— Очень прошу вас, откройте! Я извиниться пришла. Все сорвалось, и я на самом деле рада. Пусть Библия у вас остается. Но мне нужно вам объяснить кое-что. Все рассказать и предупредить. Вам угрожает опасность!

Наталья долго колебалась, но в конце концов почему-то дала себя уговорить. Бывшая эстонка имела на нее какое-то магнетическое влияние. «Наверно, я еще пожалею об этом», — думала Наталья, но руки ее сами собой снимали цепочку и открывали дверь.

За полчаса Софрончук с Ульяновым уговорили бутылку армянского. Для таких двух мачо, двух альфа-самцов, это была не доза. Но коньяк побежал по жилам, согрел. Софрончук расслабился, и вдруг с ним что-то произошло: как будто в одну секунду наваждение кончилось, и пелена упала с глаз. Он думал: а чего это я? Чего задираюсь? Ведь уничтожат! Раздавят — не те, так другие.

Был полковник Софрончук, уважаемый чекист, кавалер медалей, почетных знаков и даже одного ордена, и не станет его… Исчезнет. И хорошо еще, если просто сгинет бесследно, а то и предателем объявят, опозорят в нескольких поколениях, сыну кислород перекроют. Что-то надо придумать, пока не поздно. Нельзя ли такое решение найти, чтобы и нашим, и вашим? Эх, не бывает такого…

Но Ульянов уверял, что бывает. Конкретно начальник предлагал вот что: всего-навсего выполнить одно-единственное задание партии и правительства. Поехать в Рязань, найти там какую-то женщину по имени Наталья Шонина и осторожненько покопать вокруг нее. Посмотреть, что к чему. Изучить возможность вербовки. Но без специального разрешения ничего не предпринимать. Главное: собрать максимум информации и доложить потом. Всего и делов-то.

«Ну да, — думал Софрончук, — коготок завязнет, всей птичке пропасть… потом куда же мне будет деваться? Придется и дальше этими вашими делами специальными заниматься… Причем по восходящей — в смысле степени опасности… Впрочем, Рязань — это хорошо. Изучение и разработка объекта — это чудесно. Передышку можно заполучить… если в этой самой Рязани дело затянуть, застрять там надолго, глядишь, ситуация и рассосется так или иначе, разрешится в одну сторону или другую».

Они сидели с Ульяновым в складской комнате без единого окна где-то глубоко в недрах Кремля. Казалось, туда несколько месяцев никто не заглядывал — так было здесь пыльно и душно. Но зато вероятность наличия прослушки в такой конуре явно приближалась к нулю.

— Ты же сам, можно сказать, сигнал нам подал! Дал нам понять, что Фофанова терпеть не можешь, — говорил примирительно Ульянов. — Удивил меня, честно говоря, дал волю эмоциям, даже как-то непрофессионально, раньше такого за тобой не замечалось…

— Да достал он меня со своей шизофренией… да еще голубчиком обзывает, — вырвалось у Софрончука. Вырвалось — и сам он себе удивился: никогда раньше обидчивостью не страдал и, тем более, наружу обидам выплескиваться не давал. Видно, возраст, пора на пенсион готовиться…

Но Ульянов кивал головой согласно. И продолжал разговор своим фальшиво-доверительным тоном:

— А ко мне тут пристали — найди да найди. Кого-нибудь такого, надежного, из своих, кто с Фофановым в контрах, кто согласится поработать и не побежит к нему с докладом, если что… Ну так я и подумал: может, все так и сложится удачно, ко всеобщему удовольствию… Так что ты уж давай, не подведи — ни нас, ни себя…

Ласковый голос Ульянова успокаивал, убаюкивал, но Софрончук не обольщался: знал, с кем имеет дело. «Не подведи себя» — это, конечно, была ясно сформулированная угроза, но, собственно, можно было даже ее не озвучивать — и так все было понятно.

«Переждать надо, пересидеть это дело!» — убеждал себя Софрончук. А вслух спросил:

— Ну и кто она такая — эта Наталья Шонина? И зачем ее надо разрабатывать?

Ульянов выдержал паузу, ничего не говоря, встал, открыл ящик под каким-то ветхим столом, пошарил там, достал еще одну бутылку армянского, уселся на скрипучий стул, ловко открыл.

«Они у него, наверно, по всему Кремлю рассредоточены», — потрясенно думал Софрончук, а Ульянов деловито наполнял стаканы. Сказал:

— Наталья Шонина — бывшая любовница товарища Фофанова.

— Во как! Во, значит, ка-а-ак… Выходит, с моральной устойчивостью у Григория Ильича того-с…

— Ну, ты же знаешь, что позволено Юпитеру… Про члена ПБ говорят: жизнелюб! А нам, быкам, за то же самое бытовое разложение шьют…

— Но некоторые Юпитеры иногда вдруг превращаются в быков… при некоторых условиях…

— Бывает…

Софрончук с Ульяновым опрокинули еще по стаканчику. Посидели молча. И Софрончук сказал:

— Ладно. Сейчас я буду излагать свое видение ситуации, а ты, Саша, будешь кивать или головой мотать — подтверждать или опровергать. Окей?

Ульянов молчал.

— Итак, насколько я понимаю ситуацию, у Генерального с почками все хуже и хуже, и жить ему осталось от силы месяца два-три. Так?

Ульянов молчал — не подтверждал, но и не опровергал.

— И в преддверии такого события, — продолжал Софрончук, — предпринимаются усилия, чтобы власть забрать. Вернее, не отдавать ее Фофанову. Ведь формально он — второй человек в партии, ведь так?