Шрифт:
– Ооо! – вслед им только и выдохнул Михайлов, а Коваль буркнул:
– Малость подзадержались мы с тобой. А то бы…
Запись дальнейших событий этого путешествия мною утеряна и еще не разыскана. Нашлась пока только вот эта:
– Ну вот, ты все хотел узнать, – невнятно сказал Коваль. – Валяй, узнавай.
Михайлов не вспомнил, о чем речь. Но мобилизовался.
– Наша детская площадка, – объявил Коваль, чем вверг Михайлова в смятение: вроде бы об этом речи не было, а спросить, неужели и здесь беременеют и рожают, не поворачивался язык.
Они подошли. Лужайка как лужайка. Песочница, качели, каталки, лесенки, мелкий бассейн. В песочнице пара малышей, лет трех, поодаль, в манежике, – еще один. Вокруг лужайки витиеватая чугунная решетка в виде рожиц Винни Пуха и Микки Мауса. Поверх нее, приглядевшись, Михайлов различил колючую проволоку в виде розочек.
– Это для чего же? – удивился он. – Для того, чтобы они не выскочили, или чтобы к ним не вскочили?
– Чтобы не вскочили, – сказал Коваль. – Вишь, какие они у нас миленькие. Так и тянет потрепать эти щечки. Эй! Малютки! Кто тут у нас конфетку хочет?
Карапузы, лялякая и гугукая, притопали к решетке и остановились в ожидании.
– Это у нас Досичка, еще белобрысенький совсем. Черноглазенький – это, стало быть, Осичка. А Попочка у нас узкоглазенький, как раз как ты любишь. Ну, деточки, что надо сказать дяденьке при первом знакомстве?
– Дай! – радостно крикнули младенцы, протянув ладошки к Михайлову.
– Ух вы мои тютюшечки, – заворковал вслед за Ковалем и Михайлов, оделяя их шоколадом. – Кукубашечки вы мои. Аня-муня-люлю-тяшечки.
Тяшечки запихнули подарки за щеку и потопали восвояси. Михайлов смотрел им вслед. Коваль смотрел на Михайлова.
– Ну и? – спросил тот.
– Досичка, Осичка, Попочка, целиком и полностью, – проговорил Коваль. – Тебе что-то непонятно? Тогда смотрим дальше.
В своем углу песочницы Досичка трудолюбиво колупался с лопаткой и совком, возводя целые вавилоны с башнями и контрфорсами. В другом углу Осичка, поглядывая на Досю, пытался соорудить нечто похожее, но кроме канавы с отвалом у него ничего не получалось.
Ося пыхтел и нервничал. Вдруг он бросил совок и надулся.
Досичка закончил крепостной ров и отправился с ведерком к бассейну. Тотчас же Осичка устремился к неприступным вавилонам и пухлыми ножками в секунду растоптал их до основания. А затем вернулся к своей канаве как ни в чем не бывало.
Застав на месте цветущей цитадели одни руины, Досичка молча направился к Осичке и вылил на него полное ведерко. Тот завыл, бросился к манежику с Попочкой, ухватился руками за бортик и начал с силой его трясти. Подоспевший Досичка присоединился к нему.
Попочка же ничуть не смутился и продолжал свое занятие. Сидя среди желтой кучи узкоглазых целлулоидных пупсиков, он старательно и безостановочно обрывал им головы, ручки и ножки. Покончив с одним, тут же принимался за другого. Оторванные головы уже составляли приличный холмик, как на картине Верещагина.
– Причем, что интересно, – почему-то шепотом сказал Коваль, – подкладывал я ему то Барби, то Матрешку нашу – ноль внимания, потрошит только своих, узкоглазеньких.
– Прямо Пол Пот какой-то, – сказал Михайлов.
Коваль странно глянул на него.
– Ну и? – сказал он, и Михайлов вдруг догадался:
– То есть вон значит как…
– Целиком и полностью.
– А это, стало быть, Осичка…
– По-моему, сразу видно.
– А почему Досичка? Вроде бы Адичка должен быть.
– Так тоже называют.
– Им что ж, обратный телевизор не крутили?
– У них обратная реакция.
– То есть?
– Не оторвать было.
– Присудили, выходит, к вечному младенчеству?
– Никто не присуждал. Они сами.
– Как это?
– Да так. Ходят, воняют, с ними никто не разговаривает. Некоторые наоборот: срываются. Пришлось их сюда.
– За проволоку?
– Я ж говорю: срываются некоторые.
– Ну и?
– И как-то, знаешь, пошло-поехало – бац! – и пожалуйста: Осичка-Досичка-Попочка. Так сказать – само собой съехало до уровня приемлемости. До трех, как видишь, годиков.
– То есть, допустим, годом старше…
– Уже неопределенность. Попочка, например, в семь лет еще кошек вешал, в пять – мухам крылья обрывал, вот в три – остановился на пупсиках.