Наш разговор был легким и непринужденным, мы оба получали от него удовольствие. Нам такхотелось поделиться друг с другом подробностями своей жизни, и откровением было то, что, несмотря на колоссальные геополитические различия в воспитании, у нас оказались схожие взгляды на мир. Мы одинаково возмущались бессмысленностью религии и напыщенной скукой суперинтеллектуалов, в беллетристике ценили увлекательное повествование и могли всплакнуть над «хорошей сентиментальностью» (выражение Петры), как в «Богеме», восхищались мистической красотой нетронутой природы, хотя Петра призналась, что никогда еще не видела гор.

— Но ведь Альпы всего в нескольких часах езды на поезде, — удивился я. — Так же, как и Доломиты. Придется как-нибудь организовать уик-энд в этом направлении, а там сядем на трансевропейский экспресс.

— Но это недешевое удовольствие.

— Я все беру на себя, не беспокойся.

— Я заплачу за свой билет.

— Хорошо, это будет предметом дальнейших переговоров.

— Никаких переговоров, — возразила она. — Только безоговорочное подчинение мне.

— Такты, оказывается, скрытый сталинист.

— Кем бы я ни была, я — счастлива.

— Тогда вот это, надеюсь, сделает тебя еще более счастливой, — сказал я, доставая из ящика кухонного шкафа ключ. — Перевози завтра свои вещи, — добавил я, вручая ключ ей.

Она очень долго смотрела на него.

— Ты в этом уверен, Томас? — произнесла она наконец.

— Абсолютно.

Снова последовала долгая пауза. Петра закусила губу, и ее глаза наполнились слезами.

— Ты удивительный… сумасшедший. И да, завтра я перевезу кое-какие вещи.

— Вот это действительно хорошие новости, — сказал я, понимая, что «кое-какие вещи» были намеком на то, чтобы я не слишком торопил ее с принятием важного решения.

— О боже, ты только посмотри, сколько времени. — Петра заставила меня взглянуть на часы, которые показывали половину второго ночи.

— А теперь посмотри на пепельницу.

В пепельнице высилась гора из окурков. Здорово же мы надымили за разговорами.

— И две пустые бутылки.

— Это не считая полбутылки шнапса, — добавил я.

— Почему я не чувствую себя пьяной?

— Догадайся.

Она села мне на колени, обвила руками мою шею:

— Знаешь, о чем я подумаю, когда проснусь черев несколько часов? Мир стал совсем другим. Но самое ужасное, что меня ждет утром, это расставание с тобой до вечера.

— Для меня это тоже будет слишком долгим ожиданием.

Вскоре мы легли в постель и заснули обнявшись. Очнулся я от звонка будильника. Я открыл глаза и увидел, что на часах начало десятого. Как только я отключил звонок, Петра притянула меня к себе:

— Работа подождет еще часик.

Мы занимались любовью, и наши глаза ни на мгновение не отпускали друг друга, в то время как тела двигались в унисон, подчиняясь некоему ритму, естественному и страстному.

— Я хочу, чтобы каждое утро начиналось с тобой, вот так же, — прошептала она, когда мы лежали обнявшись, утомленные ласками.

— Я мог бы жить только этим, — улыбнулся я в ответ.

Я встал, чтобы приготовить завтрак, пока Петра была в душе. Кофе как раз сварился, когда она вошла на кухню, тщательно умытая, с влажными волосами, и оглядела накрытый стол — нарезанные хлеб и сыр на деревянной разделочной доске, стаканы с апельсиновым соком и чашки для эспрессо.

— Доброе утро, — сказал я.

— Доброе утро. Знаешь, о чем я думала, пока стояла под душем?

— Поделись.

— Удача наконец-то решила заглянуть и ко мне.

Удача наконец-то решила заглянуть и ко мне.

Спустя несколько часов, когда я сидел на скамейке в парке Тиргартен, эти слова Петры, произнесенные с невероятно красивой интонацией, вдруг всплыли в моей голове и уже не отпускали. Потому что я знал, что она говорила за нас двоих.

Так, значит, вот она какая: любовь.

Это было еще одно открытие, которое занимало мои мысли и заставляло просиживать на скамейке при минусовой температуре невзирая на холод. С тех пор как я впервые увидел Петру, меня не оставляли попытки укротить волну сомнений, которые шептали: этого просто не может быть. Я приводил себе десятки причин, почему между нами ничего не возможно, почему Петра непременно оттолкнет меня. После ее бегства в наш первый вечер я почувствовал острую горечь потери. Вместе с ней пришло понимание, что эти отношения обречены, что навсегда захлопнулась дверь перед чувством — таким осязаемым, таким наэлектризованным, таким невероятным.