— Да ить землянка-ть — моя, што ль?.. — крутнул сердито головой Андрон. — Ить я тут со третьево дни тольк… Как ушла стерва ета, Ненила-то женка к злыдоте… с той поры я и хожу по лесам… по пешшерам… И сюда набрел ненароком…

— Ну… дух живет где хощеть… — подскочил чернец. — Пора за ум взяться… Заворошка идеть… Дай срок, наделаем мы делов!.. Ты только говори, брат: будешь меня слушаться во всем?.. Помогать?..

Прогрохотал Андрон, красной тряся бородой:

— Аду-ши-ть, и все туть!..

Дробным, лисьим побежал Вячеслав шагом, скорчившись в три погибели, к выходу:

— Прощай! Жди.

В пороге люто метавшаяся, очадевшая и разбитая Стеша, дико вскинув гордую голову, острыми своими ударила разящими глазами в казюличий зрак чернеца:

— Ты?

— Я, — юркнул за дверь Вячеслав.

Под обрывом, извилистой пробираясь стежкой среди глыб глея и камней к озеру, спохватился было:

— А к Поликарпу?..

Но махнул рукой и пошел через черемуховый молодняк, шумя росными осыпающимися мертвыми листьями.

Какое-то глухое смятение бросали с крутой горы в темную хвою жуткие башенные огни. В ночнине мужики, завидев их, толпами собирались под лесной обрыв. Нетерпеливые, распаленные, тряся вахлатыми бородами и ядреной раздражаясь бранью, яростно топали осметками:

— Идем!.. Ча бояться?.. Нам все равно пропадать!.. Не от голоду, так от мору… А пропадать!.. Дык лучше ж попередушим живоглотов, а тады — хоть на виселицу!.. А?.. Крутогоров отомстит… Он их свернет ужо в бараний рог… Неспроста огни эти…

Иные свирепо чесали затылки:

— Дыть, как ты пойдешь?.. У них черкезы, казаки с ружьями да пиками, а у тебя — што?..

— Правда — вот што!.. — дико ярились толпы. — Она, мать, супротив всех пиков состоит!..

— Душить живоглотов!.. — ревели мужики в лютом гневе.

А оплывшись, судили резоном:

— Эх, моготу нетути терпеть… И чего оттягивают с землей?.. Чего царю брешут, будто земли незля дать?.. Хоть бы за деньги… У жидов денег взять да и отдать живоглотам… А землю — нам… А то сорок лет ждем земли, а все нету… а солдатов да подать тянуть в одну душу… И вить знают жа псы, што попередушим усех до одново… Не теперь, дак через сто лет, не мы — внуки наши попередушат!.. Чего ж оттягивают?.. Чего брешут царю?.. Эх, бить нас надо!.. Сами дураки… А Крутогоров — што один сделает?..

Шли домой, угрюмо нахлобучив шапки и опустив головы низко. Но в душах их тревожные горели, неутолимые огни-зовы.

В синем надозерном лесу дикой серной проносилась Люда над острыми скалами. Обдавала желтым огнем волос гибкие белые березы. С хвойным целовалась шалым ветром, сыпля вокруг себя светлые жемчуга смеха.

А бродивший за нею по скалам Крутогоров не сводил с нее глаз.

Солнце, голубое над горами, кружась и разбрасывая цветы, плясало алую пляску огня. Искрометным опьяненные вином осени, плыли золотые откосы, леса, скалы и шатающиеся от ветра черетняные рыбачьи хибарки, будто на волнах, навстречу солнцу, его поздним цветам…

У белой, меж скал, открытой к озеру хибарки Люда, встретив лицом к лицу неожиданно Крутогорова, остановилась. Наклонила голову, широко раскрытые скосив глаза и сцепив за шеей под желтой распущенной тяжелой косой кисти рук, подошла вдруг к нему. Грозно и гневно повела собольей бровью:

— Ты ведь не знаешь меня. Ой, будешь тужить, коли узнаешь! Не мучь. Уходи.

— Я мучу?.. — поднял на нее Крутогоров темные, с синим отливом глаза. — Я только люблю.

— Будешь тужить… — крутнула головой Люда. — Я — свободная… Я — лесная… Знаешь, кто я?.. Я лесовуха!.. Я и убью, так с меня взятки гладки… Может, я удушила кого с своим милаком?.. Ха-ха!.. — захохотала вдруг она. — Со мной шутки плохи.

Гордую вскинув в желтом огне волос голову, опалила душу Крутогорова сизым, таящим ужас, взглядом. Выгнула гибкий атласный стан. Хохоча и кроваво-красным вея сарафаном, словцо лань, подскочила с разгоревшимся, алым, скрытым под пышной волной волос лицом к Крутогорову. Крепко схватила его за руки. Закрутила вихрем, горькой обдала дикой полынью, лесной рябиной, березняком:

— Удушу, гей!.. Замучу. А в веру твою не пойду.

Отступив назад, алой светя улыбкой. За нежную закинула, за белую, увитую тяжелыми золотыми жгутами кос шею гибкие руки. Запустила в душу Крутогорова синие бездонные зрачки свои, пророча ему напасти и беды:

— А все-таки я несчастная. Несчастнее меня нет никого на свете!.. Крутогоров! Несчастная я…

— Я научу тебя любить… — сомкнул Крутогоров руки больно и горько. — Убийство — это казнь, тому, кто убивает… Но я пойду на казнь!.. Я… убью!..

— За что?.. — склонила Люда бело-розовое лицо свое на бок, тихий сыпля жемчужный смех.

— За то, что люблю тебя!.. — вспыхнул Крутогоров. — Кровь, убийство, ненависть — вот что зажигает души любовью!.. Без ненависти не было б любви! Я ненавижу тебя… Я люблю тебя. Люда моя, Люда.