Сэр Дэвид Арчер, министр иностранных дел, был единственным из них, кто пробился наверх своими силами, и среди них лишь он один был похож на аристократа. Он был высок, статен, красив и носил бородку с проседью. Можно добавить, что у него были седые курчавые волосы, спереди они даже расходились в два непослушных завитка, которые торчали надо лбом, и человеку, наделенному воображением, могло показаться, будто они подрагивают, как усики какого-то гигантского насекомого, или шевелятся в одном ритме с беспокойными густыми бровями над очень усталыми глазами. Министр никогда не скрывал, что нервничает, каковой бы ни была причина.

– Вам знакомо настроение, когда человек может закричать, увидев неровно лежащий половой коврик? – спросил он у Марча, когда они прогуливались в саду позади дома вдоль ряда грязных статуй. – У женщин оно бывает, когда они слишком много работают. Я в последнее время, конечно же, тоже работал весьма напряженно. Меня просто бесит, когда Херриес сдвигает набок свою шляпу… Дрянная привычка корчить из себя жизнерадостного малого. Иногда, клянусь вам, я готов сбить ее у него с головы… Эта статуя Британии сто'ит не ровно, видите? Она немного наклонена вперед, будто эта дама сейчас опрокинется. Только эта чертова штуковина все никак не опрокидывается! Ее вон там железной скобой укрепили. Не удивляйтесь, если однажды ночью я приду сюда и собью ее к чертовой матери.

В молчании они прошли еще несколько шагов по тропинке, а потом министр продолжил:

– Странно, что такие мелочи могут так сильно раздражать, когда тебе нужно думать о вещах куда более серьезных. Лучше нам вернуться и взяться за работу.

Хорн Фишер явно был привычен к нервозности Арчера и фатовству Херриеса и абсолютно уверен в их теперешней твердости, он не злоупотреблял их временем и вниманием, а также старался лишний раз не беспокоить и премьер-министра, которого все же убедил доверить важные документы с приказами западным армиям не такому колоритному, но более серьезному человеку – своему дяде Хорну Хьюитту, довольно бесцветному деревенскому сквайру, бывшему военному, который при комитете выполнял функции военного советника. Ему было поручено доставить правительственное обращение, а вместе с ним и военные планы близкому к мятежу командованию западными силами. На него была возложена задача и поважнее – сделать так, чтобы бумаги эти не попали в руки врага, который в любую минуту мог появиться с востока. Когда этот военный чиновник получал распоряжения, кроме него в комнате присутствовал лишь один человек – полицейский чиновник, доктор Принс, некогда полицейский врач, а теперь известный сыщик, которого откомандировали в старую гостиницу для охраны политиков. Сей господин носил большие очки, и с квадратной физиономии его не сходило выражение, говорящее о том, что рот его на замке, и не будет открыт до тех пор, пока не последует соответствующее указание. Более никто не разделял их уединения, кроме владельца гостиницы, неприветливого вида господина родом из Кента с вечно недовольным лицом, пары слуг и камердинера лорда Джеймса Херриеса – молодого шотландца по фамилии Кэмпбелл, который выглядел намного внушительнее своего желчного хозяина: у него были каштановые волосы и вытянутое строгое лицо с крупными, но приятными чертами. В этом доме, пожалуй, он единственный знал свое дело.

Проведя примерно четыре дня среди участников неформального комитета, Марч начал испытывать какое-то странное почтение к этим фантасмагорическим личностям, продолжающим дерзко и самоуверенно вести свою линию, невзирая на нависшую грозной тучей опасность, как будто это были какие-то горбуны и калеки, оставленные защищать покинутый город. Все напряженно работали, он и сам сидел у себя в комнате за письменным столом с пером в руке, когда дверь отворилась, и вошел Хорн Фишер, экипированный по-походному. Ему показалось, что Фишер был немного бледен. Через секунду этот господин закрыл за собой дверь и тихо произнес:

– Случилось худшее. Или почти худшее.

– Началось! – воскликнул Марч, резко выпрямившись. – Они все-таки вторглись…

– Я знал, что вторжение неизбежно, – хладнокровно сказал Фишер. – Да, они высадились, но это не худшее из того, что могло случиться. Худшее то, что у нас не умеют хранить тайн, даже в нашей маленькой крепости. Признаюсь, меня это потрясло, хотя, надо полагать, ничего сверхъестественного здесь нет. В конце концов, я был в восторге, полагая, что среди политиков нашлись трое честных людей, так что стоит ли мне так уж удивляться, если их оказалось всего двое?

Он задумчиво помолчал, а потом снова заговорил таким тоном, что Марчу было трудно определить, сменил ли он тему или продолжает.

– Вначале трудно поверить, что такой человек, как Херриес, который уже насквозь пропитался пороком, мог сохранить какие-то остатки совести. Но при этом я заметил одну интересную вещь. Патриотизм – не первая из добродетелей. Патриотизм превращается в пруссачество, если делать вид, что это главнейшая добродетель. Иногда в ряду добродетелей патриотизм занимает последнее место. Тот, кто не продаст родину, может быть мошенником или совратителем. Но кто знает?

– Так что же делать?! – голосом полным негодования воскликнул Марч.

– Бумаги дяди надежно спрятаны, – ответил Фишер. – Сегодня вечером он отсылает их на запад. Но кто-то пытается добраться до них. Кто-то снаружи, но, боюсь, не без помощи кого-то внутри. Все, что я могу пока сделать, – попытаться помешать тому, кто снаружи, для этого мне придется уйти, что я и делаю. Вернусь, думаю, через сутки. Пока меня не будет, я хочу, чтобы вы присматривали за этими людьми и попытались, по возможности, выяснить что к чему. Au revoir.

Фишер вышел, спустился по лестнице, и вскоре Марч через окно увидел, как он оседлал мотоцикл и укатил в сторону соседнего города.

Под утро Марч сидел за столом у окна в общем зале старой гостиницы, месте обычно довольно темном из-за того, что стены его были обшиты дубовыми панелями, но тогда необычно чистое утро наполнило его белым светом – последние две или три ночи луна светила удивительно ярко. Сам он находился несколько в тени, поскольку сидел у окна в самом углу, поэтому лорд Джеймс Херриес, торопливо вошедший в зал из сада позади дома, не заметил его. Лорд Джеймс схватился за спинку стула, как будто чтобы успокоиться, а потом резко сел за стол, на котором еще стояли остатки чьего-то ужина. Он налил себе стакан бренди и выпил. Сидел министр к Марчу спиной, но его желтое лицо, отражающееся в круглом зеркале на стене, имело такой оттенок, будто его поразил какой-то страшный недуг. Как только Марч пошевелился, он вскочил и стремительно развернулся.