — Она лежит в этом углу на диване… Ему что-то ответили, но что — я разобрать не смогла. Потом тот же голос сказал: — Надо поставить его прямо у нее над головой, чтобы она… И снова я не поняла нескольких слов, но судя по тому, что после этого раздался смех, — он сказал какую-то гадость. «Багира», «лежит на диване», «поставить у нее над головой», — соображала я. — Что это может значить? Что они воздействуют на меня своими приборами с верхнего этажа? Но в таком случае… — У меня перехватило дыхание. Я вспомнила, что многие жертвы пси-террора предполагали, что воздействие осуществляется из соседней квартиры или с верхнего этажа их же дома и неоднократно требовали проверить их. Но чаще всего им в этой просьбе отказывали, а если и производили такую проверку, то никогда ничего подозрительного в этих квартирах не обнаруживали. Но я имела сейчас возможность застать этих странных грузчиков прямо на месте преступления и, что замечательно, мне даже не нужно будет ничего никому доказывать. У меня достаточно полномочий, чтобы действовать по собственному усмотрению. Вплоть до… Я вскочила на ноги. — Она встала… — услышала я раздраженный голос сверху и не поверила своим ушам. Я знала о существовании приборов, с помощью которых можно «видеть» сквозь стены, но в таком случае нужно было допустить, что за мной ведется постоянное наблюдение и фиксируется каждый мой шаг. От этого становилось не по себе. «Значит, квартира Липсанова под жестким контролем, — соображала я, снимая дурацкий передничек и доставая пистолет. — И мне очень повезло, что я оказалась именно здесь… Как жалко, что Семен до сих пор не вернулся, он наверняка должен знать, кто прописан в квартире над ним, черт его дернул зайти в эту проклятую рюмочную…» Я уже подходила к двери, чтобы выскочить на площадку и подняться на один этаж, когда неожиданная мысль охладила мой пыл: «А не слишком ли большая удача для случайного совпадения. Скорее, это ловушка…» Прежде чем что-то предпринимать, нужно было как следует все обдумать. И я заставила себя вернуться в комнату. — Вернулась… — произнес тот же голос, едва я успела переступить порог. Это было уже слишком! Они не могли не понимать, что и я слышу их, почему же они даже не приглушали голосов? Или были уверены, что я не осмелюсь к ним подняться, или… «Да, скорее всего именно так. Они не боятся меня, потому что уже вычеркнули меня из списка живых. Они готовят какую-то аппаратуру, чтобы уничтожить меня. А если я поднимусь к ним… Скорее всего на них работают профессионалы. И в одиночку отправляться прямо к ним в логово — безумие. Что же делать? Сидеть и ждать, пока они меня замочат?» Как мне хотелось в эту минуту набрать номер телефона Грома и посоветоваться. Или хотя бы передать ему информацию… «Но ведь они наверняка слышат каждое мое слово, — останавливала я себя, — значит, смогут определить и номер телефона, и… Да нет, я просто не имею права набирать этот номер в их присутствии. Если они узнают… Или им уже известно?» У меня голова заболела от напряжения, я не могла прийти ни к какому решению. Но сидеть сложа ручки, когда буквально над твоей головой окончательно обнаглевшие преступники обсуждают твою внешность, было выше моих сил. А когда они стали делиться друг с другом своими сексуальными намерениями в отношении меня, я не выдержала и пулей выскочила из квартиры. ГЛАВА 6 Перепрыгивая через три ступеньки, я взбежала по лестнице и оказалась перед такой же, как у Семена квартирой, но этажом выше. Мне показалось, что из-за двери донесся какой-то шорох и, подкравшись к ней на цыпочках, я прильнула ухом к шершавой кожаной обивке. То, что я услышала из-за двери, настолько не соответствовало моему представлению о скрывающихся в квартире личностях, что я не поверила своим ушам. — Она пришла, — произнес, заикаясь, хныкающий голос, — я боюсь… А вдруг она нас убьет? — Тише, она нас подслушивает, — ответил ему высокий, никак не мужской, а скорее женский или даже детский голос, и — судя по звукам — хозяева голосов побежали по коридору прочь от входной двери. «Кто-то из нас явно сошел с ума, — подумала я, — и скорее всего — это я». Как бы подтверждая мои мысли, из-за двери зазвучала музыка. Какая-то дурашливо-детская песенка, кажется, из «Трех поросят». Нервы у меня не выдержали, и я ударила в дверь ногой. Я вложила в этот удар все свое отчаяние, и сила удара оказалась явно чрезмерной. Дверь не просто открылась, а почти выпала из проема и повисла на одной уцелевшей петле. Вторая была безнадежно испорчена, но мне было не до этого. С пистолетом в выставленных вперед руках и на полусогнутых, готовых к прыжку ногах, я заскочила в «логово врага». Можете себе представить мое состояние, когда я поняла, что в квартире никого нет. Не было в ней и никаких следов аппаратуры. И вообще, квартира оказалась самой обыкновенной, а в той комнате, где по моим расчетам должна была громоздиться тяжелая аппаратура, была детская. Повсюду в ней валялись игрушки, а вдоль одной стены была устроена веселенькая шведская стенка. Обойдя все комнаты, я стыдливо прикрыла за собой изуродованную мною дверь и покинула «поле боя». На мое счастье соседи, видимо, еще не вернулись с работы, поэтому мои «подвиги» остались без свидетелей. Как побитая собака, я доплелась до Семеновой квартиры и незаметно прошмыгнула внутрь. В подобных случаях обычно мечтают провалиться сквозь землю. И я впервые в жизни почувствовала удивительную точность этого выражения, причем на собственной шкуре. Рухнув на диван под аккомпанемент веселых визгов потешавшихся надо мной противников, я почувствовала полное равнодушие к происходящему и лежала, тупо уставившись в потолок, до тех пор, пока запах выкипающего супа не достиг моих ноздрей. Пройдя на кухню, я сняла с горелки кастрюлю и, машинально посмотрев на часы, сообразила, что Семену давно пора вернуться домой. С тех пор как он мне позвонил, прошло около двух часов, а он обещал не задерживаться. Наливая себе супу, я восстановила в памяти весь наш телефонный разговор. В самом его конце мой гостеприимный хозяин сообщил, что забежит «на секундочку» в рюмочную. Или у нас были разные представления о секун — дочке… «Или с ним что-то случилось», — с внезапной уверенностью осознала я. И чем больше над этим размышляла, тем меньше у меня оставалось сомнений: с Семеном что-то произошло и каким-то образом это было связано со мной. Это открытие настолько меня потрясло, что на время заставило позабыть о пережитом позоре и в некотором смысле даже вернуло к жизни. С этой минуты я не могла уже думать ни о чем другом и в конце концов дошла до того, что уселась у окна, высматривая среди прохожих знакомые черты. С моим зрением что-то случилось, потому что я «узнавала» Семена практически в каждом мужчине и даже в некоторых женщинах. Но я уже не удивлялась подобным «взбрыкам» своего воображения. Учитывая возможности моих противников, нужно было привыкать не слишком-то доверять собственным слуху и зрению. Удалось же им убедить меня, что они двигают мебель прямо над моей головой. Не говоря уже о том, что по комнатам до сих пор то и дело скользили какие-то тени. Скорее всего этот список надо было пополнить и осязанием. От воспоминаний о взбиравшемся по моей ноге существе у меня начинался нервный зуд. Я взяла листочек бумаги и написала на нем крупными буквами: «ОБМАН ЗРЕНИЯ, ОБМАН СЛУХА, ОБМАН ОСЯЗАНИЯ, ОБМАН ОБОНЯНИЯ». Пока я вроде бы не испытала лишь вкусовых галлюцинаций, хотя тошнотворный напиток из хозяйского бара тут же заставил меня в этом усомниться. В чем, в чем, а в напитках Семен разбирался и вряд ли приобрел бы подобную гадость. «Поэтому, — сделала я в итоге закономерный вывод, — если это было что-то типа теста на внушаемость, то я с честью „выдержала экзамен“ и подошла им по всем пунктам». Мысль о тесте возникла у меня в результате анализа всего, что я испытала за сегодняшний день. Все эти события иначе, чем бредом, я назвать не могла. Но слово «бред» меня не устраивало, и я пыталась найти хоть какое-то логическое обоснование всем этим вещам. Хотя бы для того, чтобы на самом деле не сойти с ума. Время от времени я и теперь чувствовала на себе те или иные воздействия, но, слава богу, не такие жесткие, как с дверной ручкой. К этому моменту я уже смирилась с мыслью, что у меня нет другого выхода, как, испытав все это на себе и проведя тщательный анализ своих ощущений, попытаться таким образом обнаружить источник воздействий. Поэтому, не откладывая, я решила провести первый собственный эксперимент — выйти на улицу и определить радиус действия их приборов. Во всяком случае, это было лучше, чем сидеть сложа руки дома, глядя на часы и теряясь в бесплодных догадках о возможном местонахождении Семена. Но это оказалось не таким простым делом, как может показаться на первый взгляд, если ты имеешь дело с пси-террористами. Одним из безусловных своих достижений к этому часу я считала то, что сам факт их существования не вызывал у меня больше никаких сомнений, чему я получала все новые и новые подтверждения. И еще в одном я была теперь совершенно уверена: большинство их жертв, если не все, были абсолютно нормальными людьми. При том условии, что мое психическое здоровье не вызывает сомнений. Чем же, как не результатом их деятельности, я могла объяснить тот факт, что, как ни старалась, не могла найти ключ от квартиры, который за час перед этим — я это твердо помнила — положила на кухонный стол, вернувшись из своего бесславного похода. Но он как сквозь землю провалился. И мне нужно было выбирать одно из двух: либо признать скоротечное развитие у себя склероза, либо ломать голову, как им удалось запрятать его так надежно. Я готова была поверить уже во все, что угодно, — от телепортации до аннигиляции, так как не могла найти более или менее правдоподобного объяснения большей части их «фокусов». Перерыв всю кухню и коридор и обнаружив там самые неожиданные предметы, но только не ключи, я перенесла свои поиски в комнаты. Методично перебрав и переложив с места на место каждую мало-мальски напоминающую ключ безделушку, я в конце концов отказалась от своей затеи и снова плюхнулась на диван. На все это я потратила около двух часов времени и астрономическое число нервных клеток. Поэтому небольшой перекур мне был просто необходим. Прикосновение чего-то под лопаткой не то чтобы испугало меня, но заставило на всякий случай изучить на ощупь травмировавший меня предмет. Нужно ли говорить, что это был ключ от квартиры? Как ни в чем не бывало, он лежал на самом виду посреди дивана, хотя раз десять я прощупывала каждую его складочку и ничего не нашла. «Бедный Семен, — пожалела я своего „пропащего“ журналиста, — он живет в таких условиях несколько месяцев, умудряясь сохранить при этом относительно трезвый образ мыслей». Теперь я могла позволить себе немного прогуляться и, с опаской дотронувшись до холодной и безобидной на вид ручки, открыла дверь и наконец-то вышла из опостылевшей мне за этот долгий день квартиры. * * * Вернулась я часа через полтора в самом радужном настроении, потому что за все это время не заметила никаких проявлений деятельности «пси-диверсантов». Из чего сделала вывод, что их «всемогущество» распространяется на строго ограниченную площадью квартиры территорию. А это уже внушало оптимизм. Семена дома не было, и это немного поубавило мне жизнерадостности, поскольку, честно говоря, я лелеяла надежду, что он встретит меня на пороге своего дома и одной заботой у меня станет меньше. Самое странное, что он даже не позвонил. Я это точно знала, поскольку его телефон был оснащен автоответчиком… Чтобы как-то скоротать вечер, я сняла с «пси-полки» одну из брошюр и прочитала ее от корки до корки с захватывающим интересом. Особенно те места в ней, где описывались «явления», напоминающие пережитые мною лично. Когда я перевернула последнюю страницу, за окном уже было темно, и тревога по поводу Семена навалилась на меня с новой силой. «Да куда же ты запропастился?» — мысленно вопрошала я его, и воображение подсказывало мне различные объяснения его исчезновения, одно страшнее другого. Самое неприятное было то, что мне некуда было позвонить. Я не знала ни одного его знакомого, в редакции мне вряд ли могли помочь, но тем не менее, окончательно потеряв терпение, я все-таки набрала ее номер. — Он ушел сразу после обеда, — скучным голосом сообщила мне секретарша. — И с тех пор не появлялся? — уточнила я. — Нет, — уже с раздражением добавила она и повесила трубку. Впору было отправляться на ночь глядя в эту проклятую рюмочную, и я бы так, наверное, и поступила, если бы у меня была хоть какая-то надежда, что он там. Но интуиция говорила мне, что это будет бессмысленной тратой времени. Кроме того, мне не хотелось уходить от телефона — единственной связующей нас нити, если он вдруг надумает объявиться… Поворот ключа в замочной скважине заставил меня броситься к двери, когда я уже, потеряв всякую надежду, разделась, приняла душ и стелила себе постель. Еще во время прогулки я достала из машины и принесла с собой сумку с вещами, поэтому надела свой собственный махровый халат. — Господи, — вырвалось у меня при виде появившегося в дверях Семена, — на кого ты похож? На него действительно страшно было смотреть: дорогой элегантный плащ, еще утром выглядевший безукоризненно, теперь был в грязных разводах, его брюки одним своим видом вызывали тошноту, а ботинки, вернее, то, во что они превратились, скорее подошли бы бомжу, нежели преуспевающему столичному журналисту. И запах от него исходил соответствующий. — Срочно в ванную, — решительно произнесла я и стала помогать ему раздеваться. — Да-да, я сейчас… — спекшимися губами промямлил он, — со мной произошло что-то непонятное… — Потом расскажешь, — перебила его я и подтолкнула к дверям ванной. Это напоминало неловкое деревенское заигрывание, и неожиданно для себя я смутилась. А когда прошла на кухню, чтобы приготовить для Семена кофе с бутербродами, поймала себя на том, что думаю о нем с непонятной нежностью. — Это что еще за фантазии? — одернула я себя, но как-то неубедительно и с озорной улыбкой на губах. А когда снова запела «Капитаны без усов-усов…» — поняла, что со мной опять творится что-то неладное. Семен появился из ванной в длинном сиреневом халате, с мокрыми волосами и благоухающий дорогим одеколоном. Ничто не напоминало в нем теперь того забулдыжного вида мужичка, каким он выглядел еще несколько минут назад. Разве только взгляд был немного растерянный. Пододвинув ему кофе с бутербродами, я уселась напротив и приготовилась слушать его рассказ. — Ну, рассказывай… — Да, собственно, мне и рассказывать-то нечего… — Как это нечего? Ты обещал вернуться после обеда, а пришел… — Я не знаю, где я был, — перебил он меня. И по тому, как он это сказал, я поняла, что он не шутит. — Помню, что зашел в рюмочную, а очнулся час назад, за сорок километров от Москвы, посреди поля… — Ты что, был в стельку пьян? — Я точно знаю, что выпил всего пятьдесят грамм. — И не помнишь, как оказался за городом? — Абсолютно. Он хлопнул себя по лбу и, вздохнув, взял в руку бутерброд. — Там осталось что-нибудь выпить? — А стоит ли? Он испуганно посмотрел на меня и покачал головой: — Честно говоря — не знаю. Раньше со мной такого не было никогда. — Ты думаешь, это… Они постарались? — спросила я осторожно. — Не знаю. Но ничего другого мне в голову не приходит. И тут его прорвало. Он начал говорить возбужденно, почти без пауз и говорил минут двадцать. За все это время я его ни разу не перебила и в результате услышала прекрасную обвинительную речь, направленную в никуда, поскольку ни он, ни я даже приблизительно не догадывались, с кем мы имеем дело. Но его возбуждение передалось мне и, подхватив его мысль, я продолжила и развила ее. К тому времени Семен расправился с кофе и бутербродами, и мы перешли в комнату за низкий журнальный столик, за которым просидели весь вчерашний вечер. Я стала рассказывать обо всем, что пережила сегодня, Семен что-то объяснял мне, приводил примеры из собственной «практики»… А потом неожиданно разговор иссяк. Ни с того ни с сего, словно шарик, из которого выпустили воздух, он прекратился независимо от нашего желания. И мы услышали собственное дыхание. И только теперь заметили, что сидим почти в полной темноте, не считая тусклого света ночника на тумбочке у дивана. От этого полумрака и звенящей тишины у меня закружилась голова. Мои глаза увлажнились, а во рту пересохло. Всем своим существом в этот момент я почувствовала, как бы поточнее выразиться, нашу… разнополость. Я далеко не ханжа, и при слове «секс» на моем лице не появляется гримасы отвращения. Но внезапность нахлынувшего вожделения, по-другому не назовешь, обескураживала. Семен