— Ну что, особист? — прошипело чудовище самодовольно. — Кто из нас добегался?

— Ловок, шельма, — признал Сидоркин. — Так ведь еще не вечер.

Корин ткнул ему в зубы костяшками пальцев, отчего у майора затрепетал мозжечок. Пообещал:

— Скоро будет вечер и даже ночь. Как меня выследил, мент?

— Шел по трупам. — Сидоркин проглотил липкий кровяной комок. — Ты же их оставляешь, как шелуху от семечек.

— И сколько вас таких следопытов? Или ты один?

— Нас много, не сомневайся. Тебе, парень, так и так капут. Лучше сдайся добровольно. Зачтут как явку с повинной.

— Докажи, что много.

— Тогда сдашься?

— Может быть. — Корин придавил его грудь коленом, повредив несколько ребер. Силища огромная, о чем говорить… С медведем свела судьба.

— Доказательство в кармане, — сказал Сидоркин. — Можешь сам убедиться.

Чудовище сделало по-своему. Обхватило железными клешнями его глотку и чуть-чуть приподнялось, чтобы майор мог сунуть руку в карман. Он понял, достал бумажник, где, кроме всего прочего, лежала фотография волосатика. Говорить он не мог и затряс бумажником, как флажком. Корин опять придавил его всей тушей, раскрыл бумажник и наткнулся на фотку. Разглядывал с любопытством. Похож, но не очень. И все-таки непонятно. Где же он так наследил?

— Откуда это, мент?

— А как думаешь?

За дерзость Сидоркин получил двусторонний хлопок по ушам, отчего трепещущий мозжечок послал по нервной системе огненный импульс, и он на некоторое время оглох.

— Не шути со мной, — предупредил Корин, начавший испытывать некоторое уважение к жертве. — Я шуток не понимаю.

Сидоркин по губам прочитал сказанное, на всякий случай сообщил:

— Не слышу. Оглушил. Слезь, потолкуем по-хорошему.

— О чем, мент? Ты уже мертвец. Сейчас сердце выну. Ишь как скачет воробышком… Страшно тебе, мент?

Забавляясь, предвкушая сладкую горечь во рту, Корин приложил ухо к груди майора, и это была его единственная маленькая ошибка. Сидоркин, упершись пятками, скользнул вперед и зубами впился в лохматую щеку чудовища, прокусив до десен. На маневр потратил столько же сил, как на сто прыжков с парашютом.

У Корина был заниженный болевой порог, и он давно нашел этому объяснение. Погружение в духовные глубины бытия, борьба со злом на тонком уровне сделали его практически невосприимчивым к примитивным физическим страданиям. Однако подлый поступок живчика-мента на секунду отвлек его внимание, он расслабился, и Сидоркин воспользовался этим. Ухитрился высвободить руки и, уже на последнем энергетическом сломе, ткнул растопыренными пальцами, как гвоздями, в свинцовые зенки. Ослепленный, Корин взвыл и затряс башкой, как вол, отгоняющий слепней. А когда очухался, то увидел, что юркий майор, извиваясь червем, целеустремленно ползет к своей пушке, лежащей возле самой двери. Ему оставалось не больше метра, чтобы коснуться ствола рукой.

— Стой, догоню! — насмешливо окликнул Корин, чем подхлестнул майора.

Тот почти накрыл пистолет ладонью, но Корин опередил, носком отшвырнул пистолет подальше к стене. Затем осыпал живчика градом пинков, целя по почкам, по печени, по сердцу, но сдерживаясь, не вышибая дух окончательно. Ему хотелось еще поговорить с ползунком, выказывающим чудеса живучести.

— Какой-то ты неугомонный, мент, — заметил озадаченно, прервав экзекуцию. — Перед смертью надо вести себя с достоинством, не шебуршиться. Не учили тебя?

Майор перевернулся на спину, пыхтел, пучил осоловелые глаза.

— Чьей смертью, подонок? Уж не твоей ли?

— Кто еще знает обо мне? Скажи — и прикончу без мук.

Их взгляды на мгновение сошлись.

— Ты не так уж безумен, — прошамкал Сидоркин разбитым ртом. — Просто одичал. Сдавайся, подлечат. Я похлопочу.

Корин присел на корточки, чтобы лучше слышать.

Сидоркин попытался достать его ногой, но тот перехватил ногу и, оскалясь, без особого напряжения с хрустом вывернул ступню. Сидоркин болезненно сморщился.

— Вот уж точно: сила есть, ума не надо… Ладно, зачем тебе Анна Берестова? Жениться собрался?

— Ты ее знаешь?

— Еще бы! Красивая женщина. У тебя хороший вкус.

— Это вы ее припрятали?

— Ну а кто же? Без меня не найдешь.

— Найду, — заверил Корин. — Врать не умеешь, мент. От страха лепишь что попало. Штаны небось обоссал?

— Ошибаешься, голубок. Моего страха ты не увидишь, хоть сто раз убей. Лучше признайся, зачем тебе Анна?

— Все равно не поймешь. Ты собачью жизнь прожил, а это высшая материя.

— Какая там высшая? Кровищи насосешься да замочишь. Только с ней у тебя выйдет осечка.

— Почему?

Вместо ответа Сидоркин изловчился и боднул головой, но это ему лишь показалось. Чудовище опрокинуло его на спину. Опять придавило коленом, дивясь ментовской неукротимости. По мнению Корина, у двужильного мента все естество давно спеклось в кровяной ком, он должен мычать и умолять о пощаде, а он по-прежнему брыкался, и в сощуренных глазах не гас боевой огонек. Невероятно.