– Атласные подушечки для благовоний.

– Они очень милы. Вы бы не согласились уступить мне одну?

– Что за мысль! Зачем она вам?

– Да на память же, – вмешался Самуил. – На память о вас! Однако ты времени даром не теряешь, хоть и робок с виду!

– Возьмите, вот это самая красивая, – сказала Лолотта, храбро превозмогая замешательство.

– А вы бы не могли прикрепить мне ее к ленте?

– Какая страсть! – воскликнул Самуил с комической ужимкой. – Он от вас просто без ума!

– Так… Спасибо, моя добрая, прелестная Лолотта.

И Юлиус снял со своего мизинца колечко:

– Примите его, Лолотта, взамен.

– Я, право, не знаю, прилично ли мне…

– Вот еще! – в свою очередь усмехнулся Юлиус.

Лолотта взяла кольцо.

– А теперь, – сказал Юлиус, – нам пора откланяться. Сейчас начнутся занятия, мы уже опаздываем. На обратном пути я еще увижу вас, не так ли?

– Ну вот, вы уходите и даже не хотите пожать мне руку. Видно, вы все-таки боитесь Франца.

– Действуй! – шепнул Самуил. – Вон лисы идут сюда.

Трое лисов действительно проходили мимо дома Лолотты и видели, как Юлиус приложился к ручке красавицы.

– До скорой встречи, – сказал он ей и удалился вместе с Самуилом.

Когда они добрались до места, занятия уже были в разгаре. В Гейдельберге они очень похожи на то, что порой творится у нас в Париже. Аудитория была переполнена до отказа. Записи делали лишь немногие студенты. Еще человек двадцать слушали лекцию, но ничего не записывали. Все прочие болтали, подремывали, зевали. Некоторые привлекали к себе внимание особой живописностью своих поз. На краю одной из скамей растянулся на спине золотой лис, задрав ноги под прямым углом вверх и уперев их в стену. Другой лежал на животе, поставив локти на скамью и поддерживая голову ладонями, погруженный в чтение сборника патриотических песен. В том, что речи профессора не доходят до сознания студентов, сомнения не было, но, может быть, они хоть каким-то образом проникали в их спинной мозг или локтевые суставы?

Ни Франца, ни Отто на лекции Тибо не оказалось.

Едва она кончилась, Самуил и Юлиус вместе с толпой покинули здание, и когда часы пробили половину десятого, друзья уже входили в таверну «Большая Бочка», где должно было свершиться вакхическое – и в известном смысле трагическое – действо.

Главная зала, куда направились Юлиус и Самуил, буквально была переполнена студентами. Появление наших героев произвело переполох.

– A-а, Самуил пришел! Трихтер, а вот и твой сеньор! – закричали студенты.

Но если вначале внимание присутствовавших сосредоточилось на Самуиле, то затем оно тут же переключилось на Юлиуса, когда от толпы отделился Франц Риттер и, бледный как смерть, напрямик двинулся к нему.

Увидев, что он уже близко, Самуил успел шепнуть Юлиусу:

– Будь как можно сдержаннее! Надо, чтобы вся вина за вызов легла на наших противников, тогда в случае несчастья свидетели подтвердят, что зачинщиками были не мы.

Между тем Риттер уже оказался возле Юлиуса и преградил ему дорогу.

– Юлиус, – произнес он, – это тебя видели сегодня утром, когда ты по дороге на лекцию завел разговор с Лолоттой, не правда ли?

– Возможно. Я, должно быть, спрашивал у нее, как ты поживаешь, Франц.

– Не советую тебе шутить. Ты целовал ей руку, мне и это известно. Учти, что мне такие штучки не по душе.

– Учти, что такие штучки по душе ей.

– А, так ты еще зубоскалишь, чтобы меня взбесить!

– Нет, я шучу, чтобы тебя успокоить.

– Так вот, мой дорогой, единственно, что меня может успокоить, так это прогулка с тобой на гору Кайзерштуль.

– В самом деле, кровопускание в такую жару освежает. Если угодно, я тебе его устрою, милейший.

– Через час?

– Через час.

Они расстались. Юлиус возвратился к Самуилу.

– Я со своей стороны все устроил, – сказал он.

– Отлично! А сейчас мой черед, – отозвался Самуил.

Самуил отозвал Трихтера в сторону, спеша выяснить, что дражайшийлис успел предпринять во исполнение его приказания.

– Ну вот, – начал Трихтер. – Когда я зашел в ту харчевню, Фрессванст завтракал. Я приблизился к его столу как бы невзначай, с таким видом, будто просто прохожу мимо. Но мимоходом я приподнял крышку на его кружке и, увидев, что там пенится всего-навсего пиво, обронил с оттенком неподдельного сострадания: «Слабый выпивоха!» Эти два слова, полные кроткого сочувствия, так его взбесили, что он подскочил будто ошпаренный, однако попытался все-таки сдержаться и отвечал довольно хладнокровно: «Это стоит хорошего удара шпаги». Нимало тем не смущенный, я столь же меланхолично произнес: «Ты сам видишь, как я был прав. Я унизил выпивоху, а отпор дает рубака. Впрочем, – добавил я, – мне безразлично, на чем сражаться, клинок мне подходит не меньше, чем кружка».