Из ходовой рубки в салон была проведена переговорная труба, и капитан ПСК объявлял названия кораблей, стоящих на рейде, как водитель автобуса — остановки.

— Крейсер «Багратион», «Адмирал Истомин» следующий.

Мичман-баталер, отпускной лейтенант и четверо матросов с вещмешками — новенькие, поднялись с мест.

Крылов вышел из салона: обдало серым ветром, солярным дымком и ночными звездами. Крейсер был иллюминирован скупо, но достаточно для того, чтобы читался грозный силуэт. Он сверкал цепочками огней незатемненных иллюминаторов, палубных люстр, торопливо помигивал сигнальным прожектором. Тяжелый броневой клин корпуса был намертво вбит в угрюмую черную воду. Всякий раз, когда катер подваливал к трапу и борт крейсера, вырастая, закрывал полнеба, Крылову казалось, что стена сварной стали, пройдя сквозь воду, врастает в самое дно — так неколебимо прочно стоял корабль на рейде. Косыми струнами уходили в стальную рябь обе якорь-цепи. Стройные стволы орудийных башен задумчиво глядели в золотое огнище города. И только синий фонарь на топе мачты — знак того, что «Адмирал Истомин» заступил в дежурство по ПВО — на плавное кружение над реями решетчатой параболы, выдавали недремную жизнь боевого корабля.

ПСК сбавил обороты, уступая дорогу командирскому катеру. Печально и строго запел с высоты крейсерских площадок горн, приветствуя командира. Протяжные звуки сигнала «Захождение» ложились на душу торжественно и отрадно. Крылову вспомнилось вдруг, что капитан первого ранга Соколов одинок, и что на корабль он возвращается ночевать, и что у него, наверное, уже никогда не будет семьи, потому что вся жизнь его прошла на этом стальном острове. С упоительной отрешенностью подумалось, что и его, крыловская, жизнь пройдет в этой же броне, ибо нет у него ничего более дорогого, чем этот красавец крейсер, одна из самых громадных военных машин, созданных когда-либо человечеством.

С этими горными мыслями Крылов шагнул на обледенелый трап, козырнул дежурному офицеру и нырнул в зев водонепроницаемой двери шкафута правого борта. В железном коридоре он с жадностью вдохнул родной запах теплого машинного масла, щей, краски, свежепеченого хлеба, карболки, перегретого пара и еще чего-то неуловимого, что составляет подпалубный дух любого военного корабля. Привычно гудели вентиляторы. Матросы в белых робах и синих беретах разбегались с боевых постов — только что сыграли отбой внезапного учения по отражению атаки ракетных катеров, и теперь бачковые спешили на камбузную площадку занять очередь за хлебом, сахаром и маслом к вечернему чаю. Дежурный по кораблю вот-вот должен был возгласить по трансляции: «Команде пить чай!» Однако самые проворные уже гремели чайниками в поперечном проходе у самоварной выгородки.

Крылов с легкой улыбкой человека, к которому вернулась после долгой болезни способность сызнова ощущать красоту окружающего мира, жадно ловил биение, звуки, запахи корабельной жизни. Отныне он причислял себя к ней навечно и беззаветно. В каюте сосед, валявшийся с книжкой на койке, встретил его радостным возгласом:

— Старик, специально для тебя! Слушай! «В квартире порядочного, чистоплотного человека, как на военном корабле, не должно быть ничего лишнего — ни женщин, ни детей, ни тряпок, ни кухонной посуды…» Это Чехов!

Крылов, удивившись не столько справедливости чеховской мысли, сколько тому, что Сысоев ударился в классику, взял у него книгу и прочел сам. Изречение принадлежало не совсем Чехову, а герою «Записок неизвестного человека», но все равно было приятно отыскать столь авторитетное подтверждение своим недавним выводам.

— Айда гонять чаи! — Сысоев накинул на плечи китель. Он ни о чем не расспрашивал, и Крылов благодарно отметил про себя, что подобная деликатность возможна лишь на больших военных кораблях, защищенных от тлетворного влияния берега широкой полосой рейда.

В кают-компании, полупустой по случаю большого субботнего схода, веяло легкой грустью. Офицеры, которым выпало торчать на корабле в воскресенье, лениво звенели ложечками в стаканах, грызли желтые шарики витаминов и перебрасывались односложными фразами. По столам ходил список фильмов — ставили крестики, выбирали картину. В салоне командир дивизиона движения пытался сыграть на роялине «Болезнь куклы» Чайковского, но его все время сбивало на «сделать хотел козу, а получил грозу». Костяной постук бильярдных шаров мешался с аккордами роялины, звоном чайного стекла, гудом вентиляторов, криком ночных чаек, похожим на визг несмазанных уключин. Крылов испытал вдруг прилив особенного уюта, от которого сладко заныло в деснах: «Я дома!»

За столом зенитного дивизиона два лейтенанта в новехоньких погонах вели с глубокомысленным видом ученый спор — прорежет ли крейсер на полном ходу большой противолодочный корабль или нет, чей таранный отсек прочнее.

— Прорежет и не вздрогнет, — убеждал один другого. — А линию главного вала вынесет, как прямую кишку.

Крылов улыбнулся. Спор напоминал рассуждения гоголевских мужиков: доедет ли колесо до Казани… Полгода назад он и сам, наверное, вел подобные разговоры. И вот теперь смотрит на юнцов с усмешкой искушенного воина. Как быстро мужают на кораблях люди…

Укладываясь спать, Крылов подумал, что Зоина свадьба, должно быть, еще продолжается, и ему захотелось точно так же, как тогда, в банкетном зале во время затянувшегося «горько!», чтобы сию секунду вахтенные радиолокаторщики обнаружили неопознанные воздушные цели и по всему кораблю затрезвонили колокола громкого боя… Динамик вдруг и в самом деле щелкнул — Крылов приподнялся на локте, — но скучный голос дежурного по кораблю распорядился с напускной строгостью:

— Задраить водонепроницаемые переборки! Ночное освещение включить!