— Сначала я должен освежевать их, — решительно произнес он, стряхивая неуютное ощущение. — Потом изжарю.

— Они ведь совсем свежие, разве не так? — спросил Маннек.

Рамон сам удивился собственной улыбке.

— Я должен снять их кожу. И мех. Срезать ножом, понимаешь? Если уж на то пошло, я их шкурки просто выброшу, ясно? Потеря денег, конечно, но кузнечиковым шкуркам все равно грош цена.

Маннек дернул хоботом и потыкал кузнечиков ногой.

— Это представляется неэффективным. Почему ты отрезаешь и выбрасываешь значительную часть пищи?

— Я не питаюсь шерстью.

— А, — протянул Маннек. Он подошел к Рамону и опустился на землю, гротескно согнув ноги задом наперед. — Будет интересно понаблюдать за этой функцией. Продолжай.

— Мне нужен нож, — заявил Рамон. Маннек не сказал ничего. — У того человека наверняка с собой нож.

— Тебе тоже нужен?

— Ну, не могу же я сделать это зубами? — буркнул Рамон. Инопланетянин молча снял с пояса какой-то цилиндр и протянул Рамону. Рамон озадаченно повертел его в руках, Маннек коснулся цилиндра, и тот распрямился в тонкое серебристое лезвие дюймов шести в длину. Рамон взял этот странный нож и начал потрошить гордиту. Узкое, похожее на проволоку лезвие резало плоть как масло. Должно быть, голод заставил Рамона всецело сосредоточиться на этой задаче, поскольку лишь разделавшись с гордитой и взявшись за кузнечика, он сообразил, что такого сделал инопланетянин. Он сам дал ему в руки оружие.

Чудище совершило ошибку. Теперь оно умрет. Адреналин ударил ему в кровь, и Рамону пришлось сделать над собой усилие, чтобы его руки не дрожали от возбуждения. Низко склонившись над тушкой кузнечика, он покосился на Маннека. Похоже, инопланетянин ничего не заметил. Следующий вопрос: куда наносить удар? В туловище — рискованно: он не знал, где у инопланетянина расположены жизненно важные органы, так что разить наверняка не получится. Маннек больше и сильнее его. Стоит поединку затянуться, понимал Рамон, и у него не будет ни малейшего шанса на победу. Все надо проделать быстро. Горло, подумал он, и мысль эта принесла ему такое облегчение, что он разве что не воспарил. Он полоснет ножом по горлу как сможет сильнее, глубже. У этой твари есть рот, и она дышит — значит, там наверняка проходит что-то вроде трахеи. Если удастся перерезать ее, дальше ему останется всего лишь остаться живым на время, достаточное, чтобы инопланетянин захлебнулся собственной кровью. Не слишком верный шанс, но он попробует.

— Посмотри-ка, — произнес он, поднимая тушку гордиты. Лишенная шкурки, плоть ее была нежной, розовой, как сырой тунец. Маннек придвинулся ближе — как и надеялся Рамон, взгляд его сосредоточился на куске мяса в левой руке Рамона, оставив без внимания нож в правой. Головокружительная жажда насилия захлестнула его — как тогда, в переулке за баром в Диеготауне. Чудища не знали, что это существо, которого они поймали, тоже умеет быть монстром! Он выждал, пока Маннек чуть повернет голову набок, чтобы лучше разглядеть гордиту, выставив желтую, покрытую черными пятнами кожу на горле, и тогда он ударил…

Он лежал на спине, глядя в фиолетовое небо. Мышцы живота свело мучительной болью, и он глотал воздух жадно, маленькими глотками. Боль ударила его с силой каменного великанского кулака, расплющила и отшвырнула в сторону. Все произошло слишком быстро, он даже не помнил, что, собственно, произошло, но тело до сих пор болело и дергалось от потрясения. Нож он уронил. Вот дурак, подумал он.

— Интересно, — произнес Маннек. — Зачем ты сделал это. Я не представляю для тебя опасности, поэтому тебе нет необходимости защищаться. Я не гожусь тебе в пищу, поэтому тебе не нужно убивать меня для пропитания. Ты не объявлял мне войны. Я не ходил в этот ваш бар, и денег у меня нет. Я не трахал твоей жены. И тем не менее ты выказываешь побуждение убивать. Какова природа этого побуждения?

Рамон рассмеялся бы, если б мог; все это было слишком смешно, слишком трагично, хоть и достойно его отчаянной вспышки. Он заставил себя сесть. Руки и грудь его перепачкались в крови — оказывается, он катался по освежеванной тушке гордиты.

— Ты… — выдавил из себя Рамон. — Ты знал.

Перья на голове у Маннека вздыбились и снова опали. Непроницаемый оранжевый огонь его глаз чуть померк в мягком свете, просачивавшемся сквозь купол леса.

— Сахаил участвует в твоем течении, — ответил тот. — Он не позволяет твоих действий, вмешивающихся в твой таткройд. Ты не можешь причинить мне вреда никаким образом.

— Получается, ты можешь читать мои мысли.

— Сахаил способен предотвращать действия, представляющие собой ойбр прежде, чем эти действия случатся. Я не понимаю, что значит «читать мысли».

— Ты знаешь, о чем я думаю! Ты знаешь, что я собираюсь делать, прежде, чем я сделаю это.

— Нет. Пить из первых побуждений означает нарушить течение и воздействовать на твою функцию. Только когда твои намерения выражают ойбр, тебя поправляют.

Рамон вытер глаза тыльной стороной руки.

— Значит, ты не можешь сказать, что я думаю, но можешь сказать, что я собираюсь делать?

Маннек молча смотрел на него.

— Каждое движение есть каскад от намерения до действия. Сахаил пьет из верхней части каскада. Намерение действовать предшествует действию, поэтому ты не способен действовать прежде, чем я узнаю о действии, которое ты намерен совершить. Попытки причинить мне вред не могут быть завершены и будут наказываться. Ты действительно примитивен, если не знаешь этого. — Маннек склонил голову набок и всмотрелся в него еще более пристально. — Прошу тебя, вернемся к моему вопросу. Какова природа этого твоего побуждения? Почему ты желал убить меня?