в эту минуту показался мне воплощением мужской красоты, запах его одеколона заставлял трепетать мои ноздри и туманил сознание. Судя по всему, Семен переживал нечто подобное, и его взгляд об этом красноречиво свидетельствовал. Он потер виски кончиками пальцев и произнес: — Юля… У него перехватило дыхание, а у меня от звука его голоса кровь прилила к щекам. — Давай выпьем, — предложил он. — Давай, — ответила я, не отводя глаз, беззвучно, одними губами. Семен достал из бара уже знакомую мне бутылку и наполнил бокалы. На сей раз вкус напитка показался мне божественным. После первого же глотка приятное тепло согрело мне грудь, опустилось к солнечному сплетению и отозвалось в ногах невероятной легкостью. Я еле дождалась, когда Семен подойдет ко мне и возьмет за руку. Через несколько секунд наши халаты, сорванные нетерпеливыми руками, упали на пол, и мы вцепились друг в друга как сумасшедшие… * * * — Сволочи, — чуть не плача, проговорил Семен через минуту, вскакивая с дивана и натягивая халат. Налив себе полный стакан, он выпил его двумя большими глотками и закурил сигарету. На него больно было смотреть. Если верить доктору Фрейду, он пережил минуту назад самое большое для мужчины унижение. Я думаю, вы понимаете, что произошло. В самый ответственный момент Семен оказался недееспособен. Мне и самой было погано, но все-таки легче, чем Семену, насколько я могу себе представить состояние мужчины в подобной ситуации. — Они же просто издеваются над нами, — сдавленным голосом произнес он и выплеснул в стакан остатки спиртного. Все еще голая, я выглядела тоже по-дурацки и поспешила натянуть на себя халат. Семен, обхватив себя за голову руками, сидел, уставившись в одну точку на полу. За стеной, несмотря на позднее время, кто-то передвигал тяжелую мебель, оживленно переговариваясь и смеясь… ГЛАВА 7 Говорить нам больше не хотелось, да, честно говоря, и видеть друг друга тоже. Я понимала, что Семен ни в чем не виноват, но какой-то древний инстинкт во мне отвергал недееспособного мужчину, и я изо всех сил старалась не наговорить ему гадостей. Поэтому, когда Семен с каменным лицом удалился к себе в спальню, я не стала его удерживать, а разделась и, отвернувшись к стене, собиралась отойти ко сну. Но заснуть в полном смысле этого слова мне в эту ночь было не суждено. Минут двадцать я ворочалась с боку на бок, вспоминая и анализируя события последних часов, потом меня начала мучить жажда, и я на цыпочках, чтобы не разбудить Семена и, не дай бог, не спровоцировать его на еще одну бесплодную попытку близости, сходила на кухню за водой. Напившись, я вернулась в постель и едва улеглась, как почувствовала в комнате чье-то присутствие. Мне трудно объяснить свои ощущения. Никаких явных признаков того, что я в комнате не одна, вроде бы не было. Но ощущение не проходило. Если вам хоть раз довелось испытать то неуловимое волнение, от которого человек просыпается среди ночи, почувствовав на себе чей-то взгляд, то вы можете меня понять. Сон, и без того никак не желавший прийти ко мне, в эту самую минуту пропал вовсе… * * * Трудно описать все, что происходило со мной в эту ночь, как почти невозможно найти слова, чтобы передать сумбурное, перенасыщенное событиями видение. Тем более что состояние моего сознания точнее всего можно было бы назвать «помраченным». У психиатров для обозначения подобных состояний есть специальный термин: «суггестивные». В переводе на нормальный язык это означает, что человек не совсем хорошо понимает, где кончается реальность и начинается… сон, видение, бред — называйте, как хотите. Но именно к этому состоянию стремится шаман во время камлания, и что-то подобное пережила в эту ночь и я. Во всяком случае, ориентацию во времени я потеряла напрочь. А по субъективному ощущению — эта ночь длилась вечно. Я лежала в темноте с открытыми глазами и, затаив дыхание, ждала… Нет, мне не было страшно, скорее жутко. Разница между этими состояниями в том, что в первом случае тебе хочется, чтобы причина твоего страха исчезла, а во втором — наоборот. Ты ждешь не дождешься, когда это начнется и одновременно замираешь от ужаса. Наверное, я пишу сумбурно, но я ничего не придумываю, а только пытаюсь как можно точнее описать пережитые мною чувства, и не моя вина, что они были именно такими. Ничего подобного мне не доводилось испытывать за всю мою богатую событиями жизнь. Я чувствовала присутствие всесильного существа, которое в состоянии сделать со мной все, что угодно. И именно по причине его безусловного превосходства меня тянуло к нему, как кролика к удаву. А когда я почувствовала на губах чье-то теплое дыхание, мурашки побежали по моему телу, а вдоль позвоночника потекла тоненькая струйка пота. Это дыхание перемещалось от губ к шее, спускалась к груди, я могла с точностью до миллиметра определить его местонахождение в тот или иной момент. И при этом ни секунды не сомневалась, что на самом деле в комнате никого, кроме меня, нет. Я вся горела и, чтобы немного охладиться, выпростала из-под одеяла влажные, как и все тело, ступни. И тотчас почувствовала, как кто-то невидимый нежно дует на них, как дует на горячий лобик своего больного ребенка заботливая мать. Надо ли говорить, что голова у меня пошла кругом? Я отказывалась верить, что это всего лишь результат действия неизвестной мне аппаратуры, так много было в этом человеческой «ласки». Меж тем воздух в комнате снова сгустился, если только вы можете себе такое представить, и замерцал волшебным светом. А может быть, это я неожиданно обрела способность видеть в темноте или сами предметы наполнились вдруг необъяснимым сиянием. В ушах у меня звенело, и мне послышалась музыка, отдаленно напоминающая мелодию из музыкальной шкатулки. Веки стали тяжелыми, но я изо всех сил таращила глаза, чтобы не пропустить ничего из происходящего. Тем временем в воздухе появились сначала еле заметные, но с каждой минутой все более яркие разноцветные огоньки, «танцевавшие» в ритме музыки. Вероятно, я уже не полностью отдавала себе отчет в своих действиях, потому что в следующий миг осознала себя лежащей поверх одеяла, бесстыдно обнаженной и призывно протягивающей руки навстречу проникающему в меня теплу и свету. Моя постель, словно укачивая меня, волнообразно вздымалась и опускалась, одновременно вибрируя и доводя меня почти до исступления. Мое собственное тело уже не принадлежало мне и подчинялось чьим-то посторонним мысленным приказам. Но это совершенно меня не беспокоило. Словно зачарованная, я лишь прислушивалась к незнакомым ощущениям, покорная и благодарная ласковому «хозяину». Поэтому неудивительно, что, осознав себя через некоторое время на пороге квартиры, одетой и с сумкой в руках, я приняла это как должное. Скорее всего, как я теперь понимаю, я воспринимала себя идущей навстречу безмолвному зову и пребывала в состоянии радостного ожидания новых чудес… Выйдя из подъезда, я, ни секунды не сомневаясь, открыла дверцу автомобиля и включила зажигание. Маршрут совершенно не беспокоил меня. Я точно знала: меня ведут в верном направлении и не дадут сбиться с пути. Думаю, что зомби, совершая те или иные поступки, пребывают в том же состоянии. Но это я понимаю сейчас, а тогда лишь нажимала на газ с блаженной улыбкой и старалась не мешать чужому сознанию руководить своими действиями. Дороги я совершенно не помню, сохранились лишь крохотные островки воспоминаний отдельных эпизодов, когда та или иная дорожная ситуация требовала подключения моего собственного сознания. Последним таким «островком» стала заправка бензобака на выезде из Москвы. Сколько часов я находилась в пути — неизвестно. Одно знаю наверняка — когда я достигла «места назначения», уже стемнело. А выехала я из Москвы незадолго перед рассветом. Хотя за точность своих воспоминаний не ручаюсь. За всю дорогу я ни разу не вспомнила о еде и, если не ошибаюсь, не сделала ни глотка воды. Такое ощущение, что время от времени я получала «энергетическую подкачку» и благодаря этому не нуждалась ни в пище, ни в отдыхе. Но как только достигла пункта назначения — усталость навалилась на меня всей многочасовой тяжестью и я буквально вырубилась, едва лишь припарковала машину в первом удобном месте и заглушила двигатель. Собственно говоря, именно поэтому я и остановилась, а не потому, что догадалась о прибытии в пункт назначения. И тем не менее, прежде чем заснуть, прошептала со вздохом облегчения: — Приехали… * * * Когда я вновь открыла глаза, у меня над головой был потолок, а подо мной — что-то наподобие ку — шетки. Впрочем, первое пробуждение было совсем коротким, и я тут же заснула опять, свернувшись калачиком и натянув одеяло на голову. Судя по тому, что даже такая неожиданная метаморфоза оставила меня равнодушной, я все еще была не в себе. И потребовалось еще несколько часов, чтобы я окончательно пришла в норму и ко мне вернулся инстинкт самосохранения. Во всяком случае, именно он разбудил меня во второй раз, вернее, пронзившая мозг мысль: «Где я? И что это было?» Физически я чувствовала себя разбитой, но сознание работало как часы. И помнила я более чем достаточно, чтобы встревожиться не на шутку. Все произошедшее со мной предыдущей ночью уже не казалось мне таким привлекательным. Во всяком случае, не в большей степени, чем обрывочные воспоминания проспавшегося человека о пьяной оргии, участником которой он стал накануне. Окружающая обстановка лишь усугубляла мои тревожные предчувствия. Кушетка, на которой я проспала несколько часов, — хотя я и не помнила, как на ней оказалась, — располагалась в небольшой с зарешеченным окошком под самым потолком комнатке, из чего я сделала вывод, что нахожусь в полуподвальном или даже подвальном помещении. В комнате горел свет, а за окном было темно, и я, как ни старалась, так и не смогла там что-то разглядеть. Дверь была закрыта на ключ снаружи, поэтому выйти из комнаты не было никакой возможности. Можно было бы попытаться высадить ее ударом ноги, но, прежде чем решиться на это, следовало хоть что-то узнать о месте, в котором я оказалась, и о здешних обитателях. Но я не могла этого сделать, пока не увижусь с кем-нибудь из них. Я специально вела себя довольно шумно, чтобы привлечь к себе внимание, но ни мое покашливание, ни демонстративно тяжелые шаги не вызвали желаемого результата. Никто попросту не обратил на них внимания, и это было плохим предзнаменованием. Гостеприимные хозяева не торопились засвидетельствовать мне свое почтение. «Ну, что же, — подумала я, — в этом тоже есть свои преимущества. Во всяком случае, у меня есть возможность отойти от шока и привести в порядок собственные мысли». А такая потребность у меня явно назрела. «Прежде всего, — размышляла я, меряя шагами пространство своей „одиночки“, — у меня есть все основания полагать, что я попала в то самое место, отыскать которое уже и не надеялась. Нежданно-негаданно исполнилось мое заветное желание — уже за одно это я должна благодарить судьбу. Другое дело — зачем меня сюда заманили?» Я уже не сомневалась, что попалась в расставленные для меня сети, хотя и не понимала, зачем им это понадобилось. Я могла долгие месяцы колесить по всей стране, испытывая на себе все «прелести» пси-воздействий, без всякой надежды отыскать место, откуда они исходят. «Или я ошибаюсь? И мое нынешнее местопребывание не имеет никакого отношения к тем, кого я пыталась отыскать? А может быть, это вообще — психушка?..» Эта «забавная» мысль показалась мне настолько правдоподобной, что заставила еще раз с пристрастием изучить мою «палату» во всех подробностях. Уже с новой точки зрения. И прийти к выводу, что помещение вполне соответствует моим представлениям о палате дурдома. Для полноты ощущения не хватало только судна под кроватью. «Но, может, „психам“ оно и не полагается? Господи, только этого мне не хватало…» Тут же в моей голове родилась вполне убедительная версия моих ночных похождений: «Все, что ты считаешь своими воспоминаниями, вполне может оказаться обычным бредом, и тебя просто забрала „Скорая“… Возможно, ее вызвал Семен, отчаявшись привести тебя в чувство…» — Но я же сама приехала сюда на машине… — попыталась я опровергнуть свои неприятные подозрения, но запнулась на полуслове, потому что и вся эта поездка вполне могла оказаться плодом больного воображения. — Да нет. Я же прекрасно помню… — снова я успокаивала себя, но в этот момент подумала, что и поцелуи невидимого любовника тоже помнила довольно отчетливо. А это, вне всякого сомнения, было диагнозом. Для любого психиатра. «Но на мне же нет смирительной рубашки», — привела я последний довод в защиту собственного психического здоровья, хотя и понимала неубедительность и наивность аргумента. Но подобная версия меня совершенно не устраивала еще и по той простой причине, что была тупиковой. Если бы она подтвердилась, то мне бы ничего не оставалось, как сидеть сложа руки и ждать, когда меня отыщет Гром и вызволит отсюда. Если до тех пор местные коновалы не «залечат» меня до полного отупения. Вторая версия была еще неприглядней. В кратком изложении она выглядела так: «Пси-террористы и местные психиатры — это одни и те же люди. Доведя своими воздействиями человека до „умопомрачения“, они уже на законном основании заполучают его в свои руки в качестве пациента и здесь под видом лечебных процедур вольны творить с ним, что только заблагорассудится вплоть до операции на мозге». Все это напоминало фильмы ужасов и грозило окончательно испортить мне нервную систему. Я в самой категоричной форме запретила себе развивать эти версии и поспешила направить свою фантазию в иное русло. «В конце концов, если одна из них подтвердится, то я смогу убедиться в этом в самое ближайшее время», — подумала я, а до тех пор решила не терять понапрасну времени и придумать что-нибудь повеселей. Под «чем-нибудь повеселей» я подразумевала версию, по которой попала в руки пси-террористов, не заинтересованных в моих дальнейших расследованиях и предпочитавших иметь меня в качестве пленницы. «Итак, начнем с самого начала», — решила я, но в этот момент поняла, что больше всего на свете хочу пить и не могу заставить себя думать ни о чем другом. Но ни графина с прохладной чистой водой, ни других вожделенных для меня источников в комнате не было. И меня это разозлило. — Воды, по крайней мере, могли бы оставить, — прошипела я, так как пересохшие связки отказывались производить любые другие звуки, кроме шипения. У меня был выбор: или терпеть жажду до предела своих возможностей, или все же попытаться достучаться до своих мучителей. И я выбрала второе. Не последнюю роль в этом выборе сыграло элементарное нетерпение — мне хотелось получить максимальную информацию о своем реальном положении. И чем быстрее, тем лучше. И я принялась барабанить в дверь своей «камеры пыток» с упорством взбунтовавшегося заключенного. Но этого скорее всего никто не заметил. А если и заметил, то демонстративно проигнорировал. Только вернувшись на кушетку, я сообразила, что все мои вещи, включая документы и оружие, попали в руки моих «гостеприимных хозяев», а это значило, что они прекрасно понимали, что за птичка залетела к ним в клетку, и вряд ли захотят отпустить меня подобру-поздорову. Поэтому если на самом деле окажется, что я в сумасшедшем доме, то, пожалуй, это будет означать, что еще легко отделалась. В любом другом случае я могла считать себя покойницей. Это открытие настолько поразило меня, что заставило позабыть о мучившей меня жажде и попытаться найти выход из моего очевидно безнадежного положения. Я восстановила в памяти события последних дней. И все сомнения развеялись как дым. С первого дня я была у них «на крючке» и теперь удивлялась собственному легкомыслию. Только благодаря ему я сознательно игнорировала те сигналы тревоги, что посылало мне подсознание. И с упорством, достойным лучшего применения, шла навстречу собственной гибели. И, кажется, достигла сегодня в этом направлении «конечного пункта». «Ну разумеется, — ругала я себя, — еще в тот момент, когда они испортили тебе магнитофон, было понятно, что они тебя „запеленговали“ или как там они это делают. Но ты, как бабочка на свечу, летела прямо им в лапы. И добилась своего. Можешь радоваться. Неужели прав был доктор Фрейд, считавший инстинкт смерти вторым по силе после инстинкта продолжения рода? Как это у Высоцкого? „Чую с гибельным восторгом: пропадаю, пропадаю…“ Просто как про тебя написано — именно с „гибельным восторгом“. Или ты считала, что тебя это не коснется? Умный, сильный, волевой Илья Степанович превратился в ничтожество; Татьяна Ивановна — совершенно героическая женщина, российская „железная леди“ — спряталась в психушку; Липсанов допился чуть ли не до белой горячки… А тебе что с гуся вода. Тебя это даже не насторожило. Ну, разумеется… Ты же у нас не такая, как все. Ты особенная. Суперагент экстра-класса! Вот и получай, что заслужила…» Это уже было похоже на истерику, и это мне совсем не нравилось. Я решила «сменить пластинку», тем более что неожиданная идея заставила меня еще раз переосмыслить свои перспективы: «Но если бы им нужно было избавиться от меня, то почему они не сделали этого до сих пор? Казалось бы, чего проще при их-то возможностях? А учитывая мое состояние в пути — устроить мне небольшое дорожно-транспортное происшествие и вовсе ничего не стоило. Для этого даже не понадобились бы никакие генера — торы…» Но они аккуратно вели меня — а в том, что моим передвижением руководила чья-то твердая воля, я не сомневалась, — и в результате я оказалась в «пункте Б», который вполне может оказаться местом их постоянной дислокации. Для этого у них должен был быть очень серьезный повод, или я совершенно ничего не понимаю. Вряд ли меня заставили проделать весь этот многочасовой путь только для того, чтобы насладиться зрелищем моей мучительной смерти, и я понемногу пришла в себя и даже повеселела. «Что же им от меня понадобилось? — мысленно спрашивала я себя. — Может быть, они хотят перевербовать меня на свою сторону? И использовать в своих гнусных целях? Почему бы и нет? В конце концов, агенты моего уровня на дороге не валяются». Но эта версия имела бы право на существование только в том случае, если бы я сумела ответить на вопрос, откуда этим людям стало известно о моих уникальных профессиональных качествах. При моей-то секретности. Но как ни билась, я так и не смогла этого сделать. По слегка посветлевшему фону за окном я догадалась, что близится рассвет. Облизывая окончательно пересохшие губы, я потеряла надежду дождаться у себя посетителей до наступления утра. «Говорят, от жажды собаки бесятся, — мысленно простонала я. — Хоть я и не собака, но, кажется, недалека от этой печальной перспективы». И чтобы по возможности сократить свои страдания, попыталась заснуть хотя бы на пару часов. ГЛАВА 8 Я проснулась с ощущением праздника на душе, хотя для этого, насколько я понимала, у меня не было оснований. Но логика отступала на второй план, а на первый выходило чувство необыкновенного счастья и абсолютного покоя. Откуда-то сверху мне в лицо ударил луч солнца, и я, словно ребенок, рассмеялась от его прикосновения. От моих вчерашних страхов не осталось и следа, я помнила о них, но теперь они казались мне чем-то наподобие страшного сна, который выветрится из головы через несколько минут после пробуждения. Я поймала себя на том, что хитро улыбаюсь, опять-таки как ребенок, проснувшийся в свой день рождения от приглушенных голосов родителей, разворачивающих в соседней комнате сладости и подарки для именинника. Мне даже показалось, что я ощутила тот почти забытый запах, сочетающий в себе ароматы печенья, мандаринов и шоколада, без которого не обходилось ни одно семейное торжество времен моего детства. Я сладко потянулась и затаила дыхание. Из-за закрытой двери на самом деле доносились голоса, и, судя по их возбужденно-приподнятой интонации, там действительно готовилось что-то грандиозное. Прислушавшись, я поняла, почему не расслышала их сразу. Все эти люди, а их там было много, говорили шепотом. А громкими голоса становились лишь тогда, когда раздавался смех. И я непроизвольно рассмеялась, заразившись всеобщей атмосферой предпраздничного веселья. Мне казалось, что некоторые из голосов я узнаю. Это были голоса моих родственников, и меня не смущало, что многих из них давно не было в живых. В эту минуту я готова была поверить, что на самом деле они не умерли, просто меня почему-то долгие годы обманывали, а теперь ситуация изменилась, и через несколько минут мне суждено узнать удивительную правду. «Именно поэтому так радуются все эти люди за дверью, — догадалась я. — Они предвкушают мое изумление и ждут не дождутся, когда я проснусь. Им в отличие от меня давно все известно, и они много лет ждали сегодняшнего дня, когда им наконец разрешили больше не скрывать от меня…» От переполнявших меня чувств слезы навернулись мне на глаза, и тут в хоре голосов я распознала голос Грома. Разумеется, он тоже был здесь, его просто не могло здесь не быть, потому что все эти тайны каким-то образом были связаны с моей работой. И вся эта история с психотронным оружием была придумана им исключительно ради меня и ради сегодняшнего дня. Вот-вот двери откроются, и эти бесконечно дорогие мне люди с цветами и подарками переступят порог моей комнаты и, перебивая друг друга, станут рассказывать мне удивительные вещи. В голову пришла и совершенно неожиданная мысль: «Может быть, на самом деле я дочь Грома, а те люди, которых я считала своими родителями, таковыми не являлись? Скорее всего и они сейчас здесь, они живы и со слезами радости готовятся рассказать мне удивительную историю, полную волшебных тайн — историю моего рождения, связанного с государственной тайной…» Я готова была поверить во что угодно, вплоть до самых невероятных вещей. Все казалось мне возможным в это утро. — Господи, неужели я наследую царский престол? — с дрожью в голосе и с неожиданным для себя восторгом спросила себя я, хотя до этой минуты никогда не помышляла ни о чем подобном. И как только произнесла эти слова, все сразу же объяснилось и встало на свои места: «Так вот почему мне не могли ничего рассказать до самого последнего времени… Это было опасно. Только теперь, когда слово „династия“ уже никого не пугает, можно открыть тайну моего рождения. Наверное, мне нужно будет выйти замуж за принца… Интересно, он тоже здесь? А может быть, на сегодня назначена наша свадьба?» Я осознавала всю невероятность своих предположений, но готова была поверить в любую сказку. И чувствовала — реальность превзойдет все мои ожидания. И она действительно превзошла их. Открылась дверь и ко мне вошел… — Гу… — произнесли мои губы, но я вовремя оборвала себя, тем самым, возможно, сохранив себе жизнь. Но поняла это значительно позже. А слово было довольно безобидным — «губошлеп». Но чтобы вам было понятно, о чем идет речь, мне необходимо вернуться в свою юность, потому что именно в то время я познакомилась с Губошлепом. Его, разумеется, звали по-другому. У него были нормальные имя и фамилия, и он учился в том же специальном учебном заведении, что и я, причем считался одним из самых способных курсантов. Но при одном взгляде на его лицо каждому приходило в голову именно это слово. По сути, ничего особенного в его губах не было. И для какого-нибудь гражданина из Африки они не представляли бы проблемы, но для российского парнишки были, мягко говоря, великоваты. И главное — вывернуты. Он словно «раскатал» их для страстного поцелуя или надул в результате вселенской обиды. Одним словом, эти самые губы могли стать объектом постоянного внимания остряков, но делать этого не рекомендовалось. В противном случае ты рисковал стать личным Жениным врагом — так его звали на самом деле — на всю оставшуюся жизнь. Училищная легенда гласила — первый произнесший это слово в Женином присутствии курсант поплатился за это своими ровными зубами и едва не лишился глаза. Желающих повторить этот эксперимент не нашлось, хотя Женю называли именно так, если были уверены, что его нет поблизости. И надо же было случиться, что Губошлеп в меня влюбился. Всерьез и надолго. И так вышло, что я стала вторым человеком, назвавшим его в лицо ненавистным для него именем. И вот как это вышло. Я заболела. Просто-напросто простудилась, попив холодной водички после тренировки по боевым искусствам, и подцепила ангину. Провалявшись пару дней в лазарете, я была отпущена в общежитие — при условии, что буду соблюдать постельный режим. Я страшно переживала по этому поводу. Еще и потому, что именно в эти дни должен был состояться марш-бросок по пересеченной местности в условиях, максимально приближенных к боевым. Ко всему прочему руководить марш-броском должен был сам Гром, а он уже тогда был моим любимым учителем. Впрочем, как и для всего нашего курса. Марш-бросок планировался давно, и нам не терпелось проверить себя «на вшивость», как выражались мои товарищи. Но как я ни демонстрировала абсолютное здоровье — врачи были неумолимы. И я осталась в постели, в то время как весь мой курс ушел в лес на трое суток. Я чуть не плакала от обиды и, проклиная свою несчастную судьбу, целыми днями читала детективы, спала и грызла принесенные друзьями яблоки. Так получилось, что в кабинете врача я встретила Женю, он с печальным лицом рассказывал там о своих недомоганиях и добивался именно того, что для меня было самым большим несчастьем — отстранения от марш-броска по болезни. Я обратила внимание, что выглядел он для больного совсем неплохо, но мне и в голову не могло прийти, что причина его внезапной болезни во мне… Когда заскрипела дверь в мою комнату, я не обратила на это внимания и продолжала лежать «зубами к стенке». Видеть я никого не хотела и, подумав, что кто-то пришел меня пожалеть, притворилась спящей. Но когда услышала звук поворачивающегося в двери ключа — насторожилась. «Кому это пришло в голову запереться со мной среди бела дня?» — подумала я и стала ждать развития событий. Иметь бойфренда в нашем заведении в те времена было не принято, поэтому я не знала, что и подумать. А когда почувствовала, что кто-то стремительно юркнул ко мне под одеяло и положил мне руку на плечо, — оторопела и растерялась. Когда я поняла, кто претендовал таким образом заполучить мою нежность, я не поверила своим глазам. Это был Женя. Кого-кого, но его в своей постели я не ожидала увидеть. Я никогда не давала ему для этого повода и не испытывала к нему никаких чувств. Честно говоря, поначалу я растерялась, но, увидев его испуганные настороженные глазки, рассмеялась. «А-а, это ты, Губошлеп? — выговаривая каждый звук, с иронией произнесла я. — В чем дело? Пришел отведать „комиссарского тела“?» Сама не понимаю, почему произнесла именно эту фразу. Только потом я вспомнила, что почти дословно процитировала любимую с детства «Оптимистическую трагедию», но эта фраза в сочетании с ненавистной кличкой произвела на Женю чудовищное впечатление. Лицо его перекосилось, словно от зубной боли, и мне показалось, что он меня ударит. Но он только вскочил с кровати и, прошептав единственное слово, вылетел в коридор. Этим словом было «сука». После этого никаких отношений между нами возникнуть, разумеется, не могло. Рассказывать никому об этом случае я не стала, а потом, казалось, и позабыла о нем. Тем более что сам Губошлеп через некоторое время куда-то исчез. Такое случалось иногда в нашем учебном заведении, и это никого не удивило. На то она и спецшкола. И вот через много лет ситуация чуть было не повторилась, но на этот раз у меня хватило ума не начинать с оскорбления. — Гу… — произнесли мои губы, но тут же исправили «ошибку»: — Господи, Женя, и ты здесь? От него не укрылась моя «оговорка», но сейчас она вызвала у него скептическую улыбку, и он предпочел ее не заметить. Я сразу узнала его, несмотря на то что он сильно изменился. Мало того, что усы и бородка маскировали теперь особенности его лица, но и его некогда густая шевелюра поредела и в недалеком будущем грозила превратиться в лысину. Одет он был в джинсы и дорогой твидовый пиджак, но благодаря золотой оправе очков производил впечатление профессора из Кембриджа на отдыхе. Видимо, мои утренние фантазии еще не совсем покинули меня к этому времени, потому что я хорошо помню, с каким интересом заглядывала за спину своего неожиданного гостя, пытаясь разглядеть «остальных». Но там никого не оказалось. Понемногу я приходила в себя, и первым признаком этого была вернувшаяся ко мне жажда. — Если не возражаешь, Юлия Сергеевна, то приглашаю тебя на завтрак, — тем временем предложил Женя, и его слова своей обыденностью окончательно вернули меня к реальности. И заставили вспомнить о грозящей опасности. Я хочу объяснить, что это ощущение ни на минуту не покидало меня. Даже в моменты полного затемнения сознания и самых невероятных грез какая-то часть моего мозга продолжала контролировать ситуацию, в то время как его хозяйка самозабвенно предавалась сказочным играм. — С удовольствием, — ответила я, вставая с кушетки и приводя в порядок помятую за ночь одежду. — Но для начала хорошо бы умыться. Я не задавала ему никаких вопросов и вела себя так, будто не происходило ничего необычного. Губошлеп смотрел на меня с улыбкой, оценивая мое самообладание, и думаю, что не сильно преувеличу, если скажу, что он мною любовался. — Разумеется. Можешь принять душ — я подожду. Первое, что я сделала в душе — это напилась из-под крана чистой прохладной воды без запаха хлорки, отчего у меня закружилась голова и потемнело в глазах. Чтобы не потерять сознание, я вынуждена была присесть на краешек ванны. Организм впитал влагу, как губка, и не успел перестроиться на новый режим. Неудивительно, если вспомнить, что я обходилась без воды около полутора суток. Губошлеп ждал меня за дверью. Я не стала злоупотреблять его терпением и спустя несколько минут уже вышла к нему, чистая и причесанная. Стены в коридорах, по которым мы шли, были выложены красным облицовочным кирпичом, и через каждые два метра на них располагались изящные, под старину, светильники. Пол повсеместно был устлан синтетическим покрытием под цвет стен и заглушал звуки шагов. Помещение, куда мы направлялись, находилось в том же подвале за толстой дубовой дверью и поразило меня своей помпезностью и богатством. Бронзовые канделябры, камин, вольтеровское кресло за антикварным письменным столом — мне еще не приходилось видеть такого шикарного кабинета. И я невольно прикинула, сколько все это может сегодня стоить. Хозяин кабинета явно не испытывал недостатка в средствах. И судя по тому, с какой гордостью оглядел комнату мой спутник, все это принадлежало именно ему. Окон в комнате не было. На одной из стен висел большой старинный ковер, освещалось помещение такими же, что и в коридоре, светильниками, но в отличие от тех — на самом деле бронзовыми. В дальнем углу комнаты был сервирован на двоих низкий столик. Гостеприимным жестом Губошлеп указал мне на мягкий широкий диван и откупорил бутылку шампанского. — Для начала немного шампанского. Когда вино было разлито, он взял в руки бокал и произнес с улыбкой: — За нашу встречу. Он явно наслаждался ситуацией и не скрывал этого. — Я не буду играть с тобой в кошки-мышки, — произнес он торжественно и высокопарно, словно собирался сделать мне предложение, — думаю, ты понимаешь, что оказалась здесь не случайно. Признаюсь, я давно об этом мечтал… да, именно мечтал, — повторил он, заметив мою скептическую реакцию на свои слова. — Да будет тебе известно, что все, о чем я мечтаю, рано или поздно сбывается. Абсолютно все. Я хотел, чтобы ты появилась здесь, и ты появилась. Хотя, признаюсь, я не думал, что это произойдет при таких неприятных обстоятельствах. Последние слова он произнес со значением, глядя мне прямо в глаза, от чего я почувствовала себя неу — ютно. — Но тем не менее я рад и надеюсь, что мы сумеем найти общий язык. Итак… — он поднял бокал, — за исполнение заветных желаний. Мы выпили и закусили. Надо сказать, что и вино и закуски были самого отменного качества, а я уже и забыла, когда ела в последний раз. Поэтому не стала отказываться от угощения и ела за двоих. — А ты почти не изменилась, — сентиментально заметил он, наблюдая за тем, как я расправляюсь с цыпленком. — Спасибо, — кивнула я. — Ты тоже. — Неправда, — возразил он. — Я изменился, причем довольно сильно. Зачем ты говоришь неправду? У него был явный комплекс по поводу своей внешности. Нормальный мужик пропустил бы эту фразу мимо ушей. А этот ждал ответа. Что я могла ответить ему? Что мне совершенно безразлично, как он выглядит? Это было правдой, но такая правда его вряд ли устроила бы. — Мне кажется, что эти перемены тебе к лицу, — слукавила я и, видимо, попала в точку — именно это он и хотел от меня услышать. Он моментально успокоился и подлил мне шампанского. — Ну, и как ты жила все эти годы? Он, судя по всему, собрался произнести все известные ему банальности, и я еле сдержалась, чтобы не ответить ему какой-нибудь пошлостью. — По-разному, — ответила я не менее избитой фразой, но он не заметил подвоха. «Сейчас он скажет, что вспоминал меня все эти годы», — подумала я и как в воду глядела. — А я часто вспоминал наш… несостоявшийся роман… Ты никогда не жалела, что тогда… — Нет, — ответила я. И в ту же секунду слащавая улыбка исчезла с его лица. — Ну, что же… По крайней мере — честно. — Это было так давно… — попыталась я уйти от опасной темы. Но