Наиболее секретной стороной деятельности обеих лондонских резидентур были нелегалы — сотрудники, внедренные в страну под чужими именами и не имевшими, в отличие от оперативных работников, никакого официального или дипломатического прикрытия. Провались кто-нибудь из штатных работников резидентуры, их в худшем случае лишь выдворили бы из страны. Провались кто-нибудь из нелегалов — и его судьба полностью попадала в руки местной контрразведки. Суровый приговор суда и длительное тюремное заключение в ожидании, если повезет, обмена на разведчика противной стороны становились тогда самым благоприятным из возможных исходов дела.

Поэтому работа с нелегалами была самым тщательным образом законспирирована и скрыта от глаз рядовых работников резидентуры. Более или менее полной информацией о ней владел лишь сам резидент. Все же главные нити контроля за работой нелегалов находились в Центре у весьма ограниченного круга лиц.

Задания Центра, как правило, адресовались резиденту, который, имея информацию о работе каждого сотрудника, решал, кому поручить то или иное дело. Поэтому свои задания Иванов чаще всего получал от генералов Толоконникова и Павлова. Они вызывали Евгения Михайловича к себе, излагали поставленную Центром задачу, давали соответствующее поручение и благословляли на успешное его выполнение.

Оперативные задачи, конечно, ставил перед Ивановым и его непосредственный начальник — Константин Николаевич Сухоручкин, который, в свою очередь, получал их от резидента. Соответственно, и письменные отчеты Евгений Михайлович направлял либо резиденту, либо военно-морскому атташе посольства. А далее эти донесения перерабатывались и направлялись в Центр либо шифровкой, либо с дипкурьером — в зависимости от характера и срочности представленного материала.

Если выполнение задания Центра силами сотрудников резидентуры ГРУ было связано с каким-то неоправданным риском или формальными трудностями, на помощь приходили их коллеги из посольств социалистических стран: Чехословакии, Болгарии, Румынии. Кстати, для них 35-мильных ограничений на поездки из Лондона в ту пору не существовало. Поэтому если Иванову, скажем, вновь надо было наведаться в Холли-Лох, военно-морскую базу королевских ВМС, откуда он недавно приехал, то Евгений Михайлович просил болгарского военного атташе в Лондоне Николая Ивановича Кливлева съездить туда на денек-другой. И для болгарина это было равносильно приказу собственного начальства. Он тут же отправлялся в дорогу. Разбивал неподалеку от базы палаточку, играл с детьми в бадминтон, а в перерывах между играми собирал нужные данные. По его возвращении резидент советской военной разведки в Лондоне получал от болгарского разведчика подробный доклад, который и направлялся в Центр.

На резидентуру работали специально подготовленные люди, объединенные единой задачей и сцементированные общей идеологией борьбы.

Это была серьезная сила.

У каждого человека есть какое-нибудь увлечение: кто-то сочиняет музыку, кто-то собирает марки, кто-то пишет стихи…

Доктор Уард любил рисовать.

— Он донимал всех своих знакомых, — рассказывал Иванов, — бесконечными просьбами позировать ему — хотя бы минут пять. Я видел, с каким удовольствием он работал над портретами, как усаживал перед собой объект своего творчества, брал лист бумаги, мелок, закуривал сигарету и за беседой начинал рисовать. Меня он пытался изобразить не однажды. Портретист Стив был замечательный. Его работы нравились всем.

Это увлечение зародилось у Уарда в 1930-е годы, когда он, еще совсем молодой человек, уехал из Англии на континент, чтобы начать самостоятельную жизнь. В Германии дядя устроил его по знакомству в компанию «Шелл» переводчиком. Немецкий язык Стив знал неважно, но достаточно, чтобы познакомиться с ночной жизнью Гамбурга. Особенно одного из районов города — Реепербана, известного своими борделями. Портреты проституток стали первыми пробами пера Уарда-художника. Хозяину компании это увлечение своего служащего было не по душе, и он не раз грозился уволить молодого работника, несмотря на протекцию его дяди. Однажды Стив запер его в кабинете, отправился на вокзал, сел на поезд и уехал из страны.

В Париже, куда он прибыл после Гамбурга, Уард записался на курсы по истории цивилизации в университете Сорбонны, но на занятиях бывал нечасто. Он зарабатывал на жизнь уроками английского и сопровождением туристов по популярным злачным местам французской столицы. В ночном клубе «Ше Флоранс» и борделе «Сфинкс» за бутылкой вина, с неизменной сигаретой во рту, он рисовал портреты куртизанок.

Потом была поездка в Соединенные Штаты в 1934 году. Путешествия по стране с запада на восток и с севера на юг континента: в Вайоминг и Флориду, Нью-Йорк и Лос-Анджелес… Учеба на отделении остеопатии в медицинском колледже. И новые рисунки.

После войны Стив решил поступить в художественную школу. Выбор был сделан сразу — училище Слейда. «Слейд Скул-оф-Арт» был лучшим художественным училищем в Великобритании. Его создал в середине XIX века Феликс Слейд, известный английский коллекционер и филантроп. Но терпения на регулярные занятия у молодого врача-остеопата, только что открывшего свою клинику в Лондоне, катастрофически не хватило. Уард-художник на всю жизнь остался простым любителем. Зато каким!

Постепенно послевоенный Лондон признал не только удивительные способности Уарда-врачевателя, но и его талант портретиста. В клинике доктора Уарда на Девоншир-стрит не было отбоя от пациентов, причем, нередко они же оказывались моделями художника.

Все началось в доме номер 195–198 на Стрэнде, куда Уард был приглашен как-то показать свои рисунки. Этот угловой «Дом Игрэма» на Стрэнде был и остается, по мнению многих, одним из красивейших строений Лондона: элегантная колоннада по периметру первого этажа, стильные силуэты окон, трехуровневые гнезда мансард, строгий профиль угла — он неизменно приковывает к себе взгляды лондонцев и приезжих. В «Доме Ингрэма» размещалась редакция «Лондон иллюстрейтед ньюс» — первой в мире иллюстрированной газеты, созданной в 1842 году печатником Гербертом Ингрэмом, дедом главного редактора газеты сэра Брюса Ингрэма. В ту пору типография находилась во внутреннем дворике дома.