— А вас, черт побери, никто не спрашивает! — взорвался я. — И нет у вас никакого права разрешать ей или не разрешать. Записи надерганы из мозга моей жены, и они принадлежат ей. Мне надоело смотреть, как вы разыгрываете из себя господа Бога. Я ненавижу эти замашки у паразитов и точно так же ненавижу их у людей. Она сама за себя решит. А теперь потрудитесь узнать ее мнение.

— Миссис Нивенс, вы хотите увидеть записи? — спросил Стилтон.

— Да, доктор, — ответила Мэри. — Очень.

Он явно удивился.

— Э-э-э… как скажете. Вы будете смотреть их одна?

— Вместе с мужем. Вы и доктор Хазелхерст можете остаться, если хотите.

Они, разумеется, остались. В операционную принесли стопку кассет, каждая с наклейкой, где значились дата записи и возраст объекта. Чтобы просмотреть их все, нам потребовалось бы несколько часов, поэтому я сразу отложил в сторону те, что относились к жизни Мэри после 2051 года: они вряд ли могли помочь.

Первые кассеты относились к раннему детству. В начале каждой записи шло изображение объекта — Мэри. Она стонала, ворочалась и едва не задыхалась, как всегда случается с людьми, которых вынуждают возвращаться к неприятным и нежеланным воспоминаниям. И только после этого разворачивалась реконструкция событий — ее голосом и голосами других людей. Больше всего меня поразило лицо Мэри, я имею в виду, на стереоэкране. Мы увеличили изображение, так что оно придвинулось почти вплотную к нам, и могли следить за мельчайшими изменениями в выражении лица.

Сначала Мэри превратилась в маленькую девочку. Нет, черты лица остались прежними, взрослыми, но я знал, что вижу жену именно такой, какой она выглядела в детстве. Мне сразу подумалось, как хорошо будет, если у нас тоже родится девочка.

Затем выражение ее лица менялось — это начинали говорить другие люди, чьи слова сохранились у нее в памяти. Мы словно смотрели на невероятно талантливого актера, играющего подряд сразу несколько ролей.

Мэри воспринимала записи достаточно спокойно, только незаметно для других сунула свою руку в мою. Когда мы добрались до тех жутких кассет, где ее родители превратились в рабов титанцев, она сжала мои пальцы, но больше никак себя не выдала.

Я отложил в сторону кассеты с надписью «Период анабиотического сна», и мы перешли к следующей группе — от ее пробуждения до спасения на болотах.

Сразу стало ясно, что паразит оседлал ее, едва Мэри пришла в себя после анабиоза. Мертвое выражение лица — это титанец, которому незачем притворяться. Последние передачи из красной зоны были полны таких кадров. А скудность воспоминаний за этот период лишь подтверждала, что Мэри находилась во власти паразита.

Затем, совершенно неожиданно паразит исчез, и она вновь стала маленькой девочкой, больной и испуганной. Сохранившиеся в памяти мысли путались и расплывались, но потом возник новый голос, громкий и чистый:

— Чтоб я сдох, Пит! Здесь маленькая девчонка!

Еще один голос:

— Живая?

И снова первый:

— Не знаю.

Дальше на пленке шли воспоминания о Кайзервиле, ее выздоровление и много других голосов и мыслей.

— Я хотел предложить вам прокрутить еще одну запись из того же периода, — сказал доктор Стилтон, вынимая кассету из проектора. — Они все немного отличаются друг от друга, а период для нас ключевой.

— Почему, доктор? — поинтересовалась Мэри.

— А? Нет, если не хотите, можем, конечно, не смотреть, но именно этот период мы сейчас исследуем. Нам нужно восстановить события и понять, что же случилось с паразитами, почему они умерли. Если мы сумеем узнать, что за болезнь убила титанца, который э-э-э… управлял вами, — убила титанца, но пощадила вас, — тогда нам, возможно, удастся найти оружие против паразитов.

— А вы не знаете? — удивленно спросила Мэри.

— Что? Нет еще, но узнаем. Человеческая память хранит на удивление подробные записи.

— Но я думала, вы уже знаете. Это «девятидневная лихорадка».

— Что? — Хазелхерст выскочил из кресла.

— Вы разве не поняли по моему лицу? Это очень характерная деталь — я имею в виду «маску». Там, до… в смысле, в Кайзервиле мне случалось ухаживать за больными «девятидневной лихорадкой», потому что я уже переболела и у меня был иммунитет.

— Что вы на это скажете, доктор? — спросил Стилтон. — Вам приходилось видеть таких больных?

— Больных? Нет. Ко времени второй экспедиции уже появилась вакцина. Но я, разумеется, знаком с клиническими характеристиками.

— А можете вы сделать вывод на основе этих записей?

— Хм-м-м… — Хазелхерст осторожничал. — Я бы сказал, что увиденное совпадает с этой версией, но не доказывает ее.

— Какая еще версия? — резко спросила Мэри. — Я же сказала, что это «девятидневная лихорадка».

— Мы должны быть уверены на все сто процентов, — извиняющимся тоном произнес Стилтон.

— А какие еще доказательства вам нужны? У меня нет на этот счет никаких сомнений. Мне сказали, что, когда Пит и Фриско меня нашли, я была больна. А после я ухаживала за другими больными, но ни разу не заразилась. Я помню их лица перед смертью — точь-в-точь как мое на пленке. Любой, кто хоть однажды видел больного «девятидневной лихорадкой», ни с чем другим эту болезнь не спутает. Что еще вам нужно? Огненные письмена в небе?