Шрифт:
– Давай за водкой! Отпирай склады, братва!
– На мельнице муку дают, айда туда!
– Пошли начальничкам петуха подпустим!
Степан Наливка ринулся с верными людьми спасать кожевенные мастерские шурина, так там его самого чуть не прибили. Кто-то выпустил из тюрем пересыльных каторжников, и Екатеринбург заполнили нищие, разбойники, кликуши. Все орали хором, что женщины больше детей не родят, а только бесов, и через то земля русская погибнет…
Убивали друг друга прямо на улицах. Встретился человек с залитым кровью лицом, кричал, что волчьи стаи при свете дня детей воруют, что на восточной окраине медведи троих уже задрали. Такого прежде не было, чтобы звери в городе хозяйничали. Шайки воров врываться стали в дома, вытаскивали все, что плохо лежит. Солдаты гарнизонные разбежались, полиция кителя форменные попрятала от греха. Казначейство вскрыли, но быстро стало не до денег. Едва сумерки спустились, как иная беда пришла. Откуда ни возьмись, летучие бесы стали людям головы рвать. Та же гадость, что заместо ребятишек из утроб материнских лезла. Народ попрятался под крыши. Самые лихие выскакивали с ружьями, арбалетами, револьверами, палили в темноту, но мало чего добились. Подстрелили штук десять тварей, а патронов с полтысячи израсходовали. Вначале на Качалыциков подумали – кто ж еще такое непотребство сотворить мог, как не могучие лесные колдуны?
Кошмар получился, когда на молебен собрались. Вышли из церкви с иконами, хоругвями, с огнем, впереди – архиерей, дьяконы. Степан тоже сбоку к процессии пристал – на месте не сиделось, сон не шел, кусок в глотку не лез. Молились о спасении, а бесы летучие, вроде муравьев с крыльями, позади процессии женщин жрали. Опомнились, начали по ним из ружей палить, да в темноте много ли настреляешь? А после видели в городе Качалыциков двоих, те сами от летучих гадов отбивались и клялись, что не они виновны…
Утро покоя не принесло. Лекарей убивать стали, аптеки разграбили, торговые ряды, биржу, магазины, повалили столбы с электричеством и телеграфом, радиовышку. Связи не стало, а потом дошли слухи, что и дороги – непроезжие. Мол, с юга, откуда ни возьмись, вернулись желтые дикари и деревни грабят. Уже десять лет о них не слыхали, отогнали давно их пушками, а тут – полезли…
Желтых дикарей Степан встретил утром следующего дня, когда во главе ватаги верных парней пробивался уже прочь из города. Удалось вооружиться и сухих пайков прихватить в конторе, а больше ничего не успели. Загорелось все. Шли на рысях, торопились под защиту родного имения, когда наперерез с горки покатилась желтая лавина. Подручные Степана не растерялись, швырнули пару гранат, ударили из пулемета… Удалось уйти.
И вот недолго отсиживаться пришлось. Нагрянули гости непрошеные – повезли куда-то.
Степан Наливка сидел в седле ровно, держался легко, недаром родился в семье потомственного ковбоя. Правда, поговаривали, будто само словечко «ковбой» вовсе не русское, что так в далеких заморских странах пастухов называют. Но обидного в том ничего не было. Наливка, хоть и владел сотнями голов скота, кожевенными мастерскими, костным цехом да тремя мельницами, от рождения себя ощущал не богачом, а обычным пастухом. Так отец воспитывал, так уж повелось.
Верный конь послушно нес хозяина следом за незнакомцем, всхрапывал, когда в ноздри долетал противный дым от городских пожаров. Наливка поглядывал на запад, там зарево плясало – горел Екатеринбург. Да, вовремя он бросил проклятую должность и проклятый город, вовремя в родную вотчину вернулся. Здесь тихо, и детки нормальные у рожениц, и скотинка мирная, и птицы поют… Вот только жену любимую не сберег.
Пожары третий день не стихали, и управлять, по сути дела, Степану Наливке стало нечем. От обоих вокзалов и казенного здания Управления дороги сохранились одни головешки. Поломали семафоры, стрелки и диспетчерские, выстроенные на высоких столбах. Инженеров и техников поубивали многих, но, когда принялись за учителей и слушательниц медицинских курсов, стало ясно, что орудуют не дикари и не только каторжане. Кто-то умело управлял бунтом.
Кирпичный завод разворотили, арсенал разнесли в клочья, горожане тысячами бежали в деревни. Однако уже к вечеру поговаривать стали, что обиженным и безземельным наделы новые нарежут, а всем, кого власть президентская дома лишила, – тем все по справедливости и с лихвой вернется. Вот только непонятно, кто обещания раздавал…
Наливка не мог поймать никого из Большого и Малого городского круга – правительство попросту испарилось. Председателя думского нашли в петле. Секретаря, заводчика пришлого, бесы вместе с дворней порвали. Бумаги государственные порхали в огне. Казну, впрочем, кто-то прихватил. Прибегали к Степану люди верные, доносили страшное. Мол, в огне не только столица края, восстание разом пошло по всему Уралу, и теперь уж точно не остановишь. Рожениц по домам стали находить и убивать, вместе с бесенятами. А бесы крылатые, мелкие, которых вроде много поубивали в первые часы, откуда-то снова полезли, точно саранча. Сперва ночью нападать стали, а потом уж – и днем, и спасения от них нет. И уж точно теперь доказано, что виной всему засилье иноземцев. И волхвы о том же, и колдуны лесные. Виноват, мол, Проснувшийся Демон, от него погибель отечеству…
– Степан, тебя хотят видеть, – постучался глухой ночью в окошко человек с закрытым лицом. – Слезами горю не поможешь. Жену не вернешь. У других тоже близкие погибли. И еще погибнут, многие тысячи, если мы не вступимся.
– Да кто «мы»? – От тяжелого сна и выпивки Наливка соображал плохо.
Заходились лаем псы на дворе, с ружьями на шум сбежалась челядь, родственников одних по мужской линии дюжина в усадьбе набралась. В небеса со страхом вглядывались, факелы держали, дробовики заряженные, чтобы по нечисти стрелять, коли вдруг налетят. Поверху однако нечисть не прилетела, зато волки курятник начисто вымели, подкопались.
– Кто там таков, дядя? – грозно спросили племянники. – Гони в шею от ворот, мы его!
Однако Степан Наливка гостя не прогнал. Услышал имя верное, которому поверил. И приказал седлать коня. Ночной гость запретил мотор любой заводить.
– Мы желтых дикарей трижды у ворот видели, – поделился бывший управитель. – Еле отбились. Как мы вдвоем поедем, вмиг нас прирежут!
– Не прирежут, – рассмеялся гость. – Это мы теперь самые страшные. А желтых Качалыцики подмяли, пока ты у себя на хуторе отсиживался… А что родни у тя много, это нам хорошо, – странно знакомо усмехнулся незнакомец. – Скоро все переменится, верные сыны нам ой как нужны станут!