Опытные польские командиры, не ждавшие от своего коронного гетмана ничего умного, повели тяжелую конницу на прорыв к Каменец-Подольску, но Калиновский приказал немецким наемникам развернуть на своих лучших солдат пушки и открыть орудийный и ружейный огонь. Всадники вернулись, но горели уже внутри лагеря, подожженные случайно предательским огнем по своим стога сена, и в этот момент Хмельницкий удвоил напор своих неудержимых витязей.

Калиновский с немецкой пехотой в каре отбивался в центре у стрелявших и стрелявших картечью пушек. Казаки мгновенно установили на захваченных валах свои орудия, и в загоравшемся лагере начался ядерный ураган. Со всех сторон ночного поля летели стоны и проклятия, и всюду струями лилась и бежала кровь. С криками «Бей ляхов» казаки беспощадно рубились с панами. Везде и всюду гремели выстрелы, и черные клубы дыма поднимались к опять ужаснувшемуся небу, и смотрел оттуда на страшную ночную резню Всевышний и плакал, но вмешаться не мог, ибо свобода не бывает по принуждению.

Яркое племя разгоравшегося огромного пожара освещало адскую картину мучительной битвы. Целое коронное войско металось по лагерю, как пойманная в яму лисица и в этой убийственной клетке, намертво запертой казаками со всех четырех сторон, не было ему пощады.

Непрерывные залпы рушниц не могли перекрыть адские вопли гибнущей шляхты, и освещавшееся выстрелами и пожаром поле битвы невидимо затягивал удушливый пороховой дым. Польские хоругви в полном составе ложились трупами, поражаемые мушкетным и пушечным огнем и справа, и слева, и с фронта и тыла.

Очевидцы битвы-резни писали, что «густые толпы поляков, словно рабское стадо, летели в Буг». Казаки сбрасывали врагов в воду, загоняли в загоревшийся обоз, гонялись за ними в поле, в лесу, в болоте, рубили, кололи, стреляли везде и всюду. Несколько хоругвей и немецкая пехота еще бились вокруг Калиновского, который, наконец, закричал, что «не хочет жить, ему стыдно смотреть на восходящее солнце», бросился вперед и погиб вместе с сыном и наемниками.

В углу у Буга и Батога остатки немцев и крылатых гусар во главе с Марком Собесским отчаянно отбивались от казаков, которые ударными группами рубили их фронт, брали их в смертельные кольца и стирали в пень. С криками «это вам за Берестечко, это вам за Трилессы» – казаки рубили поляков, и нигде не было им спасения.

Освещенные красными отблесками, все в крови и пороховой копоти летали казаки по уже рассветному полю, настигая метавшихся жолнеров и шляхту, и везде оккупантов настигала неумолимая народная смерть. Гремел сатанинский гвалт и никто, даже если бы захотел, не мог остановить эту страшную резню. Ревело и ревело пламя, пылавшее, казалось, всюду и взлетало огненными языками от грешной земли к окровавленному небу. На валах и везде гроздьями висели и лежали трупы и обрубки человеческих тел, освещенные заревом.

Ужасную и величественную картину яростного сражения, ставшего гигантским костром, уже не принимал человеческий взор. Все пылало вокруг, в лучах восходящего солнца клубился адский черно-багровый туман и стояли низко тучи серой молчаливой стеной и бесчисленные молнии начали бороздить их везде. Не выдержавшее все же ужасной бойни небо зловеще мигало, на мгновение освещая залитое кровью поле, где уже легли трупами десятки тысяч жолнеров, наемников и шляхтичей Польской Короны.

Бушующее пламя подобралось к пороховому складу в самом центре польского лагеря, и ослепительный блеск чудовищным взрывом разорвал пополам все небо, и к самым звездам взлетел страшный грохот. Небо, на котором враз пропало все видимое и невидимое, совсем затянулось мрачным покровом и еще долго-долго катилось вокруг и везде перекатами эхо адского взрыва. Накатившееся из-за Батога жаркое весеннее солнце с ужасом увидело, что вся пятидесятитысячная польская армия превратилась в трупы.

Почти некому было рассказать королю и сенату, о гибели очередного польского войска, в котором смог уцелеть только каждый сотый солдат. Хмельницкий прислал в Варшаву полностью остриженного породистого коня с арканом на шее. Из захваченной характерниками из огня походной канцелярии великого коронного гетмана Речи Посполитой стало ясно, что именно Калиновский приказал отравить Богдана на подписании Белоцерковского мира, и поляки это молча признали. Вся Европа обсуждала самый большой разгром Польши за ее якобы республиканскую историю и говорила, что под Батогом были полякам казацкие Канны. Европейские газеты, появившиеся еще при Ришелье, цитировали заслуженно насмешливое письмо украинского гетмана польскому королю: «Мой сын был в свадебном походе, но тут Калиновский перешел ему дорогу, против человеческого закона, по которому бог дал землю и воду всем людям. Я предупреждал пана гетмана, посоветовав, чтобы он не вставал хлопцам поперек дороги. Прошу вашу светлость извинить моих казаков, этих природных сорвиголов, если они чересчур далеко зашли в своих шутках-жартах».

В Батогской битве Польша лишилась больше половины своих крылатых гусар, основной ударной силы коронного войска. Впоследствии историки многих стран писали, что в этой битве Богдан Хмельницкий блестяще продемонстрировал молниеносность Александра Македонского, точный расчет Ганнибала и умение Наполеона использовать просчеты врага, а в военных академиях всего мира изучали, как под Батогом в 1652 году украинские казаки до битвы деморализовали поляков, сначала показав, как их мало, а потом имитировав, что их много, как их гетман блестяще осуществил дальнее стратегическое, а затем ближнее тактическое заманивание равного по силам и оружию противника, маневрами выманил его из укрепленного лагеря, разделил, внезапно ударил со всех сторон и в ноль стер всю пятидесятитысячную польскую армию.

“Славные рыцари-молодцы, сыны могучих героев! Пришли враги завоевать нас огнем и мечем в прах, и дома наши в пепел сотворить, и всех казнить и славу нашу уничтожить. Братья знаменитые! Встаньте сердцем и оружием, покажите свою саблю врагу и добудьте свободу родной Украине. Устоит ли кто перед вами, витязями Отчизны! Кто за Бога, за того Бог.”

Богдан Хмельницкий договорил, развернул боевого коня и встал перед громадным войском. Уже рассвело и жаркое летнее украинское солнце осветило две армии, точно великаны, стоявшие друг против друга на поле будущей битвы. С той стороны коронный гетман выступал перед своим войском и, казалось, вездесущий ветер легко доносил до казаков его зловещие слова: “Позор нам рубиться с никчемной шайкой хлопов. Мы их разгоним одними плетями. Не помогай, Боже, ни нам, ни казакам, а смотри, как мы разделаемся с этим мужичьем”.