— Вот, — сказал он. — Как договаривались. Да… сейчас.

Он вынул из кармана пластиковый пакет и бросил туда чемоданчик.

— Теперь пошли к вам.

Мы прошли тем же путем, вышли из «Стрелы», и я, не доходя до машины метра три, разблокировала сигнализацию. Мужчина, не дожидаясь, пока я его приглашу, открыл заднюю дверь и хотел было сесть, но я покачала головой:

— Садитесь на переднее. А вы постойте снаружи, — кивнула я Федору Николаевичу, а сама полезла на заднее сиденье, подняла его и, покопошившись во внутренностях, извлекла плюшевого мишку.

— Вот.

Москвич недоуменно посмотрел на игрушку, потом принял ее из моих рук и взвесил на ладони:

— Товару два кило?

— Как в аптеке, — коротко ответила я. — А здесь, в чемоданчике?

— Я же сказал — как договаривались, по сто пятьдесят за грамм. Тридцать пачек по десять. Ножа у вас нет, леди?

— Найдется.

Он ловко вспорол брюхо медведя, вынул оттуда капсулу, ловко открыл ее и, взяв немного на кончик ножа, коснулся языком.

— Нормально. А вы решили сохранить правила, что ли? Не в живых, так в плюшевых зверях? Ну ладно. Это не мое дело. Примерные сроки следующей поставки обговорим дополнительно. Вы там у себя разберитесь, а то я слышал, непонятки посыпались. Пора бы уже обходиться без резни, делать дела культурно. Всегда ведь можно договориться.

— Это не ко мне, — холодно ответила я. — Всего наилучшего.

— Не хотите проверить деньги?

— Не хочу.

— И правильно. Главное между партнерами — доверие. Было приятно поработать, леди.

И он, вложив капсулу обратно в испорченную игрушку, бросил медведя в пакет, который достал из кармана, и вышел из машины. Через несколько секунд его место занял Федор Николаевич. Он дрожал с головы до ног и не мог смирить конвульсивной этой дрожи.

— Что… что там? — спросил он. Губы бравого бывшего дрессировщика плясали, зубы постукивали. Я чиркнула по нему взглядом и раскрыла чемоданчик. Открылись аккуратные пачки долларов, уложенные несколькими рядами в два слоя. Я наугад выбрала одну из пачек, просмотрела ее и наконец произнесла:

— В каждой пачке десять тысяч баксов. Насколько я могу судить, не фальшивые. Тут… пять, десять, пятнадцать… ага — тридцать пачек.

— И сколько же…

— В сумме? — Я повернулась к циркачу. Он был так взволнован, что даже не мог умножить тридцать на десять тысяч. — Тут триста тысяч «зеленью». Цена товара, который вы хотели выкинуть. Деньги, которых может хватить на всю жизнь.

— Триста… тысяч? — выдавил он.

— Да.

— Но вы, Женя, говорили… что — двести… и…

— Когда я говорила двести, я приняла стоимость грамма препарата за сто долларов. А тут, видно, даже оптовая закупочная цена при прямой поставке — сто пятьдесят. Остается только гадать, по какой цене он будет реализовываться в Москве и особенно за границей. Долларов пятьсот, не меньше! — Я сама удивилась той яростной решительности, с которой выдохнула эти слова. — Да на месте организаторов всего дела я бы молилась на человека, который придумал, синтезировал и до сих пор получает эту наркоту! Памятник бы ему при жизни поставила… А вы, Федор Николаевич, даже имени его не знаете. Это, прямо скажем, неуважение.

В моем голосе звучал злой сарказм. Но Федор Николаевич, по-моему, не услышал его: настолько он был захвачен громадностью суммы, полученной, казалось бы, ни за что. Он сидел, уставившись на деньги бессмысленным взглядом, и что-то бормотал себе под нос. Выглядел заслуженный деятель искусств, что и говорить, неадекватно.

— Поехали, — хрипло выговорил он.

— Проехали, — сказала я. — Не тряситесь, Федор Николаевич. Самое страшное позади.

Я даже не подозревала, насколько ошибалась, говоря это в порядке успокоения своего клиента…

Трио в составе киллера Мусагирова, бывшего директора цирка, клоуна и негодяя Тлисова, а также некоего Котова, в котором, скажем, лейтенант Голокопытенко, будь он здесь, легко опознал бы того самого хромого старичка, которого он вел от дома Мусы, вошло в кафе «Стрела» без пятнадцати минут восемь. Мусагиров уселся за стойку бара и, нахально сверкая глазами, сказал:

— Мне нужен хозяин.

— Его нет.

— Такого не может быть, чтобы его не было. Если угодно, то я хотел бы присесть вон за тот столик в углу, но как-то недосуг туда идти.

— Да, — подтвердил Тлисов. Бывший директор цирка теперь мог бы выступать на арене и без грима: сейчас у него был красный нос, желтоватое лицо и вьющиеся седеющие волосы.

Бармен недоуменно глянул на посетителей. Он явно ничего не понимал.

— Позови хозяина, чмо, — ласково сказал ему Муса, — а то мы тебя, падлу, по-плохому будем просить.

— Да вы что, ребята… — пробормотал тот. — Сейчас… я сейчас.

Хозяин вышел с суровым лицом и, окинув незваных гостей не особо восторженным взглядом, произнес:

— Чем могу служить?

— Ты типа хозяин, да? — с места в карьер огорошил его Мусагиров.

— Ну а если так?

— Да ты не крути, зема. Скажи «да» или «нет». Если ты хозяин, то все путем. Поговорить надо.

— Я хозяин. А что надо-то?

— Не надо так сурово, мужчина, — отозвался Мусагиров с чуть угрожающей улыбкой. — Мы ж к тебе не воевать, мы ж с тобой работать приехали.

— Работать? Мне не нужны работники. У меня штат кафе полностью укомплектован.

Котов хохотнул, Тлисов скривил губы в длинной кислой улыбке, а Муса отозвался: