Граф Гольдмунд фон Инстер принял участие в походе Ливонского ордена на Русь. Нет, не было в его сердце корысти, когда он облачался в доспехи и садился на коня. Обширные владения, древний род — все имел гордый рыцарь. Лучшие дворы Европы раскрывали перед ним двери, но он быстро пресыщался великолепием и богатством. Слишком проста и понятна была окружающая жизнь, и с давних пор влекла его к себе тайной сокровенная красота Востока, что пряталась за необозримыми лесами и степями. И воплощала ее диковинная страна, протянувшаяся от южного моря до северного и сама похожая на море, не имеющее постоянных берегов. Не было в ней ни законов, ни порядка. Сокровища земли не делали ее богатой, победы не давали счастья, но, единственная среди многих, она прозывалась Святой Русью.

Еще в детстве граф слышал протяжные песни русских странников. Сладкой тоской будоражили они душу. А на торжищах взор его всегда притягивали их товары. Пестрота и строгость, чистота и прозрачность красок соединялись в изделиях славян. И сами они, в длинных кафтанах, с заросшими бородой лицами, со скорбной добротой в глазах и певучей речью, резко выделялись среди толпы приезжих купцов. Было в них что-то и очень близкое, и чужое. Непостижима была их внезапная удаль, когда все вырученное могли они в один миг швырнуть на ветер. Кто из людей Запада был способен попрать богатства, ради которых свершен тяжкий путь, отвернуться от плодов труда, рассеять смехом смысл своих деяний? Дивный народ! Какова же их страна? Вот и решил рыцарь вблизи разглядеть таинственный край.

Но не легкой прогулкой обернулся поход на Русь. Численность и мощь рыцарского воинства не давали преимуществ, ибо сама природа оказывалась жестоким противником. Не миловала она и русичей, но, привыкшие к лишениям, они не замечали ее препон. У стен Изборска стала и не могла продвинуться дальше Орденская рать. Ранняя зима отрезала пути назад, и вскоре рыцари почувствовали себя в осаде. Голод и мороз вцепились в войска, сея отчаяние и панику. Осажденные русичи же с бессмысленным упорством защищали стены, за которыми не было добра.

Гольдмунд проклинал день, когда, потворствовав своей блажи, отправился в поход. Теперь жестокая расплата грозила незваным пришельцам.

Как-то в поисках дичи граф отъехал от лагеря и завернул в лес. Внезапно услыхал он крики. Пришпорив коня, рыцарь помчался на шум. В крошечной деревушке с десяток ландскнехтов напали на крестьян, пытаясь отобрать у них скудное имущество и пропитание. Несколько стариков оборонялись вилами и топорами, женщины пытались тушить подожженные избы. Сам не зная почему, граф выхватил меч и ринулся на подмогу крестьянам. Неожиданное нападение рыцаря ошеломило воинов, и они, бросив добычу, побежали прочь. Гольдмунд остановился с тяжелым чувством. Теперь возвращение к своим грозило судом и смертью, а остаться у врагов значило предательство. Тронув поводья, он двинулся прочь по незнакомой дороге, которая сама ложилась под копыта коня. Она завела его в чащу. Началась пурга, и вскоре пришла ночь, чтобы навек закрыть ему глаза. Обессиленный, замерзший, рыцарь склонился к шее коня и погрузился в последний сон. Но срок для него еще не наступил, и судьба послала ему спасение. Конь его, не чуя воли хозяина, побрел в обратный путь и вскоре очутился в деревне. Услышав среди ночи ржание, крестьяне вышли и перенесли рыцаря в избу.

Долгую зиму провел граф среди русичей. Как-то занесло в деревню отряд русских воинов во главе с боярином Зосимой Печерским. Предложили они рыцарю идти с ними против Ордена, но он наотрез отказался. Желая испытать его, накинули ему веревку на шею и зацепили за сук. Ни слова о пощаде не вымолвил рыцарь. Тогда освободили его, и взял боярин Гольдмунда в свой терем. Там нашла его сердце печальная любовь к чужеземной красавице.

Хороша была дочь Зосимы Варенька! От весенних ручьев да тающего снега перешли белизна и прозрачность на ее лицо. В синеве ее глаз само небо зарю встречало. В русые волосы облачко запуталось. Только еще лучше был голос боярышни: будто волна из глубин морских рождалась и музыкой звучала. Все вокруг замирало, прислушивалось к ее голосу, а затем подпевать начинало. Садится Варенька за прялку — и тут же из печи огонь гудеть начинает, ветер в щелях посвистывает, половицы скрипят. Мало кто мог остаться равнодушным к ней, что ж говорить об одиноком графе. В чужой стране, среди незнакомых людей и обычаев лишь пение Вареньки делало тише его тоску по родине. Казалось ему, что он возвращается в детство и сквозь сон слышит колыбельные песни.

Чудной принцессой заморского царства являлась Варенька для Гольдмунда, но и он тронул ее сердце. Чуткое к чужому страданию, оно поначалу отозвалось жалостью, а потом и привязалось к рыцарю. Только не было радости в этой любви. Граф Гольдмунд не гостем на Русь пришел, но вместе с врагами ее. Тяжко бороться с сердцем, и лишь когда время разлуки наступило, не выдержала Варенька. Гордость свою сломила, сама к графу явилась, на шею бросилась:

— Увези меня с собой, рыцарь, нет мне без тебя жизни.

Слаще меда и пьяней вина были слова Вареньки для Гольдмунда, но разума его не затуманили.

— Кончится война, я приеду за тобой. Не на простом коне повезу в свой замок, а в золоченой карете.

— Не нужна мне ни карета, ни замок, только быть с тобой, сокол ясный.

Но рыцарь не мог понять ее и твердил лишь слова прощания.

Вышла провожать его Варенька, на высокую колокольню показала:

— День и ночь буду ждать тебя, с колокольни высматривать, о себе весточки подавать.

«Что за весточки? — подумал рыцарь. — Лягут меж нами леса и степи, горы и долины, реки и озера…»

Только ошибся Гольдмунд, когда не поверил боярышне. Не знал он, что для сердца нет преграды, коль проснулось оно.

Меж тем пошла Варенька к мастерам литейщикам и на свой голос велела отлить колокол, чтобы звон его летел вокруг земли. Вот раздули мехи мастера, бронзу с серебром в печи бросили. Стали формы лепить, звуки отстраивать. Лучшие наряды надела на себя молодая боярышня, золотой кокошник на голове засиял, и пришла она к литейщикам песни петь, чтобы колоколу придать звучание. Два дня и две ночи кипела работа, два раза отливали колокола, но не получали того звука, что Варенька хотела. Наконец на третью ночь позвали старого кузнеца, что в чародействе толк знал, и отлили чудо-колокол. В нем живой голос Вареньки зазвучал. Зато в тот самый миг лишилась сама боярышня своего дара прекрасного. Онемели уста ее, словно на грудь ее камень тяжкий лег. С понурыми головами разошлись мастера и за работу платы не взяли: