Многие считали это проявлением нечеловеческого варварства. Приговор был документом чрезвычайного и ужасающего характера; но кронпринц Кристиан, извещенный об этом событии, проявил к нему странный интерес. Все это происходило в предпоследний год правления Фредерика. Кристиану было в ту пору пятнадцать лет. Он обмолвился Ревердилю, что хочет присутствовать при казни. Ревердиль при этом очень разволновался и стал заклинать своего ученика отказаться от этой затеи.

Мальчик — он по-прежнему называет его мальчиком, — однако, прочитал приговор и нашел его на удивление притягательным. Следует также сказать, что перед казнью сержант Мёрль провел три месяца в тюрьме, где было вполне достаточно времени, чтобы преподать ему урок религии.

К счастью, он попал там в руки священника, разделявшего веру графа Цинцендорфа, то есть веру, называемую гернгутизмом, которую исповедовала и вдовствующая королева. В своих беседах с Кристианом — подобные беседы случались, но носили исключительно благочестивый характер, — она, с одной стороны, подробно обсудила приговор и предстоящий способ приведения его в исполнение, а с другой стороны, рассказала, что узник сделался гернгутером. Узник Мёрль стал верить, что именно жуткие мучения, предшествующие особому способу расставания с жизнью, и воссоединят его с ранами Иисуса; что именно истязания, боль и раны позволят ему погрузиться в лоно Иисуса, утонуть в ранах Иисуса и согреться в его крови.

Кровь, раны — все это приобретало в описании вдовствующей королевы такой характер, что становилось для Кристиана чем-то «вожделенным» и начало заполнять его ночные сновидения.

Палаческая телега стала превращаться в триумфальную колесницу. Раскаленные щипцы, которыми Мёрля должны были сдавить, розги, иглы и, наконец, колесо — все это стало превращаться в крест, на котором ему предстояло воссоединиться с кровью Иисуса. Мёрль, к тому же, писал в тюрьме псалмы, которые печатались и тиражировались к полному восторгу общественности.

За эти месяцы вдовствующая королева и мальчик объединились в своем интересе к предстоящей казни самым нежелательным для Ревердиля образом. И он не смог воспрепятствовать тому, чтобы Кристиан тайно понаблюдал за казнью.

Выражение «тайно» имеет здесь особое значение юридического характера. Согласно обычаю, если король или кронпринц каким-либо образом посещал место казни, это означало, что узника должны были помиловать.

Кристиан же наблюдал за казнью из закрытой наемной кареты. И никто его не заметил.

Сержант Мёрль пропел псалмы и громким голосом подтвердил свою пылкую веру и желание утонуть в ранах Иисуса; но когда начались длительные пытки на эшафоте, он не смог сдержаться и разразился отчаянным криком, особенно, когда иглы вонзились в «те части нижней половины его тела, которые могли быть центром величайшего наслаждения, но могли вызывать и величайшую боль». Его отчаяние было настолько лишено благочестия и благоразумия, что псалмы и молитвы собравшихся смолкли; благочестивое желание посмотреть на кончину мученика растаяло, и многие бросились прочь.

Кристиан же оставался в карете все время, пока сержант Мёрль не испустил дух. Затем он вернулся во дворец, вошел к Ревердилю, упал перед ним на колени, сцепил руки и, не произнося ни слова, в отчаянии и растерянности стал всматриваться в лицо своего учителя.

В тот вечер так ничего и не было сказано.

Сюда же относится и происшедшее вечером следующего дня.

Ревердиль зашел в покои Кристиана во дворце, чтобы сообщить об изменениях в уроках на завтра. Он остановился в дверях и оказался свидетелем сцены, которая, как он говорит, «парализовала» его. Кристиан лежал на полу, распластавшись на чем-то, что должно было представлять собой колесо для пыток. Двое пажей были заняты тем, что «дробили его суставы» — они осуществляли колесование при помощи рулонов бумаги, а лежавший на колесе преступник молился, стонал и плакал.

Ревердиль постоял, словно бы окаменев, но потом вошел в комнату и велел пажам прекратить. Кристиан тут же убежал прочь и не пожелал говорить о случившемся.

Месяцем позже, когда он обмолвился Ревердилю о том, что не может спать по ночам, Ревердиль попросил рассказать о причине его страданий. Тогда Кристиан со слезами проговорил, что представляет себе, «что он — это Мёрль, которому удалось вырваться из рук Праведности, и что по ошибке пыткам и казни подвергли фантома. Игра в подражание человеку, которого колесовали и истязали, наполнила его мозг мрачными представлениями и увеличила его склонность к подавленности».

Ревердиль постоянно возвращался к своей мечте о том, что свет просвещения сможет разгореться медленно, исподволь: картина приближающегося рассвета, медленно встающего над водой.

Это была мечта о неизбежном. Он, похоже, долго считал переход от тьмы к свету неизбежным, мягким и свободным от насилия.

Позднее он от этого откажется.

Господин Ревердиль пытался с величайшей осторожностью заронить в сознание престолонаследника несколько семян, которые, как он, будучи просветителем, надеялся, принесут свои плоды. Когда мальчик с большим интересом спросил, нельзя ли ему переписываться с кем-нибудь из философов, создавших большую французскую Энциклопедию, Ревердиль ответил, что некий господин Вольтер, француз, возможно, и заинтересовался бы юным наследником датского престола.