Вальтер Форст — циничный, испорченный; до боли в сердце обидно за тебя, Вальтер Форст…

И Эрнст Шольтен.

Мучительная мысль опять засверлила в мозгу: «Почему? Почему?»

И в то время как вокруг рвались гранаты, горели крыши и рушились стены домов, он все твердил: «Почему именно я?»

И еще: «Что происходит, когда наступает смерть? Кончается ли все? Или приходит что-то новое? Иное?..»

И тут же, испугавшись, стал молиться: «Боже милостивый, прости мне мои мысли!»

Так брел он своей дорогой.

Перед одним из домов он увидел старый автомобиль с бросающимся в глаза красным крестом на белом поле. И в то время как с запада орудия извергали смерть и разрушения, дверь дома отворилась, и двое мужчин вынесли женщину. Альберт подбежал к машине и распахнул дверцу.

— Преждевременные роды. Вероятно, результат испуга, — тихо сказал ему один из мужчин. — Но мы спасем его!

Машина отъехала, пробираясь между обломками, усеявшими улицу, и исчезла.

Альберт почувствовал, что смысл жизни, который он так мучительно искал, где-то здесь, совсем близко. И странное чувство единства с этими людьми овладело им. «Хоть бы спасли ребенка!» — подумал он.

Примиренный, продолжал он свой путь. Всепожирающая пустота вокруг него исчезла. Он вспомнил мать, Траудль и почувствовал глубокую нежность. Они начнут строить свою жизнь, когда все это будет позади. Тут он вспомнил, что ему еще нет и шестнадцати лет.

Наконец он добрался до своей улицы. Отворяя калитку палисадника, зацепил карабином за столб. Тогда он снял карабин с плеча, долго смотрел на него, вернулся на улицу и со всего размаху швырнул его на землю. Карабин разлетелся на куски.

Потом он сел на каменный цоколь лестницы у входа, уперся локтями в колени и уронил лицо на руки. Так и сидел, уставясь в темноту.

Он не знал, сколько времени просидел, когда почувствовал, как что-то мягкое, ластясь, трется у его ног. Он поднял котенка, посадил его к себе на колени и стал почесывать у него за ухом. Пальцы его машинально гладили пушистую шерстку. Время от времени Мутц наклонялся и с глубоким волнением слушал его мурлыканье.

Орудийный огонь прекратился. И когда в конце улицы загрохотали американские танки, Мутц поднялся и пошел к дому, прижавшись лицом к котенку.

— Нам обоим пора домой! — оказал он и нажал кнопку звонка. Дверь отворила мать.

Прежде чем войти, он в последний раз оглянулся. На востоке пробивался бледный свет зари, возвещая наступление нового дня…

В тот вечер я долго стоял на мосту. Смотрел на реку. И сегодня, как и десять лет назад, не мог найти ответа на вопрос, в чем же смысл того, что тогда произошло. Позади меня проносились машины, подо мной шумела река. Ее воды омывали автомат, десять лет пролежавший там, внизу. Те, кто восседал в блестящих машинах, проносились на мотоциклах или прогуливались, нарядные и оживленные, ничего не знали об этом автомате. А если бы знали?

Рядом со мной стоял пожилой мужчина. Он не смотрел на реку, он глядел прямо на улицу. Кивнув в сторону юношей и девушек, мчащихся мимо на мотороллерах, он сказал:

— Вот она, нынешняя молодежь! До чего мы дошли!

Мне не следовало бы ему отвечать. Ведь мысленно я был так далек отсюда, перенесся на десять лет назад. И все-таки я ответил:

— Молодежь сама по себе ни плоха, ни хороша. Она несет в себе приметы своего времени.

А он отечески снисходительно возразил:

— Вы еще слишком молоды для таких рассуждений. Вам не мешало бы кое-что пережить и поднабраться опыта, молодой человек.

Я молча взглянул на него. И ушел с моста.