Неожиданно, когда до утки оставалось всего несколько метров, рядом с ней из воды вынырнула чуть приплюснутая крысиная мордочка с маленькими мохнатыми ушками. Головка огляделась и сразу же скрылась, на её месте проструился лоснящийся иссиня-чёрный бок, махнул, будто разметая за собой рябь, окладистый пушистый хвост. Зверёк показался и исчез, и только тут до завкосмопортом дошло, что вместе с ним исчезла с поверхности убитая утка.

— Стой, куда! Да что же это? — забормотал Бурлака, растерянно вглядываясь в разбегающиеся по воде круги. — Это же надо, из-под носа… Так провести! — Растерянность сменилась весёлостью. — Ну, негодник! В жизни не видел такого нахальства. Поохотились.

Вдалеке глухо кашлянул автомат Грауффа. Бурлака прислушался, но второго выстрела не последовало. Значит, убил. Второй раз обычно стреляют вдогонку после первого промаха — и снова мажут. Он поймал себя на том, что испытывает лёгкую досаду: у Глена, судя по всему, уже пара уток есть, а у него ни одной. Бурлака представил себе, как доволен будет мальчишка-эколог, если он вернётся пустой. А Глен, с его первобытным юмором, обязательно ляпнет что-нибудь вроде «стрелять надо уметь».

Бурлака застыл, различив в утреннем воздухе, уже подкрашенном рассветом, знакомый посвист.

Над островком показалась стайка уток. Они летели с большой скоростью, на предельной для охотничьего ружья высоте. Бурлака поймал на мушку первую, дал упреждение в два корпуса и спустил курок. Как подстёгнутая кнутом, стая резко взмыла вверх, а та, в которую стрелял Бурлака, застыла на миг в воздухе, потом вдруг, словно лишившись опоры под крыльями, закувыркалась и камнем рухнула в воду.

На этот раз Бурлака решил поспешить и погнал лодку к добыче резкими, энергичными гребками. «Что, стрелять надо уметь, — приговаривал он себе под нос, работая вёслами. — Какой выстрел, чёрт побери! Ах, какой выстрел!»

Раздался всплеск. На поверхности снова появилась та же чёрная меховая спина и устремилась к его утке. Состязаться утлой надувной лодчонке с речным хищником было бесполезно.

— Кыш, проклятая! — заорал Бурлака, изо всех сил хлопая по воде вёслами.

Спина быстро приближалась к убитой им утке.

— Ах, ты так! — Бурлака в отчаянии бросил весла и схватил ружьё. — Тогда получай!

Мгновением позже грохота выстрела по воде вокруг плывущего зверька туго хлестнула дробь. Зверёк крутнулся волчком, словно пытаясь ухватить себя за длинный хвост, и перевернулся вверх нежно-жёлтым брюхом.

Грауфф уже давно отстрелялся, взял двух положенных ему уток и вернулся к Стасу, оставшемуся на берегу около лагеря. Они молча сидели рядом, отложив ружья, и с наслаждением глядели на реку, вбирая в себя её непрозрачную, зеркальную чистоту, так же как и река вобрала в себя деревья и кусты по берегам, розово-голубое небо и их самих. Отражение всё время подрагивало, то хмурясь непрошено набежавшему ветерку, то закручиваясь в весёлых, из ниоткуда возникающих водоворотиках, то рябью разбегаясь в разные стороны под ударом тяжёлого рыбьего хвоста и серебристым дождиком выплеснувших из воды мальков. Время от времени на реку серыми планерами ложились скользящие тени, и тогда они поднимали голову и глядели на стаи длинношеих птиц. В некоторых Грауфф узнавал анторгских уток, но большей частью они, хотя и удивительно напоминали земных птиц, были ему незнакомы.

— Вы знаете, что это за птицы, Стас? — поинтересовался он.

— В основном водоплавающие. Больше всего здесь уток, но водятся и фламинго, пеликаны, цапли, журавли. То есть не настоящие, конечно, а их, если так можно выразиться, анторгские аналоги.

— Это невероятно, — покачал головой Грауфф, — за тысячи световых лет от Земли встретить почти что её близнеца. Невероятно.

— Что ж такого невероятного? — возразил Стас. — Органическая жизнь развивается в миллиардах миров, и пути её развития бесконечно разнообразны. А согласившись с этим утверждением, нельзя не признать, что в бесконечности вероятны и очень схожие модели эволюции. Может быть, даже идентичные. Но если Анторг и брат Земли, то не родной, а многомногоюродный.

— И всё же я должен признаться, что ни на одной ещё планете не чувствовал себя так уверенно, по-домашнему, как здесь. Порой я даже начинаю забывать, что не на Земле.

— Сходство, Глен, в основном внешнее. Возьмите тех же уток, например. Нам известно, что они водоплавающие, пернатые, держатся стаями. Ещё — что они съедобны для человека и что из них выходят роскошные чучела. И всё. Мы даже не знаем, как они появляются на свет. Мы уже привыкли видеть в небе или на реке взрослых особей, но никто никогда не встречал птенцов. Я уже не говорю о гнёздах. Не исключено, что они вовсе не несут яйца, как предполагается. Это я вам затем сказал, Глен, чтоб вы поняли, что мы почти ничего не знаем об экологии Анторга. Хотя уже активно в неё включились. Так почему-то получается всегда. Сначала мы проникаем в среду, ломая при этом какие-то устоявшиеся связи и создавая новые, а уж потом начинаем изучать её. К счастью, экологические системы достаточно гибки и выдерживают в большинстве случаев разумное вмешательство. Точнее, вмешательство до определённых разумных пределов. Но где эти пределы? Кто определит их для конкретного экоцентра, который, кстати, никогда не бывает замкнутым полностью?

— Да, я понимаю вас, — задумчиво произнёс Грауфф, провожая взглядом стаю белых длинноклювых птиц, протянувшихся вдоль реки. — На родной планете нам потребовались сотни лет, чтобы перестать пилить под собой сук.

— И ещё сотни лет, — подхватил Стас, — чтобы осторожно вернуть к жизни то, что ещё можно было спасти, и установить, наконец, с природой долгожданные «разумные отношения». Понадобилась для этого ни много ни мало вся научная и техническая мощь Земли. А чем располагаем мы в малых колониях? Что есть у нас? Полевая лаборатория, пять-шесть специалистов и право выписывать на экологические нужды полтонны оборудования в год.