мой собеседник мне этого не позволил. — А я ведь на самом деле тебя любил. И ради тебя был готов на все. — Вот как? — А ты не догадывалась? Последний вопрос прозвучал довольно грубо, Губошлеп явно заводился. И я ответила демонстративно холодно и твердо: — Я не думала, что это было для тебя так серьезно. Мне второй раз в жизни показалось, что он собирается меня ударить. Но он действительно изменился за эти годы. И не только внешне. — Ну да кто старое помянет… — неожиданно улыбнулся он. — Давай лучше выпьем. Есть мне уже не хотелось, а пить тем более, но я не показала виду и взяла бокал. — За что теперь? — спросила я в тон ему. — За наше будущее. Ответ был недвусмысленным и, мягко говоря, мне не понравился. — За будущее не пьют… — попыталась возразить я. — А мы выпьем, — перебил он меня и призывно поднял бокал. И эти слова прозвучали как ультиматум или даже приказ. Что мне оставалось делать? Выплеснуть содержимое бокала в его надменную рожу? Я предпочла до времени не демонстрировать своих чувств и ответила почти нежно: — Как скажешь. Я тоже многому научилась за эти годы. — Так-то лучше. Он выглядел, словно укротитель, добившийся послушания от опасного хищника. — А ты меня удивляешь… — молвил он после небольшой паузы и в ответ на мой вопросительный взгляд пояснил: — Ни о чем не спрашиваешь, не задаешь вопросов. А у самой, поди, язык чешется… Он нежно погладил рукой бородку и ухмыльнулся с довольным видом. И я поняла, что ему самому не терпится поделиться со мной кое-какими секретами. В этой игре в молчанку я победила. Он первым заговорил на заветную тему. — Думаю, что вряд ли получила бы на них исчерпывающие ответы. — Это почему же? — сделал он изумленные глаза. — Насколько я понимаю, ты избегаешь утечки информации. — А никакой утечки и не будет. — Ты собираешься взять с меня подписку о неразглашении? — Зачем? — снова изобразил он удивление. — В ней не будет нужды. Ты никогда не сможешь использовать эту информацию за стенами моего… богоугодного заведения. — Это почему же? Мне никто не поверит? Прежде чем ответить, Губошлеп положил в рот крупную маслину и, раскусив ее, смаковал некоторое время с видом знатока и ценителя. — Все очень просто, — наконец разродился он. — Я не боюсь этого потому, что ты никогда отсюда не выйдешь. Вынув изо рта косточку, он аккуратно положил ее на краешек тарелки и вытер губы белоснежной салфеткой. ГЛАВА 9 Наступил момент истины, если я правильно понимаю эти слова. Мой враг, а именно так я теперь воспринимала бывшего однокашника, собирался открыть мне карты и, судя по его виду, имел на руках «десять без прикупа». — Говорю это для того, чтобы у тебя не было иллюзий, — продолжил Губошлеп. Несмотря на всю серьезность ситуации и солидную внешность оппонента, я продолжала воспринимать его как Губошлепа. И мысленно называла его этим пренебрежительным прозвищем. — Ты должна понимать, что мой «бизнес», — скривился он в улыбке, — не сочетается ни с гласностью, ни с прочими демократическими шалостями. И поверь мне, я сделал все, чтобы в этом смысле обезопасить себя и свое предприятие. Покинуть его без моего согласия НЕВОЗМОЖНО. Я повторяю это, чтобы ты поняла: если бы я допускал такую возможность хотя бы теоретически — ты бы никогда в жизни не услышала обо мне, уже не говоря о том, что твое появление здесь было бы исключено. Я прекрасно осведомлен о твоих способностях и тем не менее утверждаю: любая твоя попытка покинуть эти места без моего желания обречена на неудачу. А такого желания, — осклабился он, — как ты понимаешь, у меня нет. И дело даже не в том, что объект охраняется хорошо обученными и прекрасно вооруженными людьми, которые, не задумываясь, пристрелят любого, кто попытается покинуть территорию без моего приказа. Таков закон, а законы здесь устанавливаю я. Но самое главное, и это гарантирует мне полную безопасность, я располагаю всеми необходимыми средствами, чтобы в случае твоего исчезновения выжечь твой мозг за несколько секунд, где бы ты в этот момент ни находилась. Последние слова «гостеприимный хозяин» произнес, глядя на меня в упор, и ни один мускул не дрогнул на его лице. У меня были все основания полагать, что он не шутит. Губошлеп встал из-за стола и после этого уже ни на минуту не присел до самого конца разговора. Он говорил, расхаживая по кабинету и почти не глядя в мою сторону, словно читая по памяти заученный заранее текст. — Я не буду останавливаться на деталях, но поверь мне на слово. Я знаю, о чем говорю. Я был старше вас, когда пришел в нашу школу. И в отличие от большинства хорошо знал, чего хочу. Может быть, тебе неизвестно, но в то время у нас в стране проводились серьезные исследования в области психотроники. Но доступ к этой информации был закрыт для всех, кроме людей в погонах, поэтому я сразу после университета использовал все возможности, чтобы попасть в их ряды. Обычные занятия меня мало интересовали, но я стал лучшим курсантом, чтобы иметь право на выбор. На тот самый выбор, который я сделал за несколько лет до этого. На третьем курсе мне повезло — в качестве практиканта я попал на один из секретных полигонов, где тогда проводились интересующие меня испытания. Там я и познакомился со своим будущим научным руководителем и сделал все, чтобы он пригласил меня в свою лабораторию. С тех пор я получил возможность заниматься исключительно любимым делом. Я уже тогда понимал, чего можно добиться с помощью таинственных «пси-лучей», и работал как одержимый. И когда большинство моих недавних единомышленников разочаровались в возможностях психотроники и один за другим покинули лабораторию, я продолжал вопреки очевидности работать. Нашу лабораторию закрыли в тот момент, когда я только наметил путь, который позже привел к по — беде. Поэтому приоритет этого великого открытия, а у меня есть все основания считать его великим, принадлежит мне. Я не возражала ему, но он говорил с таким жаром, словно я опровергала его на каждом шагу. Заметив это, я начала сомневаться в правдивости его слов. — Впрочем, это неважно, — перебил сам себя Губошлеп. — Все это «дела давно минувших дней, преданья старины глубокой», как говорится… Важно то, что теперь я обладаю уникальной на сегодняшний день технологией и методикой воздействия как на отдельный организм, так и на большие группы реципиентов. А это не просто переворот в науке, это еще и колоссальные практические возможности. И тебе, — ухмыльнулся он, — в некотором смысле посчастливилось познакомиться с нашими методами на личном опыте. И, надеюсь, ты уже понимаешь, что реальную власть в скором времени будет иметь тот, кто обладает этим «сверхоружием». — То есть ты, — вырвалось у меня. — А я этого и не скрываю, — снисходительно улыбнулся Губошлеп. — Женя, — я старалась говорить как можно спокойнее, — а тебя не смущает… — Ты имеешь в виду морально-нравственную сторону? — спросил он, не дослушав вопроса. — Можно сказать и так, — подтвердила я. — Ты умный человек, Юля, и, думаю, уже успела понять, что власть и нравственность в современном мире несовместны. — Как гений и злодейство? — снова не удержалась я. Мой собеседник был достаточно сообразителен, чтобы понять, что я имею в виду. — А вот тут я с Александром Сергеевичем не согласен, — покачал он головой и посмотрел на меня осуждающе. — Добро и зло выдуманы для посредственностей. А гений — выше этих категорий. — Ну да, сверхчеловек… — Напрасно иронизируете, Юлия Сергеевна, напрасно… Но это у вас пройдет. — Не думаю. — Да что ты знаешь о себе, — презрительно махнул он рукой. — Впрочем, я не собираюсь с тобой спорить — думай, как тебе угодно… Но хочу предупредить… Он замолчал, достал из кармана сигареты, закурил и только после этого продолжил фразу: — Чем больше узнаешь о людях, тем хуже к ним относишься. И у тебя будет время самой в этом убедиться. Очень много времени. — Ну, хорошо. Все это я понимаю, хотя уверена, что ты не прав. Губошлеп в ответ только улыбнулся с таким видом, словно услышал глупость от маленького ребенка и не считает нужным ее оспаривать. — Но чего я не поняла — так это зачем тебе понадобилась я? В качестве наложницы? Не поверю. — А вот это отдельная тема для разговора, — убрав с лица улыбку, ответил Губошлеп. — И я как раз собирался к ней перейти. Допьем, что ли? — с неожиданно простецким видом предложил он и разлил по бокалам остатки шампанского. Отпив небольшой глоток, он поставил бокал на столик и поправил очки на носу. Он явно нервничал. — Я добился в жизни многого. Не всего… но действительно многого, а в недалеком будущем, надеюсь… ну, да ладно. Можешь считать это блажью… Короче, — перебил он себя, — я бы не хотел, чтобы ты считала себя моей пленницей. Я предлагаю тебе стать моей единомышленницей, помощницей… не перебивай меня, я этого не выношу… Извини. Одним словом, думай. Я тебя не тороплю. Но повторяю — у тебя нет другого выхода. Или ты останешься со мной, или… — он развел руками. — Или?.. — потребовала я продолжения с нескрываемой издевкой. — Ты убьешь меня? — Ну зачем же так… — обиделся Губошлеп. — У меня есть другие способы сделать тебя более любезной. Это была угроза, и скорее всего реальная. Вспомнив некоторые события последних дней, я уже не сомневалась в этом. «Веселенькая перспектива, — невесело подумала я, — остаток жизни провести в качестве любовницы-зомби. Скорее всего под „другими способами“ он подразумевает нечто подобное». Поняв, что преждевременно использовал этот аргумент, Губошлеп попытался подсластить пилюлю: — Но, разумеется, я предпочитаю, чтобы ты не воспринимала меня в качестве врага и насильника. Да, я похитил тебя, но это довольно древний человеческий обычай, — закончил он подобием шутки и протянул мне руку. Не разобравшись в его намерениях, я машинально отшатнулась. — Я хотел помочь тебе встать, — смутился он. — Пока я еще способна делать это самостоятельно. — Как тебе будет угодно. Он отошел к двери и оглянулся. — Я хочу показать тебе мое хозяйство. — Это любопытно, — ответила я, и на этот раз мне не пришлось лукавить, хотя после нашего совместного завтрака на душе остался отвратительный осадок, а настроение упало почти до абсолютного нуля. * * * Я не только удовлетворяла собственное человеческое и женское любопытство, но и анализировала увиденное с профессиональной точки зрения. Сознание не желало мириться с той фатальной картиной безвыходности, что нарисовал мне Губошлеп. И в душе теплилась маленькая искорка надежды, что каким-то чудом мне все же удастся избежать этой жуткой перспективы и использовать свои наблюдения «на все сто». И я почти автоматически фиксировала слабые места в обороне помещения, хотя — честно говоря — их не было. Губошлеп прошел хорошую школу, учился на совесть, и это принесло свои плоды. С точки зрения неприступности особняк представлял собой настоящую крепость. Окруженный высоченным забором с колючей проволокой и стороже — выми вышками, на которых круглосуточно дежурили крепкие хлопцы с каменными лицами и буграми мышц под защитного цвета костюмами, расположенный в центре то ли острова, то ли полуострова на какой-то широкой и многоводной реке, он был идеальной секретной базой и тем более тюрьмой. Насколько я поняла из намеков Губошлепа, он не испытывал недостатка в средствах. Мощная финансовая олигархия поддерживала его безукоризненно и щедро. Тем более что, по мнению ее лидеров, Губошлеп находился в полном их подчинении. И он всеми средствами до поры до времени маскировал вежливой угодливостью свои наполеоновские планы. В перспективе он собирался освободиться от их опеки, вернее, незаметно и целенаправленно изменить ситуацию таким образом, чтобы из подчиненного стать сначала равноправным членом, а потом и руководителем их организации. И в настоящий момент находился на полпути к этой цели. Сам особняк представлял собой двухэтажное здание из красного кирпича, достаточно вместительное, чтобы расположить в его помещениях несколько «лабораторий» научно-исследовательского и прикладного направлений. Там же были и жилые комнаты для полутора десятка ученых-специалистов и экстрасенсов, составлявших костяк научно-исследовательского центра, как называл его Губошлеп. Для обслуги и охраны предназначались специальные домики во дворе. Мой бывший однокашник был не просто директором или начальником всего этого большого хозяйства, а, насколько я поняла, полновластным хозяином и владыкой в самом прямом смысле этого слова. Остается только догадываться, какими способами он этого добился, но по моим наблюдениям все сотрудники относились к нему, как к живому богу в какой-нибудь тоталитарной секте. Я видела лишь троих, да и тех мельком, но мне показалось, что остальные стараются лишний раз не попадаться нам на глаза. К концу экскурсии я пришла к выводу, что если центр Губошлепа еще не секта, то станет таковой в самое ближайшее время. Несколько раз он как бы невзначай заговаривал о новой религии, которую якобы может предложить человечеству, и я поняла, что это для него совсем не праздные размышления. Последним пунктом нашей экскурсии стали собственные апартаменты Губошлепа, по сравнению с которыми его кабинет показался мне теперь аскетически строгим. И, наконец, «святая святых» — спальня хозяина с широченной квадратной кроватью под балдахином и камином в полстены. Губошлеп недвусмысленно намекнул мне, что я уже сегодня могла бы перебраться сюда. Но это будет означать, что я принимаю все его условия. В противном случае мне придется ночевать на той самой кушетке, на которой я провела сегодняшнюю ночь. На эти намеки я ответила молчанием, и Губошлеп сердито насупился. А когда я, сославшись на усталость и переизбыток информации, предложила на часик-другой расстаться, он не пытался возражать и даже не стал провожать меня до моей комнаты. — Мне бы хотелось получить кое-что из своих вещей, — едва успела попросить я, когда он, развернувшись, двинулся в противоположную сторону широкими шагами. Губошлеп остановился и демонстративно вежливо сообщил: — Они давно уже находятся в твоей комнате. Вернее, те из них, что могут тебе здесь пригодиться. И без его уточнения я догадывалась, что каждый предмет в моей машине был изучен самым тщательным образом, прежде чем получил право быть возвращенным своей законной хозяйке. И я не надеялась, что там осталось хоть что-то, что можно было бы использовать в качестве оружия или средства связи. Но тем не менее осмотрела все вещи и лишний раз убедилась, что тут работал профессионал. И делал это на совесть. Поначалу я немного удивилась тому, что никто не собирался меня запирать. Насколько я поняла, никаких ограничений в отношении моих передвижений по территории центра и контактов тоже не предполагалось. Во всяком случае, Губошлеп ни словом не обмолвился по этому поводу. И это означало только одно — он абсолютно уверен в своей тюрьме. И не только и даже не столько благодаря высоте заборов и надежности охраны, сколько благодаря самой специфике его деятельности и тем потрясающим возможностям, что она давала ему, в том числе и в смысле безопасности. И именно поэтому ничего от меня не скрывал и с готовностью отвечал на все мои вопросы. Было от чего прийти в отчаяние. Я разобрала вещи, разложила их в соответствии со своим вкусом по полкам шкафчика, появившегося в комнате за время моего отсутствия. Скорее всего до этого она никогда не была жилой комнатой и предназначалась для иных, неведомых мне целей. Но благодаря моим усилиям через некоторое время стала вполне уютной и пригодной для жилья. Я люблю комфорт и знаю в нем толк, но при необходимости могу вести спартанский образ жизни и даже нахожу в этом определенную прелесть. Душ был в нескольких метрах от моей комнаты, поэтому можно сказать, что бытовых затруднений я не испытывала. Я уже не говорю о том, что по сравнению с тем, в каких условиях мне приходилось порой выполнять задания, сегодняшнее мое место жительства было вполне приемлемым и ничем не уступало комнате в провинциальном доме отдыха средней руки. Единственным неудобством было, пожалуй, то, что дверь не запиралась изнутри. И «гости» могли нагрянуть в любое время суток независимо от моего желания. Но для тюрьмы это скорее норма, и я не стала по этому поводу заявлять протест или объявлять голо — довку. Наведя таким образом порядок в своем новом жилище, я решила прилечь и постараться найти хотя бы теоретический выход из своего безнадежного положения. Нужно признаться, что настолько безвыходной ситуации в моей жизни еще не было. Но не успела я коснуться головой подушки, как со мной стало твориться нечто невообразимое. Продукты, поглощенные мною за завтраком, неожиданно взбунтовались и запросились наружу. Я еле успела добежать до туалета. Это не было похоже ни на отравление, ни на