Шрифт:
— Ну если так, в бой, товарищи пассажиры! — рассмеялась женщина.
Глава 17. Затворница цитадели или невеста для великого искателя
Вся квартира пестрела календарями.
В каждой комнате их было по нескольку: — настольные, стенные, перекидные и даже один календарь был в виде домино.
В квартире всё шумело. Водопровод сипел, урчал и сердито вдруг дребезжал своими трубами. Канализационные сливы похрапывали, булькали, вздыхали. В домашнем туалете постоянно извергался водопад из бачка, как будто им постоянно кто-то пользовался. Водогрейный котелок, когда под ним горели дрова, поминутно потрескивал, угрожающе гудел, то вдруг жалобно пел, то затихал совсем, а потом с ревом извергал в тягу языки пламени. А когда всё, что было весьма редко, внезапно выключалось, то и тогда в доме чудился шум дождя от частой капели из закрытых кранов, страдающих недержанием.
Двери квартиры запирались на четыре хитроумных замка и массивный засов. Тут же, на стене, висела увесистая связка ключей: — от сарая с углем и дровами, собачьей будки, ворот, почтового ящика, чердака и птичника с множеством клетушек для кур, уток, гусей и даже индюшек.
Рядом с этот связкой ключей висела другая — поскуднее. В ней были ключи от подвала, куда вела лестница из коридора дома. В прохладной подвальной части этой цитадели было много полок, на которых покоился запас различных съестных продуктов.
Были здесь и копчености, и балыки, и консервы, и баночки с вареньями и джемами разными. Величаво стояли и кули с мукой, крупой и крахмалом.
А если бы вдруг особняк этот был обложен осадой неприятеля на год, то и тогда бы в этом доме не голодали.
Так же как и всегда к столу подавались бы соления всех разновидностей, окорока, колбасы, нашпигованная пряностями птица, шпиг, толщиной в лопату, яйца, блины с вареньем сыром, мясом. И, конечно, крепкий чай с лимоном. А если хозяевам и их гостям пожелалось бы разогреть кровь чем-нибудь покрепче, было вдосталь и этого, начиная от вин сухих и кончая коньяками высоких марок.
И вот три года назад, она пришла в этот дом молодой хозяйкой. Со счастливым трепетом переступила порог этого дома-крепости, уверенная, что нашла свое счастье, свою звезду, свершение всех своих мечтаний после жизни впроголодь, после бед и лишений, оставшись после смерти родителей одной-одинешенькой на всем белом свете. Да, так ей казалось тогда. Но когда пожила год и больше, то всё её благополучие оказалось для неё тягостным. Первый раз она это почувствовала особенно отчетливо в этом году. За окном была весна, светило солнце, пели птицы, мимо её дома шли и шли люди, занятые своими дневными заботами. А она? Она двадцативосьмилетняя, бросившаяся так легкомысленно на богатство этого дома, вышла замуж за пожилого вдовца.
Как во сне, в угаре прошла свадьба. Богатые подарки жениха, скупые поздравления осуждающих её подруг, и первая противная брачная ночь. А после скучные, до одурения, однообразные будни супружеской жизни.
И хотя Ибрагим Мамбетович относился к ней безупречно нежно, ласково и внимательно, не позволял ей выполнять тяжелую домашнюю работу, лелеял, как цветок, она постепенно начала скучать, тяготиться окружающей её обстановкой, удивительным покоем, достатком и своей бесцельной жизнью.
Иногда кино, изредка посещение совсем неинтересных сослуживцев Ибрагима Мамбетовича из банка, застольный прием этих банковцев и сон. Сон, в котором Зоя, так звали молодую хозяйку этого дома, всё больше и больше находила утешение и успокоение своей жизни.
Ибрагим Мамбетович Аваров, похоронивший свою третью жену, воспылал страстным желанием к молодым. Много сватья предлагала ему кандидатур, но был уж больно требователен и притязателен к подбору последней подруги жизни.
Наконец, выбор пал на бедствующую работницу Зою. Ничего что намного моложе его, но ведь и он еще бодрый, с небольшой всего лысиной и с не всеми искусственными зубами. Зою он обожал так, что глаз с неё не сводил. Не отпускал из дома одну ни на шаг. Когда он уходил на службу, молодая жена должна была быть дома и заниматься только своим туалетом и преданно ждать своего мужа. А всю домашнюю работу и хозяйство вела вначале Анфиса Юрьевна, а когда она ушла в проводницы, то её заменила старушка, приходившая утром и уходившая вечером.
Тянулись дни за днями, приплюсовывались к неделям, месяцам и так прошло три года, три года серой и безрадостной жизни.
И наконец свобода! Обретенная после смерти старого Ибрагима. Умер он внезапно от сердечного приступа, оставив молодой хозяйке всё свое достояние, наполненное годами.
Но это почему-то не радовало, а скорее пугало. Что делать после смерти мужа и сама не знала. По-прежнему старушка убирала в доме, готовила обед, хозяйничала, а на ночь уходила к своей семье.
И Зоя оставалась совсем одна, ночью в огромном доме и дрожала, закрываясь на все замки, и даже в своей спальне.
«Пойти работать. Надо пойти работать, — думала она. — Купить комнатушку, а это всё распродать, на курорт поехать. А потом? Что потом? — лихорадочно думала она, закутавшись ночью с головой в одеяло. Одна я, одна, вот в этом и всё… Ни родных, ни друзей, одни проходимцы кругом. То ухаживать пытаются, особенно из числа сослуживцев Аварова. То дом предлагают продать им, то квартирантов уговаривают пустить, то еще что-нибудь. И всё с выгодой для себя» — рассуждала она. — И как говорил покойный: «сейчас верить никому нельзя, Зоя».