Она вопросительно качнула головой.

– Что вы теперь собираетесь делать, Джустин?

– Полиция будет у нее в понедельник утром. Я узнала это от флика, который ведет наше дело.

Молчание, ощущение ее взгляда у меня на лице. Еще одно различие между нами и англичанами: англичане не испытывают потребности все время говорить. Французы говорят слишком много. Англичане, пожалуй, говорят меньше, чем нужно. Но к этому я уже привыкла.

– Знаете, я не смогла сказать Эве Марвиль то, что хотела. Это оказалось трудно. Я не смогла.

Кивок. Она не осуждала меня. Она слушала, подбадривая меня по-своему, своим молчанием. Потом встала и расправила юбку на удлиненных худых бедрах. Улыбка с оттенком нежности. Покусывание губ, чтобы дать мне понять, что она волновалась, что она – рядом, если мне захочется поговорить. Секунда – и она вышла.

Как только она аккуратно прикрыла за собой дверь, я поняла, что мне остается сделать.

Внезапно я поняла это со всей ясностью.

Я дождалась, когда желтый луч маяка снова заскользит в наступающей ночи, пронзая темноту. И я снова направилась к вилле «Etche Tikki». На кухонном столе я оставила записку, что скоро вернусь. Джорджия уже спала. Кандида с Арабеллой приглушенными голосами разговаривали в гостиной. Они не слышали, как я ушла, а я постаралась закрыть входную дверь бесшумно.

Почти десять вечера. На западе, у линии горизонта, часть неба оставалась светлой, оранжеватой от лучей заходящего солнца. С востока прибывала ночь – огромная, темная и синяя, в ореоле почти осязаемой влажности.

Я быстро шла, сунув руки в карманы джинсовой курточки. Рестораны и бары были переполнены. Посетители ели тапас и гамбас, пили, смеялись и громко разговаривали. Мимо медленно проезжали машины, с шумом проносились мотоциклы. На пляже Берега Басков море заметно отступило от берега. Серферов не было, только несколько ночных купальщиков, которых я видела вдалеке, сражались с пенистыми волнами. Прямо передо мной мигали в темноте огни Испании. Ближе угадывались Гетари, Сен-Жан-де-Люс, Андай – городки, о которых я не знала ничего, кроме их названий. Это побережье было мне незнакомо, поэтому я не могла бы сказать, вижу я их огни или ошибаюсь. Ветер дул с юга – грозовой, влажный, соленый, предвестник ночной грозы. Я уже ощущала ее, чувствовала, как она приближается вместе с ночью. Мощная, густая. Вселяющая беспокойство.

С каждым шагом неприязнь, которую я испытывала к Эве Марвиль, придавала мне сил. Теперь я не позволю очаровать себя улыбкой, спокойными, томными движениями, голосом. Я больше не буду бояться, не позволю заткнуть себе рот, не позволю себе отступить. Я подходила все ближе к ее дому, и презрение и ярость росли и ширились во мне, словно гроза, как раз зарождавшаяся где-то над Пиренеями. Я видела, как ее молнии штрихуют ночное небо. Нет, я больше ничего не боюсь! Нет, ей не удастся снова околдовать меня! Нет, я не позволю сбить себя с цели!

С каждым шагом в голове возникали странные, не свойственные мне мысли, которые требовали обдумывания. Сделали бы мои родители то, что собиралась сделать я? Я попыталась представить свою мать: как она взбирается на этот холм, как ее худые ноги ступают по тротуару, как щелкают ее толстые каблучки; ее кулачки решительно стиснуты, губы сжаты, а высокую, залитую лаком прическу раскачивает все усиливающийся ветер с моря… Нет, мама бы такого не сделала. Мама позволила бы полиции выполнить свою работу. Мама испугалась бы. А Эмма? Моя сестра поступила бы так же, как я? Да, в этом не могло быть сомнений, но ее великан-муж наверняка бы ей помешал. Возможно, он сам отправился бы к Эве Марвиль. Я невольно усмехнулась, представив своего огромного коренастого зятя у нее на пороге. Вместо приветствия – недвусмысленный апперкот. Мой брат? Ради меня Оливье сделал это бы. Мои подруги? Катрин, Лора, Валери? Да, они бы это сделали, по крайней мере, мне было приятно так думать. Они бы это сделали. Я ощущала их у себя за спиной, как если бы они и вправду были рядом – решительные, сильные, с серьезными лицами. Три мои лучшие подруги, мало знавшие друг друга, но которых я любила одинаково, три мои самые верные подруги. Выйдя на проспект Басков, я вдруг впервые осознала, что у всех троих – темные глаза оттенка «мокко», совсем как у Эвы Марвиль.

Как и вчера вечером, застекленная дверь была не заперта. Держась за перила, я быстро поднялась по лестнице. Я точно знала, куда иду. Я больше не колебалась. Мне казалось, я на память знаю виллу «Etche Tikki», ее запах старого дома – чуть обветшавшего, чуть отсыревшего, – к которому примешивались запахи еды из каждой квартиры, в котором слышалось приглушенное гудение телевизоров, разговоры, музыка.

Я знала, что «она» дома, потому что, подойдя к вилле, я увидела свет в окнах квартиры. Они наверняка уже поужинали и теперь смотрели фильм. Сын, быть может, уже спал в своей постели. Эва Марвиль обо мне забыла. Для нее я была еще одной клиенткой, которую она, скорее всего, сочла странноватой, не слишком разговорчивой и которая убежала, едва заплатив за свой макияж. Она больше обо мне не думала. Да и зачем бы ей обо мне вспоминать? Я стала частью ее прошлого, еще одной женщиной, которой она сделала макияж, еще одной женщиной сорока лет, такой же, как другие. Она ничего не заметила, ничего не узнала. Она думала, что ей ничто не угрожает, и ее муж тоже. Они сбили Малькольма и сбежали. Им даже в голову не приходило, что я их разыщу. Они перевернули страницу.

Перед дверью я не колебалась ни секунды. Я сразу позвонила. Послышалась кроткая трель звонка. Открыл мужчина. На нем была желтая футболка и спортивные брюки. Вблизи его кожа выглядела шероховатой, короткие волосы – сальными. Глаза – блеклые, лишенные всякого выражения. И сильный запах лосьона после бритья, сладкий, псевдомужественный. Однако он оказался более высоким, чем я ожидала, с развитыми мускулами.

Из комнаты доносился звук телевизора. Мне вдруг подумалось, что вот-вот разразится гроза – до того воздух стал тяжелым и влажным. За окном уже свистел ветер. Шум прибоя нарастал с каждой минутой.

– Что вам нужно? – спросил он, властно и агрессивно приподняв подбородок. У него были большие руки с короткими пальцами, на одном из которых я увидела обручальное кольцо.

– Я пришла к Эве Марвиль.

Слова сорвались с моих губ с ошеломительной легкостью.

Он почесал голову своими толстыми пальцами.

– Вы кто?

У него был более выраженный юго-западный акцент, чему нее.

Похоже, я не внушала ему доверия. Он посмотрел на наручные часы. Еще бы – десять вечера, мальчик уже спит. Я словно читала его мысли, они отражались в его тусклых глазах. Телевизор вдруг замолчал.