другую известную мне форму расстройства желудочно-кишечного тракта. У меня было полное ощущение, что мои кишки выжимают, как выстиранное белье или половую тряпку. И я даже чувствовала прикосновение холодных сильных пальцев к своим внутренностям. После того как я опорожнила желудок, наступило временное облегчение, но стоило мне вернуться к себе в комнату, как странное недомогание возобновилось с новой силой. И я еще с полчаса развлекалась тем, что бегала в туалет и обратно, хотя от завтрака в желудке не осталось и следа после первой же «процедуры». В результате меня шатало от усталости, а в голове стучали молотки, словно я пробежала несколько километров по пересеченной местности с полной выкладкой. Я не могла ничего понять до тех пор, пока не услышала где-то в недрах своего мозга тот самый навязчивый ритм, с которым познакомилась совсем недавно: «Жил-был-человек-скушал-сорок-чебурек…» Стоило мне мысленно произнести последнее слово, и сильнейший запах пережаренного подсолнечного масла ударил мне в нос, и снова возникла потребность в посещении туалета. Одна мысль о еде вызывала жуткие спазмы. «Так вот оно что, — сообразила я, еле передвигая ноги по коридору, — чтобы быстрее сломить мое сопротивление, Евгений Матвеевич решил употребить пытки…» Имя «Евгений Матвеевич» всплыло в моей памяти тоже неожиданно. Мне казалось, что до этой минуты я не знала его отчества. Но мне было так худо, что подобные мелочи не могли занимать меня больше нескольких секунд. «Он, видимо, забыл, — простонала я, рухнув на свое жесткое ложе, — что насильно мил не будешь…» Во рту у меня к тому времени пересохло и язык стал шершавым, поэтому слова эти вышли косноязычными, а в конце фразы я вновь почувствовала сильнейший позыв, но не поднялась с кровати. Во-первых, потому что на это не хватило сил, а во-вторых — потому что точно знала: новый поход будет совершенно бессмысленным. В желудке у меня не осталось ни капельки пищи. Все мои мучения закончились так же неожиданно, как и начались. В какой-то момент словно иголку вытащили из моих внутренностей. И если бы не сильнейшая слабость, я бы могла усомниться, что это продолжалось у меня больше часа. У меня хватило сил подойти к зеркалу, и то, что я там увидела, не прибавило мне хорошего настроения. Некто отдаленно напоминающий меня чертами лица смотрел на меня взглядом узника Бухенвальда, и цвет лица вполне этому взгляду соответствовал. «Если эта процедура повторится еще пару раз, то я могу быть совершенно спокойна, — подумала я. — Никаких эротических желаний по поводу этого существа не возникнет даже у самого неприхотливого и неразборчивого в связях мужчины». Эта мысль стала последней, перед тем как я то ли заснула, то ли провалилась в обморок. ГЛАВА 10 Меня привели в чувство бодрые голоса, сначала за стеной, а потом и у меня в комнате. Открыв глаза, я убедилась, что на этот раз это вполне реальные люди, хоть и не совсем обычные. Во всяком случае, выглядели они несколько странно для серьезного научно-исследовательского центра с мрачной репутацией. Скорее они напомнили мне хиппи где-нибудь на пляже, которых мне приходилось встречать во время зарубежных поездок. Те же длинные волосы, пестрые одежды и свобода в неприличных жестах и выражениях. Сходство было бы полным, если бы лица моих неожиданных гостей носили на себе следы загара, а не поражали аристократической бледностью, которую уместнее было бы назвать синюшностью, — результатом редких встреч их владельцев не только с солнцем, но и со свежим воздухом. Но тем не менее настроены они были весьма игриво и проявляли явный интерес к моей персоне. — Какая славная у тебя попка, — вместо приветствия произнесла дородная девица рыжей масти в костюме, не скрывающем, а лишь декорирующем ее прелести, в том числе и те, что показывать чаще всего не принято. Она беззастенчиво задрала мой халатик и с восхищением обернулась к остальным, словно призывая их в свидетели своего открытия. — С каких пор тебя привлекают попки? — прищурился тощий молодой человек с чахлой растительностью на подбородке, — мне казалось, что ты предпочитаешь забавляться с другой частью тела? Видимо, он произнес что-то очень смешное, поскольку все присутствующие буквально попадали на пол от смеха и расположились живописными группами по два-три человека. Я продолжала оставаться объектом их пристального внимания, все взгляды были направлены в мою сторону, и мне было не слишком уютно. Они протянули ко мне руки, и я почувствовала себя участницей дурацкого ритуала, о смысле которого не имеешь ни малейшего представления. Но когда я ощутила исходящее от их рук тепло, заставившее мое тело трепетать, а лицо покрыться испариной, до меня стал доходить смысл происходящего. Я поймала себя на том, что дыхание мое становится неровным, и порозовела от смущения. С каждой секундой мое возбуждение росло, и я с ужасом поняла, чего они добиваются и ожидают с таким нетерпением. Оргазм — дело интимное, и испытать его на виду у зрителей мне пришлось впервые в жизни. Хоровой вздох облегчения сопроводил его завершающие аккорды. После этого они стали вслух обсуждать особенности моего организма, используя большей частью непонятные мне профессиональные и сленговые выражения. Впрочем, кое-что я все-таки поняла. Например, «обширная эрогенная зона». Далее следовали ее координаты и характеристики в неизвестных мне единицах измерения. Обо всем этом говорилось без тени смущения, как о чем-то совершенно обыденным, хотя и интересном. Словно обсуждались фасон моего платья и прическа. Хотя и такие вещи не принято обсуждать в присутствии самого объекта. Но я уже начала понимать, что с обычными мерками подходить к этим людям не стоит. Понятия о приличиях у них были, мягко говоря, своеобразные, но окончательно я это поняла гораздо позже. А в тот момент сидела с каменным лицом и не знала, как реагировать на происходящее, чтобы не выглядеть совсем глупо. Это не укрылось от взглядов моих раскрепощенных гостей. — Да ты не смущайся, — ласково проговорила одна из них, совсем еще девочка, на вид ей не было и восемнадцати. — Это у нас вроде первого знакомства… — Привыкнет, — насмешливо перебила ее длинноногая брюнетка с глубоким декольте, поглаживая себя по губам, то ли массируя их, то ли снимая излишки помады. Но было в этом жесте что-то людоедское, да и смотрела она на меня в отличие от большинства присутствующих с явной недоброжелательностью. И как ни парадоксально, я восприняла это как добрый знак. Уникальность ситуации заключалась в том, что чем больше сотрудников центра меня любили, тем меньше у меня было шансов выбраться отсюда хоть когда-нибудь. Именно поэтому приветливые улыбки моих гостей, и тем более та «бесконтактная групповуха», участницей которой я стала поневоле, совершенно меня не вдохновляли. — Ну что же, Юлечка, — обратилась ко мне женщина средних лет, выглядевшая не менее, а то и более экстравагантно, чем ее товарищи, — боевое крещение ты приняла, теперь ты полноправный член нашей дружной семьи. Ты выглядишь испуганной, и напрасно. Мы не собираемся тебя обижать, и, надеюсь, мы быстро найдем общий язык. Выступавшая чем-то напоминала колдунью, а может быть, и специально добивалась этого сходства. Ее руки и шею украшали многочисленные амулеты, седые космы спускались значительно ниже плеч, а нос с горбинкой еще усиливал это впечатление. Несмотря на свой возраст, она не чуралась плотских радостей, даже сейчас, разговаривая со мной, она продолжала ласкать молодого человека. И ее ласки были далеко не невинны. — Ты произвела на нас приятное впечатление, хотя откровенно говоря — угодить нам не так-то просто. Олег, ты мне мешаешь, — оттолкнула она своего приятеля, который совершал какие-то манипуляции с ее шеей, и тот улегся у ее ног с обиженным видом. Но когда «колдунья» достала из кармана трубку, приподнялся на локте и помог ей прикурить ее от своей зажигалки. В комнате явно запахло «травкой». — Скоро ты поймешь, — выпуская дым через ноздри, продолжала она, — что ничего не потеряла, оказавшись здесь, а испытав наши местные радости… — она сделала паузу и держала ее до тех пор, пока не смолк одобрительный смех ее друзей, — и думать забудешь о возвращении. С момента появления моих гостей я не произнесла ни звука, но от меня это и не требовалось. Да, честно говоря, я и не знала, о чем с ними говорить. Меня никто ни о чем не спрашивал, а задавать вопросы самой мне в такой обстановке не хотелось. Видимо, официальная часть визита подошла к концу, потому что кое-кто из гостей уже покинул мою комнату, а остальные лениво прислушивались к словам своего «старшего товарища» и позевывали. Одна парочка в углу целовалась взасос, словно другого места и времени для этого у них не было. Но меня это уже не удивляло. — Сегодня у нас намечается небольшой праздник в твою честь, — докурив трубку и поднимаясь с пола, сообщила «колдунья», — собственно говоря, мы и разбудили тебя для того, чтобы ты успела к нему приготовиться. В твоем распоряжении не так много времени, так что поторопись. Там будет много вкусных вещей, а ты, по-моему, голодна. На последних словах она с улыбкой оглянулась на грудастую брюнетку, и та в ответ ухмыльнулась. «Так вот кому я должна быть благодарна за чистку желудка, — подумала я, — я ей это припомню», — но виду не показала и продолжала сидеть на своем месте. После этого один за другим все мои гости, не торопясь, покинули комнату. Наконец я снова была одна и могла расслабиться. Но только я собиралась прилечь, как дверь опять отворилась и в комнату вбежала та самая девочка с ласковым голосом, что попыталась успокоить меня. — Я на секундочку, — извинилась она и присела рядом со мной на кушетку. Я ждала продолжения, но его не последовало. Девочка сидела и молча разглядывала меня с любопытством зверушки. — Ты чего? — спросила я через пару минут, когда пауза затянулась. — Не волнуйся, я сейчас уйду. У нас еще будет время поговорить, — озадачила она меня ответом и снова замолчала. Мы посидели так еще пару минут, и я опять не выдержала: — Что ты хочешь? — Посмотреть на тебя… — засмеялась она и неожиданно выбежала из комнаты. — Дурдом, — только и смогла произнести я, когда дверь за ней закрылась. «Что же ждет меня дальше?» — вздохнув, подумала я. После такого многообещающего начала можно было ожидать чего угодно. «Что еще за праздник в мою честь? Не удивлюсь, если это будет оргия». Мне захотелось проветрить комнату. После гостей осталось много посторонних запахов, а я этого не люблю. Дотянувшись до окна, я попыталась его открыть. Не без труда, но мне это удалось. За окном снова были сумерки, хотя мне показалось, что спала я совсем немного. Прохладный осенний воздух ворвался в комнату, и через несколько минут я совсем замерзла в своем легком халатике. — Как бы то ни было, надо переодеться, — сказала я своему отражению в зеркале и с удовлетворением отметила, что выгляжу не в пример лучше, чем до сна. На моих щеках появился румянец, а синяки под глазами исчезли. Язык был красным, и ужасно хотелось есть. Мне предстояло выбрать себе наряд по случаю «торжества», и я открыла дверцу шкафа. И опять меня ожидал сюрприз. На одной из полок я обнаружила большую картонную коробку, которой до этого там не было. Я это знала совершенно точно, но почти не удивилась, открыв ее. Внутри оказалось вечернее платье. Не хватало только надушенной записочки. Но тем не менее я ни минуты не сомневалась, кто прислал мне этот «трогательный знак внимания». Я поняла, что меня стараются расположить к себе всеми способами и приучить к мысли, что я здесь навсегда. При этом чудовищном слове мороз прошел по моей коже, хотя к тому времени я уже успела согреться. Но мое сознание не хотело мириться с этой мыслью и даже во сне пыталось найти способ избежать грозившей мне участи. Сначала я решила проигнорировать щедрый подарок, но поняла, что в этом не будет никакого смысла. А просто так дразнить гусей не в моем характере. Тем более что платье действительно было весьма элегантным, и если верить, что красота — страшная сила, то я в нем выглядела значительно сильнее. А мне просто необходимо было быть сильной, чтобы совсем не расклеиться. Красный цвет мне всегда был к лицу, а в сочетании с моими черными итальянскими босоножками делал меня не то чтобы роковой женщиной, но… Одним словом, я себе нравилась. Немного косметики и любимые духи, которые мне любезно оставили после обыска, завершили образ. Надо сказать, что у меня в сумке был еще один флакон, очень похожий на настоящие духи. Если бы он остался в моих руках, то у меня появился бы реальный шанс привести всю эту толпу в состояние шока и сильно испортить им праздник. Потому что вместо духов в нем был сильнейший нервно-паралитический газ. Я всегда имею его при себе на всякий пожарный. Но, как я уже говорила, меня обыскивал профессионал. Да правду сказать, это было и к лучшему, потому что скорее всего я бы не смогла избежать соблазна применить его и тем самым сильно испортила бы себе жизнь, не получив взамен ничего, кроме чувства глубокого удовлетворения. Откуда-то донеслись звуки музыки, и это означало, что праздник вот-вот начнется. Перед тем как отправиться на поиски «банкетного зала», — во время экскурсии я обратила внимание на помещение, вполне соответствующее этому названию, — я самым тщательным образом осмотрела свою комнату и оставила несколько простых, но весьма эффективных приспособлений, с помощью которых моментально бы определила, был ли кто в комнате за время моего отсутствия или нет, и если был, то чем он здесь занимался. В последний момент я подумала, что выгляжу чересчур изысканно для этой гоп-компании, и немного взъерошила себе волосы, но в результате добилась лишь того, что стала совершенно неотразимой. — Ну и черт с вами, — махнула я рукой и вышла в коридор. * * * Промискуитет — так, если не ошибаюсь, называют ученые ту стадию неупорядоченных отношений внутри племени, которой придерживались наши далекие предки. Проще говоря — кто с кем попало, в любое время и невзирая на половую принадлежность и родственные связи. Контингент так называемого научно-исследовательского центра, в котором я оказалась, жил в полном соответствии с этой стадией. В этом я окончательно убедилась уже через час-полтора. Началось все довольно чинно, во всяком случае, внешне сотрудники напоминали теперь скорее работников преуспевающей фирмы, чем обкурившихся хиппи. Но через полчаса всю их благопристойность как корова языком слизнула. А обилие горячительных напитков на столе сильно этому способствовало. Губошлеп не смог по какой-то причине появиться к началу застолья и зашел в зал, когда праздник был в самом разгаре. И его появление произвело чудо. Пьяные протрезвели, а полуобнаженные наскоро помогли друг другу отыскать недостающие предметы туалета. Громкая музыка сменилась тихой и торжественной, а рядом с Губошлепом тут же оказались две самые эффектные девицы, добровольно взявшие на себя обязанности официанток, а лучше сказать — прислужниц. Хозяин пребывал в добром расположении духа и с великодушной улыбкой взирал на своих подчиненных. Когда ему налили бокал шампанского, он сделал еле заметный жест, и в тот же миг музыка замолкла совсем, а за столом воцарилось гробовое молчание. Хозяин пожелал произнести пару слов. — Я хочу с некоторым запозданием представить вам человека, — прочистив горло, произнес он, — с которым судьба свела меня много лет назад. И все взоры вслед за хозяином послушно обратились в мою сторону. — Я бы хотел, чтобы Юля обрела в нашем доме покой, которого ей так недоставало в прежней жизни. А в вашем лице — любящую семью. В нашей семье нет и не должно быть нелюбимых детей. Но в каждой семье, — иронически прищурился он, — всегда были и будут любимчики. — Он посмотрел на меня и добавил: — Думаю, Юлечка со временем заслужит это звание, сохранив свое обаяние и красоту на долгие годы… Он поднял бокал и подмигнул мне с озорным видом. — И станет украшением нашего и без того прекрасного цветника, — закончил он свой экспромт, залпом осушил бокал и далеко не отеческим жестом прижал к себе одну из оказавшихся рядом прислужниц. Стол одобрительно загудел, а осчастливленная таким образом девица с вызовом посмотрела на меня. Только сейчас я окончательно поняла, что за судьба была мне уготовлена Губошлепом. «А я-то предполагала, что он видит меня единственной и неповторимой… — подумала я, покачав головой. — А оказалось, что мне предназначено лишь место в гареме… Зачем же ему это нужно? Или таким образом он решил убить сразу двух зайцев — нейтрализовать серьезного противника и получить новую наложницу? А может быть, та обида, которую я нанесла ему в юности, не дает ему покоя до сих пор? А со временем