Соответствующий процесс можно различить и в истории эллинского мира, где любители-аристократы, чьи атлетические победы воспеты в Пиндаровых «Одах», были вытеснены командами профессионалов. В то же время те зрелища, которые в послеалександровскую эпоху ставили от Парфии до Испании T [608] («Компания объединенных артистов»), столь же отличались от представлений в самом театре Диониса в Афинах, сколь мюзик-холльное ревю отличается от средневековой мистерии.

Неудивительно, что когда социальные извращения так упорно противятся приспособлению, философам ничего не остается, как вынашивать революционные планы уничтожения этих злоупотреблений. Платон, творивший в первом поколении после надлома эллинского общества, стремится обрубить корни , насаждая свою утопию в регионе, расположенном во внутренней части страны, не благоприятствующем морской торговле и имеющем весьма небольшой стимул для любой экономической деятельности, кроме натурального хозяйства. Томас Джефферсон [609] , основоположник американского идеализма, досадно сбившегося с пути, мечтает о том же самом в начале XIX столетия: «Если бы я дал волю моей собственной теории, — пишет он, — я бы желал, чтобы Штаты не занимались ни коммерцией, ни мореплаванием, но стояли бы в отношении Европы в точности в таком же положении, в каком Китай» {113} (который держал свои порты закрытыми для европейской торговли до тех пор, пока британские войска не принудили силой открыть их в 1840 г.). А Сэмюель Батлер [610] представляет, как его единицы сознательно и систематически разрушают свои машины как единственную возможность избежать порабощения этими машинами.

Воздействие цивилизации на мимесис

Переориентация мимесиса со старейшин на первопроходцев является, как мы видели, изменением направления этой способности, что сопровождается мутацией примитивного общества в цивилизацию. Целью является поднятие нетворческой массы до того нового уровня, которого достигли первопроходцы. Однако поскольку это обращение к мимесису является кратчайшим путем, «дешевым заменителем» настоящей вещи, то и достижение цели, вероятно, будет иллюзорным. Масса реально не способна войти в «общину святых». Слишком часто естественный первобытный человек — homo integer antiquae virtutis [611] — превращается в искусственного «обывателя» — homo vulgaris Northcliffii [612] или homo demoticus Cleonis [613] . Воздействие цивилизации на мимесис в таком случае порождает извращение псевдоутонченной городской толпы, во многих отношениях значительно уступающей своим первобытным предкам. Аристофан сражался с Клеоном [614] при помощи насмешки на аттической сцене, однако за пределами сцены Клеон победил. Клеоновский «обыватель», чей выход на сцену эллинской истории перед концом V в. до н. э. является одним из безошибочных симптомов социального упадка, в конце концов, спас свою душу, совершенно отвергнув культуру, которой не удалось удовлетворить его духовный голод, потому что [в этой культуре] он смог лишь «наполнить чрево свое рожками» {114} . Как духовно пробудившийся сын инакомыслящего пролетариата, он добился наконец собственного спасения, открыв для себя высшую религию.

Возможно, этих примеров достаточно, чтобы проиллюстрировать ту роль, которую сыграла в надломе цивилизаций неприменимость старых институтов к новым социальным силам, или, выражаясь библейским языком, невозможность вместить новое вино в старые мехи.

Смена ролей

Сейчас мы исследовали два аспекта той неудачи в самоопределении, которой, по-видимому, обусловлены надломы цивилизаций. Мы рассмотрели механистичность мимесиса и неподатливость институтов. Эту часть нашего исследования мы можем закончить рассмотрением явной кары Немезиды за творчество.

Кажется, очень редко одно и то же меньшинство дает творческие ответы на два или более следующих друг за другом вызова в истории цивилизации. Действительно, партия, выделившаяся в процессе ответа на один вызов, вероятно, потерпит явную неудачу, пытаясь ответить на следующий. Это приводящее в замешательство, однако, по-видимому, обычное непостоянство в человеческих судьбах является одним из доминирующих мотивов аттической драмы и обсуждается Аристотелем в его «Поэтике» под названием [615] или «смена ролей». Это также одна из главных тем Нового Завета.

В драме Нового Завета Христос, чье Богоявление на земле является истинным исполнением мессианских упований еврейства, тем не менее отвергается школой книжников и фарисеев, которые выдвинулись лишь несколько поколений назад, возглавив героическое еврейское восстание против победоносных успехов эллинизации. Проницательность и честность, проявленные книжниками и фарисеями в этом предшествующем кризисе, привели их теперь к гораздо более важному кризису, а евреи, принявшие Мессию, это «мытари и блудницы» [616] . Сам Мессия приходит из «Галилеи языческой», а величайший из Его душеприказчиков был евреем из Тарса [617] — языческого эллинизированного города, располагавшегося вне традиционного горизонта Земли Обетованной. Если рассматривать драму под несколько иным углом зрения и на более широкой сцене, то роль фарисеев можно поручить, как это сделано в четвертом Евангелии, иудеям в целом, а роль мытарей и блудниц — язычникам, принявшим учение святого апостола Павла, когда оно было отвергнуто иудеями.

Тот же мотив «смены ролей» является темой множества притчей и второстепенных эпизодов в евангельской истории. В этом суть притч о Богаче и Лазаре, о Мытаре и Фарисее, о Добром Самарянине в противоположность Священнику и Левиту, о Блудном Сыне в противоположность его порядочному старшему брату. Та же самая тема появляется во встречах Иисуса с римским центурионом и сиро-финикийской женщиной. [618] Если мы сопоставим в одном плане Ветхий и Новый Заветы, то обнаружим, что ветхозаветная драма Исава, продавшего право первородства Иакову, соответствует той «смене ролей» в Новом Завете, когда потомки Иакова утрачивают, в свою очередь, право первородства, отвергнув Христа. Данный мотив постоянно повторяется в словах Иисуса: «Ибо, кто возвышает себя, тот унижен будет» {115} ; «Так будут последние первыми, и первые последними» {116} ; «Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное». {117} Он применяет эту мораль к Своей собственной миссии, цитируя стих из сто семнадцатого псалма: «Камень, который отвергли строители, соделался главою угла». {118}

Та же самая идея пронизывает все великие произведения эллинской литературы и кратко выражается в формуле — [619] : «Гордыня предшествует падению». Геродот подчеркивает этот урок в жизнеописаниях Ксеркса, Креза и Поликрата. Действительно, в качестве предмета всей его «Истории» можно рассматривать гордыню и падение империи Ахеменидов. Фукидид, писавший поколение спустя и в явно более объективном и «научном» духе, изображает гораздо более впечатляюще (поскольку отказывается от откровенной тенденциозности «отца истории») гордыню и падение Афин. Едва ли необходимо упоминать излюбленные темы аттической трагедии, примером которых может служить Агамемнон у Эсхила, Эдип и Аякс у Софокла или Пенфей у Еврипида. Поэт периода упадка и разрушения древнекитайского общества выражает ту же самую идею: