Но в любом случае, цивилизации, вопреки извращенным понятиям современного материализма, не строятся из подобных кирпичей. Они не строятся из швейных машинок, табака и винтовок, ни даже из алфавитов и цифр. Легкоторговцу экспортировать новую западную технику. Бесконечно тяжелее западному поэту или святому воспламенить незападную душу духовным пламенем, который горит в его собственной. Отдавая должное диффузии, необходимо подчеркнуть и ту роль, которую играло в человеческой истории оригинальное творчество. Мы можем вспомнить, что искра или росток оригинального творчества может вспыхнуть пламенем или расцвести цветком в любом проявлении жизни благодаря принципу единообразия природы. По крайней мере, мы можем зайти настолько далеко, что даже взвалим onus probandi [134] на плечи диффузионистов в тех случаях, когда остается открытым вопрос, называть или не называть диффузией требование доверия к любому отдельному человеческому достижению.

«Не может быть ни малейшего сомнения, — писал Фримен в 1873 г., — что многие из наиболее существенных открытий цивилизованной жизни совершались вновь и вновь, в отдаленные друг от друга эпохи и в отдаленных друг от друга странах, как только различные народы достигали в своем общественном развитии определенных моментов, когда в этих изобретениях нуждались в первую очередь. Так, книгопечатание было независимо изобретено в Китае и средневековой Европе. Хорошо известно, что, в сущности, тот же процесс использовался в различных целях и в Древнем Риме, хотя никто не сделал великого шага, применив процесс, обычно использовавшийся для целей более посредственных, к изданию книг. То, что произошло с книгопечатанием, можно полагать, произошло также и с письменностью, и мы можем привести еще один пример искусства совсем иного рода. После сравнения остатков древних зданий в Египте, Греции, Италии, на Британских островах и в разрушенных городах Центральной Америки, не может быть сомнений, что великие изобретения арки и купола делались не раз в истории человеческого искусства… Нет нужды сомневаться и в том, что многие простейшие и наиболее необходимые в цивилизованной жизни искусства — использование мельницы, лука, приручение лошади, выдалбливание каноэ — открывались неоднократно в отдаленные друг от друга эпохи и в отдаленных друг от друга местах… То же самое касается и политических институтов. Одни и те же институты часто кажутся весьма далекими друг от друга просто из-за того, что вызвавшие их к жизни обстоятельства возникли в эпохи и в местах, весьма друг от друга удаленных»{26}.

Современный антрополог высказывает ту же самую идею: «Сходство в человеческих идеях и практиках главным образом происходит из одинаковой структуры человеческого мозга во всем мире и, как следствие, из одинаковой природы его сознания. Поскольку этот телесный орган на всех известных стадиях человеческой истории по своей конституции и нервным процессам в основном был одним и тем же, постольку и сознание обладало определенными универсальными характеристиками, возможностями и способами действия… Эта схожесть в работе мозга видна в XIX столетии на примере интеллектов Дарвина и Рассела Уоллеса [135] , которые, работая над одними и теми же данными, одновременно пришли к теории эволюции. Эта же схожесть объясняет многочисленные претензии на первенство в отношении одного и того же изобретения или открытия. Схожими процессами в общественном сознании расы — более фрагментарном в своих сведениях, более рудиментарном по своим возможностям и более неопределенном по своим результатам — объясняется возникновение таких верований и институтов, как тотемизм, экзогамия и многие очистительные ритуалы у самых изолированных народов в самых изолированных частях света» {27} .

Сейчас мы рассмотрели два противоположных возражения на наш план сравнительного исследования. Одно из них состоит в том, что наши двадцать одно общество якобы не имеют общих черт, за исключением того, что они являются «умопостигаемыми полями исторического исследования», а другое — в том, что «единство цивилизации» якобы сводит кажущееся множество цивилизаций к одной. Однако наши критики, даже если и примут наши ответы на их возражения в одном пункте, могут возразить в другом и отрицать, что наши цивилизации сравнимы на том основании, что они не одновременны. Семь из них еще живы, четырнадцать угасли, и по меньшей мере три из них — египетская, шумерская и минойская — существовали на «заре истории». Эти три [цивилизации], а возможно, и другие хронологически отделены от живых всем пространством «исторического времени».

Возражение состоит в том, что время относительно, и промежуток менее чем в шесть тысячелетий от возникновения древнейшей из известных цивилизаций до сегодняшнего дня следует измерять в целях нашего исследования по соответствующей временной шкале, то есть в сроках жизни самих же цивилизаций. Изучив отношения между цивилизациями во времени, мы обнаружим, что наибольшее число сменяющих друг друга «поколений», которое нам встретилось, три, и в каждом случае эти три [«поколения»] охватывают пространство большее, чем наши шесть тысяч лет, поскольку последним элементом в каждом ряду является одна из ныне живущих цивилизаций.

Тот факт, что в нашем обзоре цивилизаций мы не нашли более трех сменяющих друг друга «поколений», означает, что этот вид очень молод в сроках своей собственной временной шкалы. Кроме того, его абсолютный возраст на сегодня очень мал по сравнению с абсолютным возрастом примитивных обществ сестринского вида, которые являются ровесниками самого человека и, следовательно, существуют, по средней оценке, 300 тысяч лет. Обойдемся без упоминания о том, что некоторые цивилизации существовали на «заре истории», поскольку то, что мы называем историей, есть история человека в «цивилизованном» обществе. Однако если бы под историей мы понимали весь период жизни человека на планете Земля, мы бы обнаружили, что период возникновения цивилизаций, весьма далекий от того, чтобы быть ровесником человеческой истории, занимает лишь два процента ее, одну пятидесятую часть жизни человечества. В таком случае для наших целей можно допустить, что эти цивилизации сравнительно одновременны друг другу.

Наши критики, предположительно, исчерпав свою аргументацию относительно временной протяженности, снова могут отрицать сравнимость цивилизаций на основании их различной ценности. Не является ли большинство обществ, претендующих называться цивилизациями, до такой степени незначительными, до такой степени фактически «нецивилизованными», что установление параллелей между их опытом и опытом «настоящих» цивилизаций (таких, конечно же, как наша собственная) — просто излишняя трата интеллектуальной энергии? В этом месте можно попросить читателя отложить приговор до тех пор, пока он не увидит, что выйдет из таких интеллектуальных усилий, какие мы предлагаем его вниманию. Между тем пусть он вспомнит, что ценность, как и время, понятие относительное; что все наши двадцать одно общество, как окажется, достигли очень многого по сравнению с обществами примитивными; а если измерять их каким-либо идеальным мерилом, то обнаружится, что все они пали до такой степени низко, что ни одно из них не в состоянии «бросить камень первым» [136] .

Фактически мы утверждаем, что наши двадцать одно общество гипотетически следует рассматривать в качестве одновременных и эквивалентных, с философской точки зрения.

И, наконец, даже если мы предположим, что критики до сих пор с нами соглашались, то они могут выбрать установку, согласно которой история цивилизаций — не что иное, как вереница исторических фактов, каждый исторический факт по сути своей уникален, а история не повторяется.

Возражение состоит в том, что хотя всякий факт, подобно всякому человеку, уникален и, следовательно, в некоторых отношениях несравним, в других отношениях он может быть членом своего класса и, следовательно, сравниваться с другими членами данного класса — постольку, поскольку подпадает под классификацию. Два живых тела — животное и растительное — совершенно непохожи, однако это не делает недействительными такие науки, как психология, биология, ботаника, зоология и этнология. Сознания людей отличны друг от друга даже еще более неуловимым образом, однако мы признаем право психологии на существование и влияние, как бы сильно не расходились мы во мнениях относительно ценности ее новейших достижений. Таким же образом мы признаем сравнительное исследование примитивных обществ под названием антропологии. То, чем мы предполагаем заняться, есть попытка сделать с «цивилизованными» видами обществ нечто вроде того, что антропология делает с видами примитивными.