превратилась в настоящий комплекс?» Как бы то ни было, теперь я уже не питала никаких иллюзий по поводу своих перспектив, хотя и прежде они не представлялись мне чересчур радужными. Но, как выяснилось, я еще не понимала, куда я попала, и вечер в этом смысле подарил мне бесценную информацию. Выпив несколько бокалов, Губошлеп развязной походкой подошел ко мне и повел себя настолько самоуверенно, будто проснулся сегодня в моей постели. Нет, он не позволял себе лишнего, но говорил комплименты, подливал вина, не сводил с меня глаз — одним словом, ухаживал, как принято было называть эти действия у наших бабушек. Время от времени я ловила на себе взгляд длинноногой брюнетки, который еще днем показался мне не слишком ласковым, теперь же я прочитала в нем желание моей немедленной смерти. Я не преувеличиваю. Кроме того, экстрасенсы не совсем обычные люди, и их желания, тем более страсти, действуют иной раз эффективнее холодного оружия. Я физически чувствовала ее ненависть, и меня начинало это беспокоить. Мне вспомнилась древняя китайская казнь. Осужденного сажали в центр круга, а по окружности садились его «палачи». У них не было никакого оружия, они вообще не прикасались к своей жертве. А просто думали про него всякие неприятные вещи, и за несколько часов человек погибал в страшных мучениях. Губошлеп не замечал этого по той простой причине, что ему сейчас было не до того. Он вообще ничего не видел, кроме моего тела под полупрозрачным платьем, а жаловаться ему я не хотела. Таким образом я попросила бы его о защите, попала бы под его покровительство. А я предпочитала страдать или даже погибнуть, но не унизиться до просьбы о помощи у этого подонка. Но в этот момент моя «соперница» допустила ошибку. Вместо того чтобы продолжать свои «чары», она решилась на банальный бабский поступок, окончательно одурев от ревности. Она подошла к нам и будто случайно опрокинула мне на платье полный соусник жирного белого соуса. Видимо, ей было известно, откуда у меня это платье, и один его вид выводил ее из себя. Утром она сделала так, что я спустила в унитаз завтрак, которым меня угостил Губошлеп, теперь объектом ее ненависти стал его подарок. — Ой, извини, — змеиной улыбкой обожгла она меня и собиралась удалиться восвояси, но в это время рядом со мной раздался рев. Обернувшись на звук, я не сразу узнала Губошлепа. Лицо его дергалось и покрылось белыми пятнами, а рука сжала скатерть и тащила ее на себя. Посуда падала на пол и разбивалась, но он этого не замечал. — Жанна, — гаркнул он так, что все присутствующие вздрогнули, и добавил тихо-тихо: — Подойди ко мне. Лучше бы он орал. Это было бы не так страшно. Только теперь я поняла его внутреннюю силу и оценила как очень серьезного противника. Боковым зрением я видела, как брюнетка мелкими шагами покорно двинулась к нему. Хозяин дождался, когда она подошла к нему, и ударил. Чему-чему, а драться он научился. Девица рухнула на пол как подкошенная, и на ее красивое платье ручьем хлынула кровь. Но сознания она не потеряла. И совершила поступок, который потряс меня больше, чем все предыдущее, — по собачьи, на коленях она подползла к хозяину, поймала его руку и поцеловала ее — ту руку, что ее изуродовала. Губошлеп брезгливо вырвал ее у Жанны, вытер платком, но, казалось, эта внушившая мне отвращение сцена успокоила его. — Вечер закончен, — сказал он еле слышно и спокойно вышел из зала. Через тридцать секунд в зале никого не осталось. Я ушла к себе последней. ГЛАВА 11 Мне не спалось в эту ночь. И, думаю, не надо объяснять — почему. Но оказалось, что не мне одной. Не прошло и часу, как я услышала, как кто-то тихонько скребется в мою дверь. Именно скребется, а не стучит, поэтому скорее всего я приняла бы эти звуки за мышиную возню, если бы хозяин центра еще вчера в качестве анекдота не рассказал мне, каким образом они вывели мышей. Объясняя, что у него работают настоящие маги и чародеи, он привел этот пример. Один из его людей выкопал в какой-то древней магической книге не менее древнее заклинание и решил попробовать применить его на практике. В то время мыши были настоящим бедствием для центра и приносили немало хлопот. — И что ты думаешь — все мыши исчезли в ту же ночь, причем покидали помещение стройными рядами. С тех самых пор ни мыши, ни крысы нас не беспокоят. Я приподняла голову от подушки и прислушалась. Звук повторился — на этот раз более громкий. — Кто там? — спросила я и зажгла свет. Дверь моментально отворилась, и в комнату на цыпочках вошла моя старая знакомая. Это снова была та самая девочка. Теперь я знала, что ее зовут Светой и что она одна из самых талантливых экстрасенсов центра. — Извини, что беспокою тебя, — прошептала она и залезла ко мне на кушетку с ногами. Я боялась, что она опять будет молчать. Весь вечер я ловила на себе ее ласковые взгляды и ожидала, что она подойдет и объяснит свой предыдущий визит. Но она оказалась единственной, кроме Жанны, сотрудницей института, так и не пожелавшей со мной перекинуться парой слов на протяжении всего праздника. И я вздохнула облегченно, когда она заговорила, а через некоторое время уже считала ее настоящей болтушкой. — Я не хотела подходить к тебе раньше, — объяснила она, когда я напрямую спросила ее о причине столь долгого молчания. — Я очень люблю поговорить, но с глазу на глаз, а когда появляется третий, то это уже не разговор, а шум. А уж во время застолий — и подавно. Тем более что разговор у меня к тебе очень важный. Она произнесла это с такой серьезной мордашкой, что я невольно улыбнулась. Мне все казалось, что я говорю с ребенком, хотя и понимала, что это не так. — Ну, если важный, то лезь под одеяло, — предложила я. — Сразу? — обрадовалась она. Сообразив, как она поняла мои слова, я, признаться, смутилась. Я имела в виду совершенно другое. В комнате было прохладно, а на Свете была легкая распашонка, едва прикрывавшая тело. И я предложила ей часть одеяла, чтобы она согрелась. Если она и была ребенком, то абсолютно испорченным с точки зрения обычного человека. Поняв по моему лицу свою ошибку, она махнула рукой: — Это не важно, чего ты так испугалась? А потом добавила с радостной уверенностью: — В конце концов я тебя все равно соблазню, — и засмеялась счастливым смехом. Мне не хотелось развивать эту тему, и я поспешила ее сменить. — А ты давно здесь? — спросила я, стараясь держаться непринужденно. — Три года, кажется… ой, нет — четыре. — И тебе не хочется… — Уйти? — сразу поняла Света. — Не знаю, я не думала об этом… Нет, не хочется. Да и куда я пойду? — Ну, хорошо, — пожала я плечами. — Так что у тебя за важный разговор? Света перевела дыхание и огляделась кругом. — А можно, я потушу свет? — попросила она. — А то кто-нибудь обязательно залетит на огонек. А мне бы не хотелось, чтобы нам помешали. — Пожалуйста… Я выключила свет, Света долго и тщательно устраивалась, словно готовилась просидеть у меня до утра. — Значит, так… — совершенно по-детски начала она. Расстались мы действительно лишь под утро. * * * Света была странной девочкой. У нее были совершенно необычные представления о жизни. Ее уникальные способности, проявившиеся в раннем детстве, сделали ее чужой среди своих сверстников и родных. Родители ее боялись и считали сумасшедшей и постарались избавиться от нее при первой возможности. В детском доме она пробыла недолго, и у нее сохранились об этом времени самые смутные воспоминания. Один из ее воспитателей, начитавшись статей в научно-популярных изданиях, решил показать ее ученым. Там она впервые встретила людей, похожих на нее, и узнала, что она «экстрасенс». Как и ее новые знакомые. Из общения с ними она черпала свои первые жизненные опыты и формировала собственную систему представлений о мире. А в этой среде бытуют своеобразные понятия о чем бы то ни было. У нее напрочь отсутствовало понятие греха, в том смысле, в котором принято употреблять это слово. Половые эксперименты во всех формах и видах были для нее самым обычным развлечением. И говорила она о них спокойно, без тени какого-либо смущения. Понятия о добре и зле были настолько деформированы, что я так и не разобралась, существуют ли эти категории для нее в принципе. Самые незыблемые и казавшиеся мне прописными истины она поднимала на смех или отказывалась понимать. — Ну как ты не понимаешь, — удивлялась она, — смерти, в том виде, как ты ее представляешь, не су-ще-ству-ет. — Значит, можно убивать людей? — Никто не может убить человека. Убивают тело, а человек — это дух. Мне трудно было ее понять, и в конце концов я отказалась даже пытаться это сделать. При всем том она была мягким и славным человечком, бесконечно доброжелательным и приветливым. Для нее просто не существовало плохих людей, она ко всем относилась с симпатией и при случае торопилась каждому подарить свою любовь. В прямом и переносном смысле этого слова. Но все это я узнала значительно позже, а начали мы совсем не с фактов ее биографии. И то, что она сообщила мне — без преувеличения, — потрясло меня. И я до сих пор не знаю, как к этому относиться. Судите сами. — Знаешь, благодаря кому ты сюда попала? — спросила Света. — Догадываюсь. — Вряд ли, — судя по интонации, улыбнулась она. — Вернее — точно не знаешь. — Ты хочешь сказать, что этим счастьем я обязана тебе? — не скрывая недоверия, спросила я. — Именно счастью и именно мне, — гордо заявила она, и даже в темноте я заметила, как заблестели ее глаза. — Ты хочешь сказать, что Гу… — от неожиданности я позабыла, как зовут Губошлепа, — что Евгений Матвеевич здесь ни при чем? — Нет. Поручил мне с тобой работать именно он. — Так почему тогда… — Потому что он и мечтать не мог, чтобы ты пришла сюда по доброй воле и осталась навсегда. — Прямо скажем, не совсем по доброй воле, и в мои планы… — попробовала я опровергнуть ее безумное утверждение. — Когда ты все узнаешь, то поймешь, как тебе повезло. — Не думаю. — Ну, конечно, — взвизгнула она от предвкушения удовольствия, — ты же еще ничего не знаешь. — Так не тяни кота за хвост. — Потерпи. Сейчас расскажу… И она поведала мне настолько бредовую, с моей точки зрения, историю, что у меня духу не хватает пересказать ее во всех подробностях. Поэтому ограничусь ее кратким изложением. Итак, в тот день, когда Губошлеп обнаружил, что его «клиентурой» всерьез заинтересовались, он сразу же стал готовиться к обороне. То есть наладил тотальный контроль за каждой из своих жертв и таким образом без труда вышел на меня. На его счастье я поселилась в «пристрелянной» им квартире, и он решил взяться за меня. Тогда он еще и понятия не имел, кто я такая, но уже догадывался о моих целях. Помимо пси-технологий Губошлеп не брезговал и традиционными методами. И уже в Подмосковье меня засек его человек и даже заснял на пленку в момент разговора с Татьяной Ивановной. Когда фотография попала в руки Губошлепа, он моментально меня узнал и ходил сам не свой весь день, а вечером передал меня Светлане с конкретным заданием — «уничтожить». — А почему он сам мной не занялся? — удивилась я. — Но он же не сенс, хотя всегда об этом мечтал. — Как? — удивилась я. — Он сам ничего не может? — Почти. Несколько раз ему что-то удавалось, но эффект настолько нестабильный, что об этом нельзя говорить серьезно. — Так в чем же его «великое открытие»? И как он его совершил? До этой минуты я предполагала, что он занялся этой работой, заметив у себя выдающиеся экстрасенсорные способности и именно благодаря им и добился того, о чем другие могли только мечтать. — Напрасно ты говоришь об этом с такой иронией, — укорила меня Света. — Ему действительно принадлежит величайшее открытие в области психотронных технологий. — И в чем же оно заключается? — Это непросто объяснить непрофессионалу. Ты слышала когда-нибудь о виртуальной реальности? — По-моему, это известно сейчас даже детям. — Так вот. Основным недостатком работы экстрасенса была нестабильность результатов. Сегодня он мог воздействовать на целый город, а вчера — не мог усыпить и ребенка. Поэтому это направление и посчитали неперспективным. А как раз в это время появляются ком — пьютеры. И Евгению Матвеевичу пришла в голову идея соединить биогенератор, экстрасенса-оператора и компьютер в одно целое. Результаты превзошли все ожидания. И самое главное — их можно записать на компьютер и использовать в любой момент. С тех пор, как говорит Евгений Матвеевич, психотроника из шаманства стала наукой. — А через несколько лет станет религией… — продолжила я цитату из Губошлепа. — Он и тебе успел похвастаться? Это его любимая фраза. А смысл ее в том, что через некоторое время любой из нас сможет переместить обычного человека в созданную нами виртуальную реальность, а реципиент даже не заметит момента перехода и будет считать ее невиртуальной. Представляешь, каких результатов можно будет добиться? — Представляю, какой это будет кошмар, — вырвалось у меня. — Совсем не обязательно, — возразила Светлана. — Положительные модели реальности иногда даже эффективнее. Но мы отвлеклись… И она продолжила прерванный моими репликами рассказ. Светочка собиралась выполнить задание хозяина с блеском, но в этот момент… Вот тут-то и начинается самая чертовщина. Чтобы стало понятным то, о чем я говорю, нужно объяснить, как Света работает. Уникальность ее способностей заключается в том, что в момент пси-контакта она вступает со своей «жертвой» в очень тесную связь. — Обычный половой акт по сравнению с этим ощущением не более чем рукопожатие, — объяснила мне это состояние Света. А в отдельных случаях, а мой случай был именно таким, она контактирует напрямую с… с духом своего клиента или с его «астральной сущностью». Местом их «встречи» является «астрал», то есть астральный мир, в котором якобы и пребывает наше астральное тело. По ее словам выходило, что уже через несколько минут работы со мной она повстречалась с моим «астральным двойником» и он… оказался мужчиной. — Это довольно распространенное явление, — «успокоила» меня Света. — Половая принадлежность в астрале — вообще понятие довольно сложное. Наша душа не имеет пола, вернее, она бисексуальна. Голова у меня пошла кругом. Можете себе представить мое состояние после подобной информации о себе. — Но это не главное. Главное в том, что твой астральный двойник узнал меня. — Это как? — скривилась я, и мне захотелось включить свет, чтобы убедиться, что Света говорит серь — езно. — Я тоже узнала тебя. — Меня или его? — окончательно запуталась я. — Тебя. Или его. Ведь вы с ним — одно целое. — Как же ты его узнала? — со вздохом спросила я, потому что уже не надеялась сохранить здравый рассудок. — Это было нетрудно. Потому что мы с тобой знали друг друга всегда. — Вот оно что, — «обрадовалась» я и поймала себя на том, что разговариваю со своей новой знакомой, как с сумасшедшей. И соглашаюсь с ней, боясь, что приступ перейдет в буйную фазу. — А откуда мы знаем друг друга? — уточнила я, чтобы диагноз уже не вызывал сомнений. — Ты была моей матерью в предыдущем воплощении. — Я? — Конечно — ты, и ты вспомнишь это, я научу тебя этому. А до этого я была твоим мужем. Мы с тобой — «кармическая пара», понимаешь? — Не очень, — честно призналась я. — Ну, как тебе объяснить, нам суждено воплощаться с тобой в одно и то же время, в тех же самых странах, и каждый раз мы встречаемся, чтобы полюбить друг друга. Несколько раз мы были мужем и женой. — И кто же из нас был… мужем? Наверное, я? — И ты, и я, у нас же позади тысячи воплощений. Ну вот. Мне осталось сказать лишь одно, почему я, по мнению Светы, поехала на ночь глядя незнамо куда и не успокоилась, пока не оказалась в нескольких километрах от центра. Оказывается, я услышала зов. Тот условный сигнал, по которому наши души узнают друг друга во все времена. Все. Больше не могу. Иначе я действительно сойду с ума. Потому что если поверить во все это… А поверить я не могу. Хоть вы меня режьте. Но так или иначе — получалось, что я действительно должна быть благодарна Светочке за то, что осталась в живых. Вернее, за то, что она меня не убила. И если руководствоваться принципом «Пока дышу — надеюсь», то я сохранила шанс, во всяком случае, у меня оставалась слабая надежда выбраться из этого сумасшедшего дома еще в этом воплощении. Меня разбирало любопытство, каким образом их любимый Евгений Матвеевич воспринял весть о возможности моего, как бы это получше сказать… визита в его центр или переезда на новое место жительства. И я спросила об этом у Светы. — Не знаю, что у вас там было раньше, — ответила она, — но он чуть не сошел с ума от радости. Бегал по кабинету и повторял как заведенный: «Теперь посмотрим, как ты у меня запоешь». А меня называл всякими ласковыми именами и не знал, куда посадить. Что за «песенку» ты ему спела? — Да есть у меня в запасе пара смешных куплетов, — ушла я от прямого ответа, и Света не стала уточнять подробностей. Теперь мне все стало ясно. И о себе, и об истинных чувствах Губошлепа ко мне. Ему хотелось удовлетворить обиженное самолюбие и поставить меня на колени, как это случилось вчера с Жанной. — Кстати, а что у них с Жанной? — То же, что и со всеми, — спокойно ответила Света, — но, как бы тебе объяснить… она у нас «первая среди равных» и очень этим гордится. Она с самого начала работает с шефом, и у них, если хочешь, старая любовь. — За что она так ненавидит меня? — Ты знаешь, никто не может этого понять. У нас таких чувств, как ревность, не существует, а тут… словно белены объелась. Может быть, потому, что не считает пока тебя одной из нас? Ничего подобного с ней до сих пор не было. Но можешь не беспокоиться, больше она тебе ничего плохого не сделает. — Побоится Евгения Матвеевича? — предположила я. — И это тоже, да и мы тебя в обиду не дадим. Она не очень сильна, и то, что случилось с тобой в первый день, уже сейчас ей сделать бы не удалось. — Почему? — Считай, что мы тебе посадили на плечо ангела-хранителя. * * * Мы еще много о чем говорили — всего не упомнишь. Например, о том, что по ночам в центре почти никто не спит. Это время здесь считается самым удобным для работы. Что во время работы никому не возбраняется применять не только горячительные напитки, но и наркотики, причем довольно сильные. Поэтому сразу после сегодняшнего банкета все разошлись по своим рабочим местам. А у Светки было что-то наподобие отпуска за отлично выполненное задание. Поэтому она смогла провести у меня всю ночь. Два раза Светка бегала за печеньем и лимонадом и возвращалась с полными руками. Под утро вся моя постель была в крошках, и пришлось ее перестилать. Несмотря на все «кармические заморочки», Светкины кулинарные пристрастия оставались совершенно детскими. Так, например, она призналась мне, что очень скучает по мороженому. Его привозили в центр редко, а она «без него жить не может». И очень обрадовалась, услышав, что я могу за раз съесть четыре порции крем-брюле. Ну, и так далее. Я же говорю, что она оказалась настоящей болтушкой. И под утро мы совершенно развеселились и хохотали до слез, хотя я уже и не помню, по какому поводу. А когда она наконец собралась к себе и мы уже попрощались, я не удержалась и спросила: — Ну и как я там выгляжу… в мужском обличье? — Очень хорошенький, — засмеялась Светка и послала мне с порога воздушный поцелуй. ГЛАВА 12 После Светкиного ухода я заснула моментально, словно провалилась. Я запомнила ее последние слова, поцелуй, а дальше — хоть убей, ничего не помню. Видимо, тут не обошлось без Светкиных «штучек», недаром в ответ на мои заверения, что я уже вряд ли засну, она прохихикала: — А я тебе дурману подпущу, ты у меня и заснешь как миленькая. Тогда мне эти слова показались безумно смешными, но, судя по всему, Светка и не думала шутить, хотя и заливалась вместе со мной, видимо, без всякого повода, просто за компанию. Она вообще любила посмеяться и пошутить. Ничем иным я не могу объяснить, что всю ночь (вернее, весь день, потому что я продрыхла до самого вечера) меня преследовали кошмары, в которых я готовилась сдавать экзамен на право называться мужчиной, и экзамен этот потряс меня своей чудовищной натуралистичностью. Не буду его пересказывать, чтобы не шокировать читателя, но при одном воспоминании об этом у меня до сих пор кровь приливает к лицу и волосы встают дыбом. Я снова хотела есть, чувствовала себя молодой и отдохнувшей и не видела причины объявлять голодовку. Поэтому, наскоро умывшись и причесавшись, отправилась в «банкетный зал», вернее, в трапезную, как называли его аборигены центра. Не подумайте, что к тому времени я смирилась со своей судьбой или Светка сумела убедить меня, что в деятельности губошлеповского центра нет ничего страшного. Ничего подобного. И Губошлепа, и его детище я ненавидела всей душой. А чем больше узнавала о нем, тем больше у меня было для этого оснований. Просто находиться в затяжной депрессии мне совершенно несвойственно. «Слезами горю не поможешь», как мудро подметил кто-то из наших предков. Кроме того, даже в концлагерях, мне рассказывали, люди смеялись и подшучивали друг над другом. Так уж устроен человек, и это прекрасно. А по сравнению с концлагерем — мне вообще грех было жаловаться. Итак, я направлялась в трапезную, когда в одном из коридоров встретила Жанну. Она только что вышла от Губошлепа, и, судя по ее виду, их «дружба» была восстановлена. Она посмотрела на меня со снисходительной улыбкой и почти нежно сказала: — Вот кстати… Евгений Матвеевич просил тебя зайти. — Это срочно? — спросила я и заслужила еще одну улыбку, на сей раз означавшую, что я сморозила глупость. — Если просит Евгений Матвеевич, то таких вопросов не задают, — снизошла она до ответа, продемонстрировав тем самым полную и окончательную победу надо мной. — Но я могу выпить хотя бы чашку кофе? На сей раз Жанна только пожала плечами и пошла своей дорогой. Но жест был слишком красноречив, чтобы я его не поняла. Означал он примерно следующее: «Мое дело предупредить, а ты — как знаешь». И все же, прежде чем отправиться в кабинет Губошлепа, я заскочила в трапезную и выпила чашку кофе с булочкой и поболтала с дежурившим там молодым человеком. А уж потом демонстративно неторопливой походкой направилась к «шефу». Возможно, это было ребячеством, но терять мне, насколько я понимала, уже было нечего. Хозяин встретил меня неприветливо. От его былой предупредительности не осталось и следа — он даже не предложил мне сесть, и я вынуждена была сделать это без приглашения. Разумеется, ни о каком угощении теперь не было и речи. Губошлеп сидел за своим рабочим столом и сверлил меня взглядом. А я, чтобы не участвовать в этой комедии, стала изучать узор на ковре. Некоторое время мы просидели в тишине, наконец Губошлепу это надоело. — Где ты была? — спросил он голосом, напоминающим отдаленный раскат грома. В ответ я подарила ему взгляд, полный недоумения. — Тебе передали, что я тебя жду? — Иначе бы я не пришла. — Значит, передали? — Да. — Ты считаешь, что у меня есть время ждать тебя часами? — А что за срочность? Я специально лезла на рожон, потому что терпеть не могу подобных интонаций от кого бы то ни было. Обычно в эти игры играют мелкие провинциальные начальники. Шишки на ровном месте. Он решил сменить тактику: — Впрочем, что и ожидать от секретного агента, прошедшего огонь и воду. От «супервумен». Он произнес это с иронией. Но слова «секретный агент» мне совсем не понравились, хотя я и не показала виду. О моем истинном статусе он мог только догадываться. И я снова недоуменно взглянула на него. — Я тебя умоляю, — скривился он, — не надо считать меня полным идиотом. Твои фальшивые документы могут ввести в заблуждение кого угодно, но не меня. Он с раздражением отшвырнул мое красивое удостоверение, в соответствии с которым я была юрисконсультом губернатора Тарасовской области. — С некоторых пор под меня копают. Мне это известно. Я даже знаю, что это не ФСБ. Им меня не достать — руки коротки. А вскоре появляешься ты… Или это простое совпадение? С полным чемоданом игрушек. Или ты хочешь меня уверить, что юрисконсульты у нас теперь забавляются секретным оружием? Он кивнул в сторону сейфа, и я поняла, что именно туда перекочевало содержимое моего багажника. Теперь я смотрела на него без всяких ужимок, спокойно и холодно. И ждала продолжения. — Я буду откровенен. Мне нужна вся информация о твоей организации. Я не знаю, как она называется, да это и неважно, но я должен знать о ней все. И прежде всего — о человеке, кто ее возглавляет. Я не сдержалась и усмехнулась. Но скорее это было нервное. Разговор получался серьезный. — И ты, Юлия Сергеевна, догадываешься, что так или иначе эта информация уже завтра вечером будет у меня на столе. Я вздрогнула. — Ты правильно меня поняла, — с расстановкой произнес он и прикурил дорогую сигарету. — Я для этого использую все… Понимаешь? Все возможности, которых в моем распоряжении… видимо-невидимо. И «сыворотка правды» по сравнению с моими препаратами — пурген. В последнее слово он вложил все свое чувство превосходства и презрения к противнику и раздавил только что прикуренную сигарету в хрустальной пепель — нице. — Я принял тебя у себя как родную и дал тебе время поразмыслить. Думал, ты поймешь и оценишь мое терпение. Я ждал, что ты догадаешься и придешь сама. И не беспокоил тебя весь день… Он закурил новую сигарету и, глядя на поднимающуюся от нее струйку дыма, произнес с удовольствием инквизитора перед аутодафе еретика: — Но теперь мое терпение кончилось. Я понял, что ты или сильно поглупела со времен нашей юности, или недооцениваешь моих возможностей. Он встал из-за стола и присел ко мне на диван. — Ты понимаешь, — сказал он еле слышно, — что я могу с тобой сделать все, что захочу? Я находилась в тупиковой ситуации, выхода из нее не видела, и это меня бесило. Да. Он действительно мог сделать со мной все, что угодно. И достать из моего мозга информацию, и превратить меня в безмозглую куклу, выполняющую все его сокровенные желания, а если наскучу — отправить на тот свет или использовать в своих «гениальных» экспериментах в качестве подопытного кролика. И я могла сколько угодно храбриться, но при этом мои шансы не выросли бы ни на йоту. — Мне надо подумать, — сказала я, чтобы хоть ненадолго прекратить эту пытку. Я чувствовала себя прижатой к стенке. — У тебя было для этого время, — решительно отказал Губошлеп. — Но дай мне хотя бы час, ты же… — Не дам. Я как могла оттягивала неизбежный конец этой дружеской беседы бывших однокашников. — Но ты же предлагал мне стать твоей помощницей, и кто знает… — Я передумал. «Все игры кончились, — поняла я. — И банкетов в мою честь больше не будет. И объяснений в любви тоже». Хочу я или нет — меня выпотрошат, как свиную тушу, а с остатками поступят как заблагорассудится. Ему нужен Гром, это понятно. Я до сих пор не до конца понимала, что, заполучив мой мозг, он убил не двух зайцев, а целую стаю. Теперь в его распоряжении была вся доступная мне информация. А ее вполне достаточно, чтобы найти Грома и сделать из него… Я прикусила губу, чтобы не разреветься. «Господи, да неужели нет на свете силы, — мысленно взмолилась я, — способной вырвать меня из рук этого чудовища?» Машинально я подняла глаза к небу, и мой собеседник не оставил этот жест без внимания: — Про бога вспомнила? Не надейся. Он тебе не поможет. Теперь для тебя есть только один бог. Это я. И ни один волос не упадет с твоей головы без моей воли. — Он прикоснулся рукой к моим волосам, и я почувствовала кислый запах, исходящий от его руки. — Или упадут все до единого, — добавил он и вернулся за письменный стол. Впервые в жизни у меня возникла мысль о самоубийстве. Я мечтала в этот момент упасть замертво, таким образом обманув все надежды врага и лишив его желанной информации. — У тебя есть только две возможности, а лучше сказать — одна, — снова заговорил Губошлеп. — Потому что вторую не выберет ни один нормальный человек. Это рассказать мне все, что тебе известно. А потом добровольно пройти через процедуру… Это долго объяснять, но меня интересует вся информация, в том числе и та, о которой ты даже не подозреваешь. Если ты согласишься на эту процедуру — она пройдет безболезненно и без ущерба для твоего мозга. После этого ты отдохнешь, и мы придумаем, как лучше тебя использовать в дальнейшем. У меня тут не дом отдыха и не Дом ветеранов госбезопасности. Мне нужны хорошие мозги, и после недолгой переподготовки ты наверняка смогла бы принести центру немало пользы. — А если я все-таки откажусь? — спросила я и не узнала своего голоса. — Не советую, — брезгливо скривился он, словно представив, во что я превращусь в этом случае. — Но если тебе интересно — могу рассказать. Та комната, в которой я тебя временно поселил, — это одна из наших лабораторий. И ты вернешься туда, но прежде мы поставим туда всю аппаратуру, что была там до твоего приезда, и ты превратишься в препарат. Знаешь, что такое «препарат»? Это то, что находится на предметном стеклышке микроскопа. Та часть некогда живого организма, которая по тем или иным причинам интересует исследователя. После окончания исследования его обычно выбрасывают в мусорное ведро. Ни на что другое он уже не пригоден. В этом случае вся необходимая информация будет у меня через несколько часов. Такой оперативности можно достичь при беспощадном отношении к препарату. Но для этого он в конечном итоге… и существует. Пауза в его последнем предложении возникла в связи с тем, что раздался взрыв. — Что за чертовщина? — Губошлеп поднялся из-за стола. — Я сейчас вернусь. Взрыв прозвучал так неожиданно, что он допустил ошибку. Единственную, но роковую для себя. Но об этом я узнала несколько позже. А в момент взрыва настолько была занята своими переживаниями, что в отличие от Губошлепа не обратила на него никакого внимания. Скорее всего я приняла его за последствия какого-то эксперимента. И только волнение на лице Губошлепа сообщило мне, что это не так. И как только он вышел из кабинета, я предприняла почти бессознательное действие. Еще не понимая, зачем это делаю, я заперла дверь в кабинет на все запоры, их на этой двери было несколько. А при ближайшем рассмотрении там оказался и металлический засов, с помощью которого дверь закрывалась изнутри намертво. Чего я хотела этим добиться? Стать на какое-то время недосягаемой для врага, чтобы иметь возможность все-таки совершить самоубийство? Или надеялась воспользоваться его средствами связи? Не знаю. Я действовала по наитию. Я не понимала, зачем это делаю. Может быть, при непосредственном контакте с большим количеством экстрасенсов я подцепила от них что-то вроде ясновидения? Или посаженный на мое плечо «ангел-хранитель» нашептал мне что-то на ушко? Вдруг раздался сигнал тревоги. До этого момента я никогда его не слышала и не подозревала о наличии в кабинете какой-то сигнализации, но по ритмично повторяющимся гудкам и по зажигающейся в том же ритме лампочке на стене моментально догадалась о его предназначении. Скорее всего это было что-то наподобие экстренной связи или «горячей линии» с охраной и могло означать только одно: на территории центра происходит нечто экстраординарное. Несколько секунд спустя я услышала приглушенные дубовой дверью вопли Губошлепа в коридоре. Слов разобрать мне не удавалось, но по интонации было понятно, что он, чередуя уговоры с угрозами, заклинает меня открыть дверь его кабинета. «Значит, сам он этого сделать не может», — поняла я, и что-то вроде крохотной надежды засветилось в моей душе. Раздался новый взрыв, значительно сильнее первого, потом еще один, а через минуту они уже звучали без перерыва и превратились в настоящую канонаду. А потом к ним добавились автоматные очереди. Мое заторможенное сознание тут же вернуло себе былую прыть, и мысли понеслись, опережая друг друга. «Что это может означать? Бомбардировку? Начало мировой войны? Нападение неизвестных мне врагов Губошлепа? Почему он так хочет попасть в свой кабинет?» Прекратив уговоры, Губошлеп теперь колотил в дверь чем-то тяжелым, но та даже не вздрагивала при этом. «Если эти взрывы так или иначе угрожают существованию центра — если бы это было так! — то почему он, вместо того чтобы защищать свое хозяйство с оружием в руках, всеми правдами и неправдами пытается попасть в кабинет? Чтобы расправиться со мной? Бред. Если это действительно серьезно, то ему сейчас совсем не до меня. Так что ему тут нужно? Оружие? Секретные документы?» Мысли скакали как сумасшедшие. Я понимала только одно: что бы это ни было, нужно сделать все, чтобы он не достиг желаемого, то есть не смог проникнуть ко мне. И я стала баррикадировать дверь с помощью дивана и всей имеющейся в комнате мебели. В пылу этой работы я и не заметила, когда Губошлеп перестал стучать в дверь, а те гораздо более громкие звуки, которые я еще некоторое время принимала за его удары, оказались выстрелами. Теперь они звучали в коридоре. Я замерла у двери и затаила дыхание. Следом за выстрелами до меня донеслись звуки отрывистых команд, звон стекла, истерические женские вопли. Судя по всему — там шел настоящий бой, а я сидела, замурованная в четырех стенах, не имея права даже выглянуть наружу и теряясь в догадках, что это за неожиданная война и какие силы принимают в ней участие. Сердце работало у меня, как двигатель внутреннего сгорания, и я чувствовала, как кровь толчками поступает в мои жилы при каждом его ударе. Я не могла усидеть на месте и металась по комнате, как зверь в клетке. Проходя там, где еще несколько минут назад стоял диван, я обо что-то споткнулась и растянулась на полу, больно ударившись коленкой. Чертыхнувшись, я собиралась встать, и только тут поняла, что явилось причиной моего падения. Это была ручка погреба. Во всяком случае, в первую минуту я так подумала. И тут неожиданная мысль озарила меня: «А не здесь ли находится причина, по которой так хотел попасть сюда Губошлеп? Что же он хранит в этом подвале, что для него важнее собственной безопасности?» Почему-то мысль о подземном ходе не пришла мне в голову, поэтому когда я поняла, что это на самом деле подземный ход, то это явилось для меня полной неожиданностью. Я спустилась по ведущей вниз бетонной лестнице и попала в довольно просторный коридор. Света в коридоре не было, и поначалу я приняла его за подвал. Но почувствовав легкий сквозняк, поняла, что коридор не заканчивается тупиком. А это означало для меня только одно: этот путь мог вести на свободу. И кем бы ни были напавшие на центр — теперь это уже было неважно. Воспользовавшись всеобщей суматохой, я должна была попытаться выбраться за пределы территории центра. Это был шанс. Тот самый единственный шанс, о котором до сих пор я только мечтала. ГЛАВА 13 Подземный ход оказался значительно длиннее, чем я могла предположить. Наверняка в нем имелось электрическое освещение, но у меня не было ни времени, ни желания искать выключатель. Поэтому я продвигалась на ощупь, и от этого дорога показалась мне в два раза длиннее. Местами с потолка капала вода и собиралась на полу в довольно глубокие лужи. Из этого факта я сделала вывод, что прохожу под речкой. В одном месте вода доходила мне до колен. Но какие это были пустяки по сравнению с тем, что с каждой минутой воздух становился все свежее. А когда я увидела тусклый свет в конце тоннеля, то в первый раз в жизни поняла весь грандиозный смысл этого выражения. Слезы навернулись мне на глаза, и мне захотелось рвануть туда во весь дух, хотя я и не знала, что ожидает меня на выходе из подземелья. Ведь могло получиться и так, что я попала бы в какое-нибудь еще более секретное отделение центра и там бы уже наверняка нашла свою смерть. И, выбираясь на поверхность, я сказала себе, что если даже впереди меня ожидает смерть, то надо постараться продать свою жизнь подороже, что лучше умереть свободной… И еще много всякого такого я наговорила, но когда увидела заход солнца и услышала шум ветра в листве деревьев и плеск воды, то моментально передумала умирать. И смерть в бою потеряла в моих глазах всякую привлекательность. Я почувствовала такое желание жить, что любая мысль о смерти уже внушала мне отвращение. Даже о смерти красивой и героической. Но кроме естественных шорохов леса я услышала и другие звуки, которые хоть и не лишили меня почти сумасшедшего восторга, но все-таки заставили вернуться к реальности. Там, за рекой продолжался бой. И автоматные очереди вносили тревожную ноту в идиллию осеннего вечера. И здравый смысл подсказывал мне, что чем быстрее я удалюсь на максимальное расстояние от этих мест, тем больше у меня шансов остаться в живых. Мне срочно нужно было добраться до ближайшего населенного пункта. «Неважно какого, — размышляла я. — А там уже можно будет действовать по обстоятельствам». Вспоминая сейчас ту ночь, я сама себе удивляюсь. Я же понятия не имела, где нахожусь, хотя бы приблизительно. В туфлях на высоком каблуке, без денег и документов, посреди леса, в полной темноте… При этом я совершенно точно помню свои ощущения. Я была уверена, что все плохое уже позади, и совершенно не волновалась ни по одному из этих поводов. Наверное, я была в шоке. И я отправилась напрямик через лесную чащу, ломая каблуки и царапая в кровь лицо и руки. Оптимизма мне хватило на час. Ровно через час пошел дождь со снегом и окончательно стемнело. А еще через полтора часа на мне не осталось ни единой сухой нитки. Я чуть не падала на землю от усталости. И тут мое внимание привлек шум моторов и человеческие голоса. А это значило, что где-то совсем рядом пролегала дорога, и там находятся живые люди, которые ездят в теплых сухих автомобилях. И с каждым шагом их голоса становились все отчетливее. Часы блужданий по ночному лесу уже довели меня до того, что я была бы рада даже беглым уголовникам, лишь бы они не оказались друзьями Губошлепа. И тем не менее я подбиралась к ним со всеми предосторожностями, на какие только оставалась способна. Но когда узнала голос Грома — решила, что схожу с ума. И потеряла сознание, не добежав до него нескольких метров. * * * С тех пор прошел месяц. Зима уже полностью вошла в свои права, а я все еще немного покашливаю. Я все-таки умудрилась в ту последнюю ночь подхватить бронхит, и мне пришлось недельку проваляться в госпитале, прежде чем отправиться домой. Но при мысли, что я отделалась легкой простудой, я каждое утро просыпалась на больничной койке с улыбкой счастья на перемазанной зеленкой физио — номии. Но вернемся в ту холодную ноябрьскую ночь… Пришла я в себя в машине в окружении перепуганных заботливых мужчин, чаще имеющих дело с оружием, чем с барышнями в обморочном состоянии, и по этой причине выглядевших очень забавно. Мне в эти минуты все казалось забавным, и я хохотала всю дорогу до Москвы как сумасшедшая, болтала без передышки и веселила своих попутчиков периодическими признаниями в любви. Они на самом деле казались мне такими симпатичными, что мне хотелось их всех расцеловать как ми — нимум. Перед самой Москвой мне стало хуже, и на какое-то время я забылась тяжелым сном. А разбудили меня уже профессионально ласковые и умелые руки медицинских работников, помогающих мне перебраться на носилки. Я лишь слабо улыбалась, когда они приводили меня в человекообразное состояние, отмывая в ванне и обрабатывая ссадины и ушибы. Видимо, меня заставили выпить какое-то сильное снотворное, потому что я проспала целые сутки, а проснулась от голода и легкой головной боли. Пару дней прошли для меня в полусне. Температура под сорок, уколы и так далее. Все это знакомо каждому, хоть раз в жизни побывавшему в больнице. А когда мне стало немного легче, я наконец-то сообразила, что до сих пор ничего не понимаю. Я не понимала, откуда в ночном лесу взялся Гром. Его ли люди атаковали центр Губошлепа. И если так, то как они о нем узнали. Кроме того, мне ничего не было известно о дальнейшей судьбе самого центра, а по понятным соображениям она меня очень интересовала. По всем этим причинам я не могла дождаться минуты, когда кто-нибудь удосужится все это мне рассказать. Но никто не торопился этого делать. Я уже готова была сменить любовь к людям на лютую ненависть, и этого не произошло только потому, что именно в то утро ко мне в палату с букетом цветов пришел сам Гром. Я со своим перевязанным горлом, наверное, выглядела очень забавно, потому что, глядя на меня, он не мог сдержать улыбки. А когда я слабым голосом стала упрекать его и надула губы, он и вовсе развеселился. В этот момент мне принесли куриный бульон, а за окном пошел снег. И только это примирило меня с действительностью. Я, конечно, на себя наговариваю. На самом деле я страшно обрадовалась приходу Грома. И теперь сгорала от нетерпения и не могла дождаться, когда же он начнет свой рассказ. Понимая мое состояние, он приказал мне пить бульон, а сам присел на стул у моего изголовья и стал тихонечко говорить. Более благодарного слушателя у него не было никогда в жизни. — Мне не надо тебе объяснять, — начал он, — насколько ответственным в этот раз было твое задание. Ты на сегодняшний день наверняка знаешь больше меня, и тебе еще предстоит, после того как поправишься, написать мне самый подробный отчет обо всем, что тебе удалось узнать за последние дни. Но и мне уже известно немало, и у меня есть все основания считать это дело одним из самых… — он на секунду задумался, — а может быть, и самым серьезным за всю мою жизнь. Поэтому ты наверняка понимаешь, как тщательно мы готовились к этой операции и какие силы в ней были задействованы. Мы не знали главного — где находится противник, и поэтому у нас были связаны руки. Ни опросы пострадавших, ни самые совершенные технические средства не продвинули нас в этом направлении ни на шаг. Стало понятным, что мы имеем дело с принципиально новым для нас видом подрывной деятельности, и у многих уже опустились руки. Казалось, мы испробовали все известные ранее способы и зашли в тупик. Когда я подключил к этой работе тебя, — Гром снова улыбнулся, — мало кто верил, что ты сможешь что-нибудь изменить. Но опыт работы с тобой уже неоднократно доказал… При этих его словах мои губы невольно растянулись в широкой улыбке. — Да, должен признаться, ты иногда добиваешься успеха там, и главное — такими методами, которые другому и в голову бы не пришли. И часто меня эти методы, — он прокашлялся, — мягко говоря, озадачивают. Но, как говорится, победителей не судят. Более того, их награждают. Но об этом чуть позже. Неожиданно Гром сменил интонацию и на несколько минут стал таким, каким я знала его много лет назад, когда он еще не был генералом и руководителем сверхсекретного отдела, а был моим боевым товарищем. С тех самых пор мы на «ты», и в те времена он позволял себе менее деликатные выражения по поводу моих «методов». — Знаешь, я за тебя очень боялся. Правда. И решил подстраховаться… Я насторожилась. — Что за подстраховка? — насупившись, спросила я. Я терпеть не могу этих громовских штучек, когда он припасает в рукаве козырной туз, и я не раз на него по этому поводу злилась. Не люблю оставаться в дураках. — Собственно говоря, с этой подстраховкой ты проездила целый год, только раньше мы ее не использо — вали. — Гром, ты специально выводишь меня из себя? — Ну, хорошо. В твоем «Ягуаре» с самого начала был поставлен… — Как? — возмутилась я. — И там был «жучок»? — Не совсем. — Он посмотрел на меня хитрющим взглядом и добавил: — Хотя и «жучок» тоже. — Господи, — прорезался у меня голос от возмущения, — а у меня в туалете, случайно, нет скрытой ка — меры? — В туалете — нет, — авторитетно заявил Гром, но не выдержал и рассмеялся. — Слушай дальше. Или тебе уже неинтересно? И я вынуждена была заткнуться. — Так вот. На твой автомобиль был установлен маячок, но не обычный, а такой, за которым можно следить из космоса. — Кошмар какой… — Но, как ты понимаешь, следить за всеми твоими передвижениями у меня до сих пор не было нужды. А тут мы решили тебя немного «попасти». На всякий пожарный… А когда ты неожиданно сорвалась среди ночи из Москвы и прокатила больше тысячи километров — тут уж мы не упускали тебя из виду ни на минуту. Теперь до меня стало доходить, каким образом Грому удалось отыскать центр, и мне стало не до мелких обид. — И я привела вас прямо к самому Губошлепу? — попросила я удостоверить свою догадку. — К кому? — не понял Гром. — К Губошлепу, — смутилась я. — Мы так его называли в училище. — К сожалению, он оказался далеко не губошлепом, — снова нахмурился Гром, вспомнив о том, что сам обучал своего будущего противника. — Ну да ладно. А уж когда ты остановилась посреди леса в самой что ни на есть глухой части…ской области — тут было о чем призадуматься. Он немного помолчал, видимо, заново переживая волнение тех дней, а потом продолжил: — Мы за эти годы тоже кое-чему научились. Не только Губошлепы… И благодаря этому проследили весь твой путь до центра и сняли на пленку с помощью того же спутника его территорию и даже систему охраны — как-нибудь обязательно покажу тебе эти снимки. Ну… а остальное, как говорится, дело техники. Нам оставалось выбрать время и способ захвата объекта. О нем я тебе рассказывать не буду, ты и сама когда-то принимала участие в подобных операциях. Хотя на таких вертолетах тебе летать не приходилось. Тогда их еще просто не существовало в природе. Это что-то потрясающее, — искренне оценил он свою новую технику, а он знал в ней толк, и удивить его было непросто. — Эффект неожиданности, на который мы рассчитывали, сработал, но все бы оказалось не так просто, если бы противник употребил свое главное средство защиты. А использовать его ему не удалось, — сказал он с загадочным видом, и я снова насторожилась. — О чем ты, Гром? — Да все о том же. Ну, как, скажи на милость, тебе удалось забаррикадироваться в момент начала атаки в центре управления системой обороны? — В каком центре? — не поняла я. — Я заперлась в кабинете Губошлепа… — А как ты полагаешь, почему он так стремился туда попасть? — Я думала, чтобы воспользоваться подземным ходом, — честно призналась я. — Может быть… Но, думаю, у него на уме было совсем другое. То есть он, конечно, ушел бы. Но в его кабинете помещался пульт управления системой обо — роны, в которой пока еще не разобрались наши спе — циалисты, но уже сейчас они уверены: если бы она сработала — никто, кроме него, оттуда бы живым не выбрался. Так как же тебя угораздило это сделать? — Так вышло, — растерянно пожала я плечами, поскольку сообщение Грома совершенно меня ошело — мило. — Ну вот как с тобой после этого разговаривать? — развел руками Гром. — Кстати, а чего ты сама-то в этот подземный ход полезла, до сих пор не пойму. — Так я же не знала, кто напал на центр. — Так ты… — вытаращился на меня Гром. — Даже не поняла, что происходит? — Откуда же я могла знать? Гром начал хохотать, и скоро от смеха слезы полились у него из глаз. Это было так заразительно, что я тоже рассмеялась. Заведующий отделением, услышав наш хохот вперемежку с моим кашлем, настолько перепугался, что в ту же минуту моего гостя выгнал. * * * Вот, собственно говоря, и вся история. Осталось рассказать, что произошло со всеми остальными ее участниками. Упомяну лишь о тех, с кем в ходе выполнения задания мне пришлось встретиться лично. Быстрее всех оклемалась Татьяна Ивановна, я уже видела ее по телевизору, она выглядит совершенно здоровой и снова, как и прежде, поносит своих противников с трибуны. Илья Степанович тоже пошел на поправку, хотя события последних месяцев настолько повлияли на его мировоззрение, что у него пропало всякое желание заниматься политикой. Липсанов пишет свои статьи и опять раскопал что-то сенсационное. На сей раз — из области финансовых махинаций высокопоставленных лиц. Поэтому его судьба может сложиться по-разному. Но это его стиль. И он знает, на что идет. Сама я с ним не виделась и скорее всего не увижусь уже никогда. Большая часть сотрудников Губошлепа жива и невредима. Захват произошел практически без жертв, не считая нескольких охранников, которые погибли в перестрелке, и самого Губошлепа. Но он покончил счеты с жизнью самостоятельно. На глазах у наших ребят он принял что-то сильнодействующее и скончался через несколько секунд. Умерла и та женщина, что своей внешностью напомнила мне колдунью. У нее отказало сердце, и она отошла в мир иной в санчасти следственного изолятора. Остальные отделались легкими ранениями и теперь довольно охотно дают показания. И высказывают желание продолжить свою деятельность во благо людей и государства. Следователям удалось выйти и на ту организацию, что финансировала центр, и несколько крупных олигархов могут оказаться в результате на скамье подсу — димых. Но это дело будущего. Следствие только началось, и работы у следователей непочатый край, так что результатов мы дождемся не скоро. Не могу не сообщить еще об одной загадочной и совершенно необъяснимой истории, о которой мне самой стало известно лишь несколько дней назад. Когда в моих отчетах Гром нашел описание деятельности Светы, то попытался понять, кого я имею в виду. Ни среди арестованных, ни в списке пострадавших ее не оказалось. И никто из ее бывших сотрудников не мог сообщить по этому поводу ничего путного. Она просто исчезла, как сквозь землю провалилась. Выходит так, что последней ее видела я. Она ушла от меня рано утром, и до самого штурма ее никто не видел. И после — тоже. И я не знаю, что по этому поводу думать. В голову лезет всякая белиберда, но сколько-нибудь убедительной версии у меня нет. И, честно говоря, меня это волнует. Я вспоминаю ее почти каждый день и очень бы не хотела, чтобы она опять попала в чьи-то нечистые руки. С ее полным пренебрежением к понятиям добра и зла. Признаюсь, она произвела на меня сильное впечатление и ее судьба мне не безразлична. А может быть, во мне говорят родственные чувства… Если на секунду поверить ее словам. Но у меня такое ощущение, что мы еще встретимся. А во сне уже встречалась. И это был очень странный сон… А сейчас я собираюсь в Италию. Гром выполнил свое обещание, устроил мне продолжительный отпуск и помог с оформлением документов. Я еду в Венецию, где собираюсь встретить начало третьего тысячелетия. И ужасно этому рада. Кстати, во сне Света разговаривала со мной, сидя в гондоле. К чему бы это?