Мои плечи обнимают руки Слепого, ощутимо ударив током. Я вздрагиваю.

– Как ты? – спрашивает он сочувственно.

– Хреново.

Слепец садится напротив. Такой же, как всегда, никаких изменений, не считая еле заметной прозрачности.

– Плохо, – говорит он. – Лучше соберись. У тебя много других забот.

– Будь добр, придержи свои вожацкие лекции для другого раза, – огрызаюсь я. – Мне не до того сейчас.

Слепой на удивление миролюбиво соглашается:

– Как скажешь. Но другого раза может не быть.

Свет мигает. Дважды. Бородачи в углу возмущенно свистят.

– Ох, – испуганно говорит Лорд. – Ничего себе…

Я оборачиваюсь. По проходу между столами к нам движется странное существо. Голое, тощее как скелет, с обломками крыльев за плечами, с ног до головы покрытое рубцами и язвочками. На шее у него ржавый ошейник, с которого свисает, волочась по полу, не менее ржавая цепь.

– Что это за ужас? – шепчет Лорд. – Что за ходячий труп?

– Зачем же труп? – укоризненно спрашивает индус, оторвавшись от кальяна. – Это наш дорогой Македонский.

Изувеченный ангел тем временем останавливается перед нами, придерживая свои цепи, и ждет. Белые перья, заменяющие ему волосы, свисают на лицо, из остатков крыльев торчат обнаженные кости. К нему лучше не приглядываться. В каждой ранке какое-то копошение, которое лучше не рассматривать, на лице выражение, которое лучше не запоминать. Лорд отворачивается и шарит вокруг в поисках костылей, выдыхая воздух со свистом.

– Македонский, – говорю я. – Кончай сходить с ума.

Он поднимает глаза. Темно-красные на белом лице. И я вижу, что это Седой. Или он просто похож на Седого.

– Прекрати это, – прошу его я. – Я тебя простил. Ты не виноват ни в чем.

– Правда? – спрашивает он надтреснутым голосом. – Ты не врешь мне из жалости?

– Я никогда не лгу из жалости, – говорю я.

Свет гаснет, в зале вопят.

Я прикрываю глаза, а открыв, обнаруживаю себя в столовой. Под Крысиным столом надрывается магнитофон, продолжив и разнообразив вопли, которыми оборвалось мое пребывание не здесь. Лэри дергает в такт музыке головой, подчищая хлебом тарелку. Толстый рядом с ним дремлет, уткнувшись в заляпанный нагрудник. Македонский ест свой суп, низко склонившись над тарелкой, чтобы не было видно, что он плачет.

Табаки негодующе смотрит на меня.

– Что происходит, Сфинкс? Что происходит, я спрашиваю?

– Ничего, – говорю я. – Что здесь могло произойти?

– Ты обидел Македонского? – подозрительно уточняет Шакал. – Я сейчас дух из тебя вышибу, если ты его обидел!

– Все в порядке, – сквозь зубы говорю я, потихоньку зверея от его приставаний. – Успокойся и отстань от меня.

– А если все в порядке, почему он ревет?

– А почему ты спрашиваешь об этом Сфинкса? – интересуется Слепой, швыряя в свою тарелку скомканную салфетку. – Может в этой стае кто-то спокойно пореветь без твоего участия?

– Сфинкс ему в чем-то поклялся, – не успокаивается Табаки. – И теперь Македонский ревет.

Я встаю и покидаю столовую, пока меня окончательно не достали.

Сразу за дверью натыкаюсь на Лорда, который сидит на полу с видом приговоренного к казни и обнимает костыль. Сажусь рядом с ним.

Лорд громко сморкается в платок и говорит, глядя в сторону:

– Нервы с вами, конечно, нужны стальные.

И опять обнимает костыль. Я смотрю в потолок, где змеится еле различимая снизу надпись, и думаю о том, что вот – желающие высказаться добрались уже до потолков, наверное, скоро потолки запестрят надписями и рисунками не хуже стен, а тем, кто захочет их прочесть, понадобятся стремянки, и Дом обрастет стремянками… я думаю об этом и молчу.

Опрокидывают ведро с мыльной водой. Лязг, хлюп, и пенные реки растекаются по полу. Для меня – зеленые. Для остальных – наверное, серые. Не успевшие удрать сгрудились на подоконниках и с ужасом таращатся.

Второе ведро. Реки получают подкрепление, и на полу уже озеро. Я бы, правда, в нем плавать не стал. Одни плевки чего стоят, хотя их как раз не видать, слились с мыльной пеной. Зато окурки и всякая недогрызенная дрянь на плаву неприятно меняет очертания.

– Лодку бы сюда, – пищит с подоконника Белобрюх, опасно свешиваясь. – Поплавать-поплавать! Лодку и весла!

Кто-то скидывает его вниз, и общей мокрости становится больше на одного Крысенка.

Микроб и Мартышка с кислыми рожами гонят перед собой две швабры с нанизанными тряпками. Брызги, конечно, летят, и они с ужасом глядят на свои блестящие сапожки, как будто весь месяц не ходили по всему этому же самому, только без воды. Швабры доезжают до стен, разворачиваются и едут обратно. Размазывание грязи, если честно. Проку почти никакого, но если хотя бы этого иногда не делать, страшно думать, что со всеми нами станет.