Если я прав, то будущее искусства столь же удивительно, как и будущее любого другого типа знаний: в искусстве будущего красота сможет расти неограниченно. На эту тему можно лишь спекулировать, но, наверно, здесь тоже стоит ожидать новых типов объединения. Когда мы станем лучше разбираться в том, что на самом деле представляет собой элегантность, возможно, мы найдем новые и более удачные пути поиска истины с помощью элегантности или красоты. Я полагаю, что мы также сможем создавать новые органы чувств и новые квалиа, которые будут заключать в себе красоту новых типов, в буквальном смысле непостижимую для нас сегодня. «Каково быть летучей мышью?» – спрашивал философ Томас Нейджел. (Точнее говоря, каково это будет, если у человека появится эхолокационная система, как у летучих мышей?) Возможно, полный ответ на этот вопрос состоит в том, что в будущем не столько философия позволит нам понять, каково это, сколько технологическое искусство даст нам возможность испытать это на себе.

Эстетика – философия красоты.

Элегантность – красота в объяснениях, математических формулах и так далее.

Явное – выраженное словами или символами.

Неявное – то, что не является явным.

– Тот факт, что элегантность – эвристический проводник к истине.

– Необходимость создания объективного знания, чтобы дать различным людям возможность общаться.

В эстетике есть объективные истины. Стандартный аргумент в пользу того, что их не может быть, – пережиток эмпиризма. Эстетические истины связаны с фактическими посредством объяснений, а также с тем, что художественные проблемы могут возникать из физических фактов и ситуаций. То, что люди однозначно находят цветы красивыми, хотя их строение очевидно развивалось без такой цели, свидетельствует о том, что красота объективна. Эти сходящиеся друг с другом критерии красоты решают проблему создания трудно подделываемых сигналов там, где одними прежними общедоступными знаниями уже не обойтись.

Культура – это набор идей, которые обуславливают в некоторых аспектах сходное поведение их носителей. Под идеями я имею в виду любую информацию, которая может храниться в голове человека и влиять на его поведение. Таким образом, общие ценности нации, способность общаться на определенном языке, общие знания в рамках учебной дисциплины и восхищение определенным музыкальным стилем – все это в данном смысле «наборы идей», которые определяют культуру. Многие из них неявные; на самом деле у всех идей есть неявные компоненты, поскольку даже знание смысла слов содержится у нас в голове в значительной степени в неявном виде. Физические навыки, такие как умение кататься на велосипеде, имеют особенно высокое неявное содержание, как и философские понятия, например свобода и знание. Различие между явным и неявным не всегда четкое. Так, стихотворение или сатирическое произведение могут явно выражать одно, а люди в определенной культуре все как один подумают, что они о другом.

Главные мировые культуры, включая нации, языки, философские и художественные движения, социальные традиции и религиозные течения, создавались шаг за шагом на протяжении сотен и даже тысяч лет. Большая часть определяющих их идей, в том числе неявных, имеет длинную историю передачи от человека к человеку. Таким образом, эти идеи становятся мемами – идеями, которые являются репликаторами.

Но культуры меняются. Люди модифицируют культурные представления в своей голове и иногда передают модифицированные версии дальше. Неизбежно будут и нечаянные модификации, частично обусловленные элементарными ошибками, а частично тем, что неявные идеи сложно точно донести: не существует способа напрямую загрузить их из мозга одного человека в мозг другого, как программы с компьютера на компьютер. Даже носители языка не дадут всем словам одинаковых определений. Таким образом, у двух людей в голове крайне редко содержатся в точности одинаковые культурные представления. Вот почему, когда умирает основатель политического, философского или религиозного движения, а порой и до его смерти, нередко случается раскол. Самые преданные последователи движения часто бывают поражены, обнаружив, что они расходятся по поводу того, что «на самом деле» представляет собой его доктрина. Не многое меняется и тогда, когда религия имеет священную книгу, в которой явно сформулированы ее догматы: тогда возникают споры о том, что означает то или иное слово и как истолковать то или иное предложение.

Таким образом, на практике культура определяется не набором строго идентичных мемов, а набором вариантов, которые вызывают слегка различные характерные линии поведения. Некоторые варианты скорее приводят к тому, что их обладатели жаждут их навязывать или говорить о них, у других вариантов это проявляется слабее. Некоторые из них легче, чем другие, воспроизводятся в сознании потенциальных получателей. Эти и другие факторы влияют на вероятность, с которой каждый вариант мема будет передан дальше. Немногие исключительные варианты, едва появившись в одной голове, стремятся распространиться по всей культуре с очень незначительными изменениями смыслов (что проявляется в вызываемых ими моделях поведения). Такие мемы нам знакомы, потому что из них состоят долгоживущие культуры; но тем не менее в другом смысле они представляют собой идеи очень необычного типа, ведь большинство идей живут недолго. Человеческое сознание перебирает множество идей, прежде чем сосредоточится на одной из них, и только малая доля из этих отобранных идей может вызывать поступки, которые кто-то сможет заметить, а из них лишь малая доля будет скопирована кем-то другим. Таким образом, подавляющее большинство идей исчезает вместе с человеком или даже раньше. Поведение людей в долгоживущей культуре поэтому определяется отчасти недавними идеями, которые скоро исчезнут, и отчасти долгоживущими мемами – исключительными идеями, которые верно воспроизводились много раз подряд.

При исследовании культур возникает фундаментальный вопрос: что есть такого в долгоживущем меме, что дает ему исключительную возможность сопротивляться изменениям при многократном воспроизведении? И другой вопрос, главный в рамках этой книги: когда такие мемы все-таки меняются, каковы условия, при которых эти изменения будут к лучшему?

Представление о том, что культуры эволюционируют, не уступает по возрасту эволюционным идеям в биологии. Но большинство попыток понять этот процесс, основывались на непонимании эволюции. Например, коммунистический мыслитель Карл Маркс считал, что его теория развития общества эволюционная, потому что в ней продвижение от одного исторического этапа к другому определяется экономическими «законами движения». Но настоящая теория эволюции не имеет никакого отношения к предсказанию отличительных черт организмов на основе черт их предков. Маркс также считал, что теория эволюции Дарвина обеспечила «естественно-научную основу понимания исторической борьбы классов» [99] . Он сравнивал свою идею о неизбежном конфликте между социально-экономическими классами с якобы существующим соперничеством между биологическими видами. В фашистских идеологиях, таких как нацизм, эволюционные идеи (например, «выживание наиболее приспособленных») использовались в искаженном или неточном виде для оправдания насилия. Но на самом деле в ходе биологической эволюции соперничают не различные виды, а варианты генов внутри видов, что совсем непохоже на предполагаемую «классовую борьбу». Это может выливаться в насилие или другой вид соперничества между видами, но может приводить и к сотрудничеству (к такому, как симбиоз цветов и насекомых) и всевозможным замысловатым их комбинациям.

Хотя и Маркс, и фашисты исходили из ложных теорий биологической эволюции, то, что аналогии между обществом и биосферой часто связаны с суровыми представлениями об обществе, совсем неслучайно: биосфера – жестокое место. Она полна воровства, лжи, покорения, порабощения, голода и истребления. Как следствие, те, кто думает, что культурная эволюция такая же, в итоге либо начинают противостоять ей (защищая статичное общество), либо смиряются с таким типом безнравственного поведения как с необходимым или неизбежным.