— Вы хотели бы с нею проститься? Или надеетесь, что она могла бы отговорить меня от задуманного? Очень сожалею, мистер Дэвис, но ничем не могу помочь. Элен уехала в четверг к сестре и проведёт у неё неделю.

Я закурил, глубоко затянулся:

— Умирать мне не жаль. Думаю, я сполна рассчитался с миром и с его обитателями.

Он непонимающе покачал головой.

— Это случилось трижды, — сказал я. — Трижды. До Элен была Беатрис, а до Беатрис была Дороти.

Он вдруг улыбнулся.

— Так вы хотите выиграть время? Ничего не выйдет, мистер Дэвис. Я запер наружную дверь. Если кто-нибудь вернётся раньше часа — в чём я сомневаюсь, — он не сможет войти. А если он будет очень уж настырно стучать, я попросту пристрелю вас и уйду через чёрный ход.

Кончики моих пальцев оставили влажные следы на поверхности стола.

— Любовь и ненависть — близкие соседи, Чандлер. Особенно у меня. Когда я люблю или ненавижу, я предаюсь этому всей душой. — Я уставился на кончик своей сигареты. — Я любил Дороти и был уверен, что она любит меня. Мы должны были пожениться. Я на это рассчитывал. Я ждал этого. Но в последнюю минуту она сказала, что не любит меня. И никогда не любила.

Чандлер улыбнулся и откусил большой кусок бутерброда.

Я прислушался к шуму улицы за окнами.

— Мне она не досталась, но и другим тоже. — Я перевёл взгляд на Чандлера. — Я убил её.

Он моргнул и уставился на меня:

— Зачем вы мне это рассказываете?

— Сейчас это уже ничего не меняет. — Я сделал глубокую затяжку. — Да, я убил её, но для меня этого было мало. Понимаете, Чандлер? Слишком мало. Я ненавидел её. Ненавидел.

Я раздавил сигарету и спокойно продолжал:

— Я купил нож и ножовку. А когда закончил, утяжелил мешок камнями и бросил расчленённое тело в реку.

Лицо Чандлера побледнело.

Я с ненавистью глядел на окурок в пепельнице.

— А через два года я познакомился с Беатрисой. Она была замужем, но мы бывали в обществе вместе. В течение полугода. Я думал, она любит меня так же, как я любил её. Но когда я предложил ей взять развод, выйти замуж за меня, она рассмеялась. Она смеялась.

Чандлер сделал шаг назад.

Я чувствовал, как пот выступает у меня на лице.

— На этот раз ножовки и ножа мне было мало. Это не удовлетворило бы меня. — Я наклонился вперёд. — Ночью я отнёс мешок к хищникам. При свете луны. И я наблюдал, как они с рычанием терзали мясо и ждали у решётки, не достанется ли им ещё.

Чандлер вытаращил глаза.

Я медленно поднялся. Я протянул руку к бутерброду, который он оставил на моём столе, и снял верхний ломоть хлеба. Я улыбнулся:

— Свиные кишки продаются густо подсоленными, Чандлер. Вы этого не знали? В небольшой круглой коробке. Пятьдесят фунтов кишок за восемьдесят восемь центов.

Я вернул ломоть хлеба на его место.

— Вы знаете, что колбасный шприц стоит всего тридцать пять долларов?

Я улыбнулся, глядя мимо него вдаль.

— Сначала вы снимаете мясо с костей — у мясников это называется «обвалка мяса». Потом нарезаете его на куски подходящего размера. Постное мясо, жир, хрящи.

Я посмотрел ему прямо в глаза:

— Ваша жена не захотела расстаться с вами, Чандлер. Она играла со мной всё это время. Я любил её и ненавидел. Ненавидел, как ещё никого на свете. И я вспомнил этих хищных кошек, и как они смаковали каждый…

В глазах Чандлера стоял ужас.

Я сказал:

— Как вы думаете, где сейчас Элен на самом деле?

И протянул ему недоеденный бутерброд.

После похорон я проводил Элен к машине. Когда мы остались одни, она повернулась ко мне:

— Я уверена, что Генри ничего о нас не знал. Не могу понять, с чего он вздумал покончить с собой, да ещё у тебя в кабинете.

Я выехал из кладбищенских ворот и улыбнулся:

— Понятия не имею. Наверное, съел что-нибудь.

Я вошёл в вестибюль мэрии с коробкой, завёрнутой в бумагу, и быстрым шагом направился к лифту. Стоявший у двери полицейский пристально посмотрел на меня, но не окликнул. Возможно, его внимание привлекла моя живописная борода.

Я поднялся на третий этаж, миновал ещё двух полицейских (один из них почесал подбородок и нахмурился) и открыл дверь приёмной мэра. Там в углу за столом у высокой двери сидел молодой человек. Увидев мою ношу, он захлопал глазами и нервно спросил: