О том, что происходило дальше, лучше всего узнать у главного участника событий – императора Николая I: «Не могу припомнить, кто первый приведен был; кажется мне – Щепин-Ростовский. Он, в тогдашней полной форме и в белых панталонах, был из первых схвачен, сейчас после разбития мятежной толпы; его вели мимо верной части Московского полка, офицеры его узнали, и в порыве негодования на него, как увлекшего часть полка в заблуждение, они бросились и сорвали эполеты; ему стянули руки назад веревкой, и в таком виде он был ко мне приведен. Подозревали, что он был главное лицо бунта; но с первых его слов можно было удостовериться, что он был одно слепое орудие других и подобно солдатам завлечен был одним убеждением, что он верен императору Константину. Сколько помню, за ним приведен был Бестужев Московского полка, и от него уже узнали мы, что князь Трубецкой был назначен предводительствовать мятежом. Генерал-адъютанту графу Толю поручил я снимать допрос и записывать показания приводимых, что он исполнял, сидя на софе пред столиком, там, где теперь у наследника висит портрет императора Александра.

По первому показанию насчет Трубецкого я послал флигель-адъютанта князя Голицына, что теперь генерал-губернатор смоленский, взять его. Он жил у отца жены своей, урожденной графини Лаваль. Князь Голицын не нашел его: он с утра не возвращался, и полагали, что должен быть у княгини Белосельской, тетки его жены. Князь Голицын имел приказание забрать все его бумаги, но таких не нашел: они были или скрыты, или уничтожены; однако в одном из ящиков нашлась черновая бумага на оторванном листе, писанная рукою Трубецкого, особой важности; это была программа на весь ход действий мятежников на 14 число, с означением лиц участвующих и разделением обязанностей каждому. С сим князь Голицын поспешил ко мне, и тогда только многое нам объяснилось. Важный сей документ я вложил в конверт и оставил при себе и велел ему же, князю Голицыну, непременно отыскать Трубецкого и доставить ко мне. Покуда он отправился за ним, принесли отобранные знамена у лейб-гвардии Московских, лейб-гвардии гренадер и Гвардейского экипажа, и вскоре потом собранные и обезоруженные пленные под конвоем лейб-гвардии Семеновского полка и эскадрона конной гвардии проведены были в крепость.

Я немедленно отправил князя Голицына к управлявшему министерством иностранных дел графу Нессельроду с приказанием ехать сию же минуту к графу Лейбцельтерну с требованием выдачи Трубецкого, что граф Нессельрод сейчас исполнил. Но граф Лебцельтерн не хотел вначале его выдавать, протестуя, что он ни в чем не виновен. Положительное настояние графа Нессельрода положило сему конец; Трубецкой был выдан князю Голицыну и им ко мне доставлен.

Призвав генерала Толя во свидетели нашего свидания, я велел ввести Трубецкого и приветствовал его словами:

– Вы должны быть известны об происходившем вчера. С тех пор многое объяснилось, и, к удивлению и сожалению моему, важные улики на вас существуют, что вы не только участником заговора, но должны были им предводительствовать. Хочу вам дать возможность хоть несколько уменьшить степень вашего преступления добровольным признанием всего вам известного; тем вы дадите мне возможность пощадить вас, сколько возможно будет. Скажите, что вы знаете?

– Я невинен, я ничего не знаю, – отвечал он.

– Князь, опомнитесь и войдите в ваше положение; вы – преступник; я – ваш судья; улики на вас – положительные, ужасные и у меня в руках. Ваше отрицание не спасет вас; вы себя погубите – отвечайте, что вам известно?

– Повторяю, я не виновен, ничего я не знаю.

Показывая ему конверт, сказал я:

– В последний раз, князь, скажите, что вы знаете, ничего не скрывая, или – вы невозвратно погибли. Отвечайте.

Он еще дерзче мне ответил:

– Я уже сказал, что ничего не знаю.

– Ежели так, – возразил я, показывая ему развернутый его руки лист, – так смотрите же, что это?

Тогда он, как громом пораженный, упал к моим ногам в самом постыдном виде.

– Ступайте вон, все с вами кончено, – сказал я, и генерал Толь начал ему допрос. Он отвечал весьма долго, стараясь все затемнять, но несмотря на то, изобличал еще больше и себя и многих других».

Началось следствие. Но о нем будет рассказано в отдельной главе.

В качестве доказательства исключительного благородства декабристов часто приводится тезис, что ни один из них не попытался бежать: мол, сидели спокойно, ждали суда. Это уже либо невежество, либо откровенное вранье. Как все непрофессиональные преступники, которые вдруг круто вляпались, большинство мятежников вело себя не очень умно.

Скрыться и вправду попытались немногие. Николай Бестужев заскочил домой и потом, воспользовавшись законами морского братства, засел в селе Косном, в доме фейерверкера Белоусова. Он рассчитывал перейти по льду в Кронштадт, а оттуда рвануть за кордон. Его брат Михаил скрывался у приятеля Ивана Борецкого, который снабдил его крестьянской одеждой, и намеревался уйти в Москву. Евгений Оболенский засел у полкового товарища, штаб-лекаря Смирнова. Сергей Трубецкой, как мы помним, – у австрийского посла Лейбцельтерна. Самым удачливым из всех «побегушников» был Вильгельм Кюхельбекер. Он сумел улизнуть из города и пробегать почти месяц. Но все-таки 19 января в предместье Варшавы его повязали. Обратите внимание – опять Варшава! Посмотрите на карту. Граница Пруссии (Калининградская область) гораздо ближе. А он отправился в Польшу. Значит, знал, куда шел.

Около пятнадцати человек сочли за лучшее явиться с повинной в течение двух ближайших дней. К примеру, брат Кюхельбекера, Михаил, пошел оформлять явку с повинной сразу же с Сенатской площади. В тот же день сдался знакомый нам Александр Бестужев-Марлинский. Александр Одоевский два дня скрывался у дружка Андрея Жандра. Потом все-таки сдался. И так далее… Остальные тупо ждали ареста.

Да и то сказать – а куда им было бежать? И как? Поездов тогда не было. «На почтовых» – требовалась подорожная. На своих лошадях (у кого они имелись)? Но фельдъегерская связь работала в России великолепно. Далеко бы они не ушли: на заставе ближайшего крупного города их бы «тепло встретили».