— Да нет, не особенно, — соврал Психолог. — Просто однажды меня повели в зверинец на каникулах, а я простудился, и потом все каникулы пролежал в обнимку с малиновым вареньем и манной кашей. Чего уж приятного!

А перед его глазами стояла та лисица, он видел ее свалявшуюся комьями шерсть, затравленное выражение глаз, беспомощный оскал, которым она пыталась угрожать своим мучителям… Зверь часто приходил в его детские сны, и Психолог ненавидел лисьи шапки, шубы, воротники — их вид сразу напоминал ему о зверинце, и почему-то думалось, что это изделие из той самой лисы, которую сначала заморили в клетке, а потом ободрали шкуру, чтобы сделать шапку или воротник.

— Ну, простуда — действительно не особенно приятно, тем более для ребенка во время школьных каникул, — улыбнулась Раневская.

— А вам, похоже, повезло со зверинцами еще меньше, — сказал Психолог. — Не зря ведь вы о них заговорили.

— Все-то вы знаете, догадливый мой! — Раневская засмеялась и поудобнее подоткнула маленькую подушечку под локоть. — А я вот думаю, что такие зверинцы нужно вовсе запретить. Из-за жестокого обращения с животными. Ведь даже если персонал там старается изо всех сил, все равно невозможно обеспечить нормальные условия для животных. Они мучатся, и мучатся страшно. Неволя вообще ужасна для любого живого существа, но передвижные зверинцы — это нечто особенное, это противно природе. И уж всяко нельзя приводить туда детей. Нельзя, чтобы дети видели все эти ужасы, чтобы они осознавали кошмар клетки.

Мне было шесть лет, когда я впервые увидела такой передвижной зверинец. Там воняло, но не это было самым жутким. Настоящим ужасом были замученные звериные глаза, которые смотрели на суетящуюся и шумящую человеческую толпу сквозь толстые железные прутья. Я удивилась — мне обещали веселую прогулку, волшебных зверюшек, а привели в очень неприятное место, где я всей кожей чувствовала боль и страх. Не помогали ни яркие афиши, ни шарики мороженого — даже они сочились болью и страхом.

Гвоздем программы зверинца были дельфины — посмотреть именно на них сбежался весь город. Я видела дельфинов на картинках в книжках, и это были гордые, свободные создания. В этом же зверинце были два маленьких дельфиненка, которые медленно плавали в жестяной ванне. Вода была грязная, мутная, в ней плавали куски сосисок, размокшие булки — посетители бросали весь этот мусор, воображая, что подкармливают дельфинчиков.

Глядя на едва шевелящихся дельфинят, я чувствовала страх, смешанный с разочарованием. Они были совсем не такими, как на книжных картинках, и это казалось обманом. А вокруг шумела празднично разодетая толпа, и рафинированные дамы строили глазки кавалерам из-под низко опущенных полей кружевных шляп, и отцы поднимали повыше маленьких детишек, чтобы те смогли разглядеть диковинных рыб получше, и краснощекие мамаши резкими голосами предупреждали мужей, чтобы те держали ребятишек покрепче, да не зашибли ненароком, и оборванцы терлись около господ, то незаметно подрезая кошелек, то плаксиво выпрашивая копеечку… И никому не было дела ни до ужасающей вони, ни до тоскливой безнадежности в глазах животных.

А потом к ванне с дельфинчиками подошла пьяная компания, и один из мужчин начал тыкать пальцем в дельфиненка, требуя, чтобы тот плавал резвее. В винной одури он кричал, что содержатели зверинца подсовывают снулых рыбок, выдавая их за дельфинов, и ткнул пальцем прямо в жалобный глаз дельфиненка. Из глаза потекла кровь, но пьяному это показалось очень смешным, он хохотал и все давил, давил пальцем…

Я начала плакать, кричать, мне казалось, что кровь, текущая из дельфиньего глаза, заливает все вокруг, что сама вода в ванне стала кровавой. Из-за проклятого заикания все было еще хуже — слезы смешивались с обрывками слов и каплями слюны.

Гувернантка вытащила меня из толпы, отвела домой, где я была наказана. За что? Ну как же, ведь я устроила сцену на глазах чуть не у всего города. Я пыталась объяснить отцу, в чем было дело, но получалось лишь невнятное мычание, прерываемое бесконечными всхлипываниями. Потом я долго не могла спать — по ночам, стоило мне закрыть глаза, как тут же появлялась гнусная жестяная ванна, в которой плавал маленький дельфинчик с окровавленным глазом…

Почему вас интересует мама? Маму не беспокоили такими пустяками. Она была женщиной очень впечатлительной, и ее старались не расстраивать из-за мелочей.

Да, мама моя была женщиной необыкновенной. Особенно заметно это было рядом с отцом. Он — типичный коммерсант, человек крайне практичный и практический, и в лице его всегда выражалась твердость. И рядом с ним мама — романтическая, витающая в облаках, иногда путающая мечты и реальность. Мама могла плакать, если ей снился плохой сон, или радоваться весь день, если сон был хорош, отец с одинаково спокойным выражением лица встречал как успехи, так и неудачи. Отец отлично знал, откуда берутся деньги, мама об этом никогда не задумывалась. Они были схожи, как день и ночь — и то, и другое можно наблюдать из одного и того же окна.

Иногда, вспоминая об отце, я думаю — а не ошибалась ли я в его оценке? Я помню, что к нему в гости захаживал Натан Богораз [3] , и они с отцом подолгу разговаривали на иврите, рассуждая на библейские темы — Богораз был отъявленным атеистом, а мой отец, как я уже говорила, старостой хоральной синагоги. Если же отец был настолько практичен, как я думала всегда, то что же интересного находил в нем Богораз, писатель и поэт, в котором практичности не было ни на грош? Не за чаем же с бисквитами он приходил в наш дом!