– Тогда надо им объяснить это! – разволновался я. – Иначе…

– Остановись, Яков, – прервал меня Кастанеда. – Для начала спаси себя сам.

– От чего?!

– От смерти, Яков, от смерти, – глухо проронил он. – Ты сейчас – мертв. Твой дядя добился своей цели: его артефакты обесточили тебя. Твой временной пузырь почти пуст; от него осталась одна оболочка. Любой другой в подобной ситуации был бы уже не жилец; дон Хесус и дон Фернандо договорились с твоим союзником, чтобы он не забирал тебя. Но и сил для жизни у тебя не осталось.

– В таком случае, как же я смогу себя спасти? Если даже три, нет – четыре мага не могут меня вытащить?

– Вернуться к началу времен, – ответил Кастанеда, глядя мне прямо в глаза. – Родиться заново.

Я всплеснул руками.

– Карлос, ты говоришь такими загадками, которые я не в силах разгадать! Дай мне инструкции: что и как делать. Ты же знаешь: сам я все только порчу.

– В своем земном времени ты – труп, – сказал он. – С одной особенностью: сердце твое бьется, хотя ты почти не дышишь. Мы обрядили тебя, как покойника; и даже положили под язык обол. Достань его.

Я сунул руку себе в рот и с удивлением обнаружил под языком монету. Как же я говорил, не замечая ее? Ах да: это сновидение…

– Этот обол, – продолжал Кастанеда, – ты отдашь своему союзнику. И он проведет тебя к началу твоего личного времени. Ты должен будешь нарастить это время самостоятельно.

– Как?

– Вспоминая всю свою земную жизнь с момента зачатия. В сновидении это не так трудно, – опередил он мой невысказанный вопрос. – Ведь время сновидений – это и есть время начала всех начал. Тебе стоит лишь сделать усилие, и ты увидишь и свое зачатие, и момент рождения. Хочу предупредить тебя: это может быть горестным опытом. Хотя может и наоборот. А теперь я передаю тебя твоему союзнику.

Он махнул рукой куда-то в сторону; я машинально посмотрел туда, а когда обернулся, Кастанеды рядом со мной уже не было. Вместо него на скамье сидела женщина, в длинном бархатном платье с пестрым позументом; на поясе висела связка ключей. На голове ее было сомбреро, из-под которого на лицо свисала густая вуаль. Я узнал этот образ: так изображают Санта-Муэрте, Святую Смерть. Она протянула мне руку, обтянутую лиловой перчаткой; я подал ей обол, и в тот же миг пол базилики обвалился под нами. Сидя на церковных скамьях, мы летели к центру земли с бешеной скоростью; Смерть придерживала сомбреро, чтобы его не снесло встречным потоком. Полет прекратился резко: мы вдруг зависли в темноте. Смерть поднялась со скамьи, встала прямо передо мной и подняла вуаль. Ни лица, ни оскаленного черепа – ничего. Круг пустоты в окружающей тьме. И в середине этого круга находился я. Я понял, что вернулся к состоянию не-рождения, стал чистым духом: для того, чтобы этот дух воплотился человеком, человека нужно было зачать. Я сосредоточился на этой идее, и увидел.

Это было похоже на слияние двух рек; причем одна из них была природной – ее бурлящие потоки, нисходившие с горных вершин, играли и искрились на солнце. Другая напоминала скорее рукотворный канал, отведенный для полива полей – с проточной, но столь медленно текущей водой, что она казалась стоячей. Я понял, что бурливая река – энергия моей матери; оросительный канал – сила моего отца. Я видел их как бы сверху, из космоса: но дальность расстояния не мешала мне разглядеть все детали. Реки сливались, образуя букву Y, левый приток которой причудливо изгибался, а правый был прям, как стрела. Этот игрек и был мной-человеком. Я вдруг понял, что у духа, который еще мгновение назад мог только видеть, появилось сознание. Я начал осознавать себя, и это осознавание росло с каждой минутой. Вместе с ним росли и воспоминания: я бы сравнил это с обрастанием костей мясом – хотя подобный процесс существует лишь в умозрении. Я видел миг своего рождения – трудного и трагичного: рожая меня, мать приобрела недуг, который довел ее до могилы. Я вновь проживал свое младенчество, отрочество и юность. Но эти смертные воспоминания сильно разнились с тем, что я помнил, находясь в земном взрослом теле. Сейчас я переживал воспоминания той светящейся сущности, что открылась мне, когда я впервые пришел к базилике святого Иосафата. И с каждым воспоминанием прибавлялось и мое личное время. Мой временной пузырь рос, тесня окружающую его вечность; и моя вечность тоже виделась мне пузырем. Из моего нынешнего видения это было естественно. В момент, когда я дошел до вечернего визита дяди Джорджа, кто-то сзади закрыл мне глаза и рот. Я инстинктивно дернулся… и очнулся от сновидения.

Сделав глубокий вздох, я открыл глаза: по ним сразу же ударило ярким светом, словно кто-то направил мне в лицо сильный фонарь. Несколько мгновений я пролежал, зажмурившись, затем приоткрыл глаза – слева струился мягкий красноватый свет, едва освещавший комнату.

– Мои поздравления, Яков, – Кассандра села на край кровати и, улыбнувшись, взяла мою ладонь в свои руки. – Ты снова с нами.

Тут же откуда-то налетел Тед.

– Бирсави, это было… потрясающе! – он задыхался от восторга.

– Что. Потрясающе, – привыкая к звучанию собственного голоса, сказал я.

– Твое путешествие к началу личного времени! – вскликнул он.

Я попробовал подняться: это получилось; я сел, опершись о подушку.

– А тебе о нем откуда известно? – удивился я.

– Мы же вели тебя! Все! – радостно затараторил он. – Кастанеда сказал, что это будет для нас очень ценным опытом, он не вправе лишать нас такого урока.

Я испытал некую злость к Кастанеде: все-таки мое зачатие и рождение – дело слишком интимное, чтобы использовать его в качестве учебного пособия.

– Не ревнуй, Яков. – Кассандра догадалась, о чем я подумал. – Мы видели это не так, как ты: мы ведь находились снаружи. Просто вспышки энергии, только и всего. Никаких конкретных образов.

– Да! – заорал Тед. – Вспышки энергии – как сотни фейерверков!

– Не ори, Ловенталь, – сказал я, потирая ухо. – Не то я снова оглохну. А где Карлос?

– Он сказал, что придет утром, – ответила Касси.

– Утром? А сейчас что?

– Глубокая ночь, – сообщил Тед. – И нам всем надо выспаться.