Маркони не виноват. Но если он не виноват, нужно решить — кто виноват.

Около десяти лет назад Брайант-парк перепланировали. Извилистые дорожки спрямили и оградили цветочными бордюрами из многолетников. А когда-то здесь был бассейн, ограниченный пятидесятифутовыми стенами с восточной стороны. Он был наполнен тихой молчаливой водой — маленькое море посреди Нью-Йорка. Проходя через парк, я начинаю мерзнуть. Меня трясет. Как будто я вошел не в парк, а в тот старый бассейн.

Вопрос давит мне на грудь, словно тяжесть сомкнувшейся воды. Я высматриваю над головой Ее, стараясь уловить последние отблески света в небе. Я пытаюсь всплыть на поверхность, но мешает слабость в коленях и вопрос: «Почему честь изобретения радио досталась Маркони?» Бассейна уже много лет как не существует. И все-таки я барахтаюсь, выплывая из глубины. Мышцы онемели, одряхлели. Мне всего восемьдесят шесть. Когда успело состариться мое тело? Ноги у меня дрожат. Мне стыдно за свои колени. Если Она сегодня не появится, ответ станет совершенно ясен. Почести достались Маркони, потому что я их не принял. Да, я изобрел радио, но что толку с изобретения, существующего только у кого-то в голове?

Я выговариваю «Хуу-ху!» и жду в глубине, пока сквозь воду над головой не донесется шорох крыльев, трепет крыльев с белыми кончиками.

— Хуу-ху! Хуу-ху!

Ее появление открывает дверь, впуская свет, и я снова стою на сухой земле Брайант-парка. Она здесь. Я глубоко вздыхаю. В парке мир и тишина. Она опускается на голову Гете, который стоит здесь в бронзе и, кажется, не возражает против прикосновения Ее легких лапок.

Мы одни. Язык у меня связан, я не знаю, как начать. Сердце горит огнем.

— Я ждал тебя в отеле, — говорю я.

Она не отвечает, но поглядывает на меня оранжевым глазком, глазком, который помнит меня еще без седины, помнит время, когда я тоже был красив. Наши встречи начинаются по-разному. Бывает, я Ее не слышу. Она похожа на светлую мысль, когда сидит на макушке у Гете. Грудка у Нее вздувается с каждым вдохом. От волнения мне трудно разобрать, что она говорит.

— Может, хочешь арахиса? — спрашиваю я, вынимая из кармана пакетик. Я осторожно рассыпаю орехи перед пьедесталом статуи и снова сажусь.

Она здесь. Все у меня будет хорошо. Воздух полон Ее восторгом. Все в порядке, даже когда замечаю, что вопрос украдкой выбрался из кустов и уселся рядом со мной на скамью. Теперь в нем нет угрозы — просто назойливый сосед, к которому я давно привык. Я заставляю свои мысли умолкнуть и тогда слышу ее.

— Нико, кто это с тобой? — спрашивает Она.

Я оборачиваюсь к нему. Вопрос занял все свободное место на скамейке и теснит меня, прижимаясь к моему бедру. Вопрос представляется сам.

— Если патенты принадлежат Николе Тесле, почему заслугу изобретения радио приписали Маркони?

— Хм-м, — отвечает Она. — В самом деле, хороший вопрос.

Она расправляет крылья, перелетает через голову Гете, через кончик его здоровенного носа, вниз и опускается туда, где я приготовил для Нее скромный ужин. Она приступает к еде, аккуратно расклевывая один орешек. Она поднимает головку. Воплощение точности.

— На этот вопрос есть много ответов, но что думаешь ты, Нико?

Рядом с ней ответ дается просто.

— Должно быть, это потому, что я это допустил, — говорю я наконец в Ее присутствии, сумев взглянуть правде в глаза. — В то время я не мог тратить месяцы и годы на разработку идеи, о которой я уже знал, что она будет работать. Мне нужно было поразмыслить над другими проектами.

— Да, размышлять ты всегда умел, — говорит Она. — А вот довести идею до ума — для тебя камень преткновения. А мир требует доказательства гениальных изобретений. Думаю, тебе это известно.

Она расхаживает по основанию пьедестала. Я замечаю в Ее походке легкую заминку.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю я.

— Нормально. — Она оборачивается ко мне, пристально смотрит и меняет тему: — Но есть еще вопрос о деньгах.

— Да. Я никогда не хотел верить, что изобретение требует денег, но в последнее время обнаружил, что хорошие идеи не приносят дохода.

Она улыбается моим словам.

— Ты уже семьдесят раз мог бы разбогатеть, — напоминает Она.

— Да, — соглашаюсь я, — это верно.

— Ты предпочел свободу. «Я не потерплю вмешательства каких-то там экспертов», [3] — говорил ты.

Теперь мой черед улыбнуться.

— И в самом деле. — Я нагибаюсь к Ней. — Кто может владеть невидимыми волнами, идущими по воздуху?

— Верно, а все же каким-то образом люди то и дело становятся хозяевами неосязаемых вещей.

— Которые принадлежат нам всем! Никому! Маркони, — я сплевываю, чтобы напомнить Ей, — всегда был изобретателем вдвое хуже меня.