Шрифт:
Сейид был прав. Рашид поразился, восприняв мир обостренными чувствами. Но удар был столь мощен, что сейчас он, вернувшись в привычное окружение, дремал, откинув голову на яркие шелковые подушки. И потому друзья продолжали беседовать вдвоем.
Макама десятая
– Вот так случилось, Сейид, что в один миг я лишился всех иллюзий, что могут даровать женщины. И считаю теперь, что эти создания не годны ни на что доброе, достойное уважения. Они даже вкусных пирожков испечь не могут. Таких вкусных, как стряпает мой вечно недовольный Вахид.
– Друг мой, а ведь ты тоже нездоров. Хворь, которая подтачивает твои силы, много тяжелее, чем те недуги, какие я лечу каждый день. Ибо эта хворь убивает сначала твою душу, а потом уже тело.
– Быть может, и так… Но лекарства от этой своей хвори я не знаю. Понимаешь, добрый мой Сейид, некогда я мечтал найти девушку, единственную… Ту, которую привлечет не мое тело, не мои деньги, не мой царственный отец… Ту, которой нужен буду лишь я сам, пусть и оборванец, но я сам. Понимаешь ли ты меня, друг мой?
– О да, Рахман, конечно понимаю. Все мы, когда молоды, мечтаем найти единственную и неповторимую. А став старше, убеждаемся, что таких женщин просто не бывает. И потому учимся наслаждаться ласками одних, мудростью других и заботой третьих. Ты просто еще молод. И потому думаешь, что такую женщину можно сыскать под небом.
Рахман рассмеялся.
– Но ведь и ты, друг мой, не стар. Ты же всего на два года старше меня.
– О нет, мальчик мой, я старше на все те жизни, которые мне не удалось отобрать у смерти, старше на все те страдания, от которых я не смог избавить нуждавшихся в моей помощи. Лекарь всегда старик. Если он, конечно, истинный лекарь, а не болтун на жалованье.
Рахман склонил голову, чтобы скрыть улыбку. Сейид был замечательным лекарем, но очень любил жаловаться на бессилие своей науки перед величием человеческой жизни.
– Но тебе, добрый мой Рахман, я бы настоятельно рекомендовал принять достаточную дозу лекарства от твоей хвори. Я знаю при дворе прекрасных знахарок, которые вмиг излечат тебя от твоего недуга.
– Знахарок? – На лице Рахмана отразился нешуточный испуг.
– Ну, если тебе не по душе придворные дамы, мы можем пригласить для твоего излечения девадаси – храмовых танцовщиц…
– Ах, вот о каком лечении ты говоришь… Но это же тоже будет продажная любовь!
– Но она вернет тебе радость жизни, а твоим чреслам – молодость и силу. И быть может, тогда ты поймешь, что сможешь найти свою мечту, пусть много позже, не сейчас.
Рахман смотрел на своего друга и пытался понять смысл его слов.
– Но, Сейид, я не верю, что мечта моя существует. Я не верю женщинам, не верю в то, что они способны на что-либо, кроме предательства, что в их душах может зародиться нечто, отличное от подлости. Не верю я и в то, что они могут дать мужчине хоть что-то доброе…
– Увы, мой друг, теперь я уверен, что ты опасно, жестоко болен. Но не знаю, подействует ли на твою израненную душу мое лекарство.
– Боюсь, не подействует.
– Но хотя бы попробуй. Пусть всего раз, решись отдаться моей помощи, помощи не друга, но лекаря.
– Да будет так, мой друг Сейид. Я согласен.
Прошел день. Наступал вечер, когда в покои Рахмана вошла изящная красавица с золотой корзиночкой в руках.
– О Рахман-толмач! Твой друг Сейид попросил меня сделать твой вечер ласковым, а сон долгим и полным неги.
– Здравствуй и ты… – Юноша замялся.
– Меня зовут Сита, – улыбнувшись, проговорила девушка.
– Здравствуй, Сита. Так как же ты собираешься лечить меня? Ведь именно такова, полагаю, была просьба моего друга Сейида.
– Мы с тобой поиграем в старинную игру. Она называется «Роза в оковах».
Глаза Рахмана на миг вспыхнули – ведь он уже некогда был в оковах. Те шелковые путы принесли ему лишь боль. Что же ждет его теперь?
– Ну что ж, прекраснейшая, пусть будет так… «Роза в оковах»… Ты научишь меня ее правилам?
– Для этого я здесь. Но, мой господин, прошу позволить мне верховодить в игре. Понимаешь, это может быть опасно…
– Я согласен на твои условия.
– Тогда я приготовлю все… – Сита осмотрела покои, придвинула ближе к ложу низкий черный, крытый лаком столик, и удовлетворенно кивнула.
– Очень скоро, мой господин, я буду в полной твоей власти.
Рахман лениво разоблачился и упал на подушки. За умелыми движениями девушки он наблюдал за из-под полуопущенных век. Она тоже сняла с себя одежды, открыла золотую корзиночку, в которой лежали «любовные шарики», четыре шелковых шнура, неширокая белая шелковая лента, огромное пышное перо и еще одно длинное, заостренное перо белой цапли. Поставив корзиночку подле ложа, она легла, раскинув в стороны руки и ноги, произнеся с обворожительной улыбкой: