После таких очевидных доказательств, что крокодил с совдепцами заодно, злые языки стали, уже не стесняясь, судить и рядить о действиях Совета и его председателя, вспоминая все, конечно, неизбежные ошибки и все часто необходимые крайние меры. Говорили, что у жены председателя появилась откуда-то шуба с каким-то особенным (не крокодильего ли меха) воротником, вспомнили, как были съедены пленарным заседанием двадцать шесть реквизированных у заезжего спекулянта поросят, вспомнили еще, как Совет, постановив уничтожить отобранный у кого-то спирт, собственными средствами выполнил это постановление так хорошо, что абсолютное большинство выползло из помещения на четвереньках.

Да и в кассе оказалась недостача. А отчего застрелен матрос? Не хотят ли на него свалить эту недостачу?

Таково было настроение обитателей города Прищеповска.

В то время, ссылаюсь опять на газету, когда ответственные работники были заняты строительством пролетарского государства, враги рассыпались по городу и ядом злостной клеветы, морем провокации залили мозги обывателя, сбитого с толку массой впечатлений и слухов.

Да и не одни слухи. Прищеповская революция получила удар в спину со стороны железнодорожников. Об известном же читателю случае с дрезиной донесено было куда следует — и в результате телеграфное предписание прищеповскому Совету не вмешиваться в дела транспорта. Так центр не считается с местными условиями.

Получив такой козырь в руки, железнодорожники не замедлили открыть враждебные действия. Вечером устроено было собрание, на которое, и это уже вполне незаконно, приглашено было и гражданское население. На собрании произносились явно контрреволюционные речи, и даже Степану Аристарховичу не дали сказать ни одного слова и чуть не вытолкали из собрания.

Постановлено было избрать комиссию для расследования будто бы происходивших в Совете злоупотреблений. Среди публики находились и некоторые из прищеповских купцов, которые тут же вели агитацию за свободу торговли, уверяя простодушных обывателей, что будь их власть — хлеб дороже двадцати не стоил бы.

Контрреволюция подняла голову и выявила свою классовую природу. Надо было действовать, и действовать решительно. Степан Аристархович на свой страх и риск сообщил в губернский центр о начавшемся контрреволюционном движении, прося немедленной помощи, так как на свои силы он не рассчитывал.

И он оказался прав.

Но, чтобы не забегать вперед, отметим еще один или, лучше сказать, два факта: во-первых, Степан Аристархович видел крокодила собственными глазами — крокодил будто бы стоял у столба и щелкал, будто бы от холода, зубами. И во-вторых, в городе появился расстрелянный однажды матрос. Прошел он по городу тем же путем, что и в первый раз, но уже не пел и не ругался, а стонал и вздыхал, жалуясь на простреленную будто бы руку. Подойдя к красноармейской казарме, он робко постучал в окно: окно открыли и слышали явственный шепот: «Пустите, товарищи, ночевать…» Конечно, его, как покойника, не пустили, но появление мертвеца чрезвычайно взволновало прищеповцев. <…> [8] Несмотря на позднее время, устроили они собрание и на собрании этом, присоединяясь к решению железнодорожников, постановили произвести ревизию совдепа и, во избежание могущих быть неожиданностей, председателя совдепа арестовать.

Тщетно пытались ответственные работники отговорить красноармейцев от этого могущего стать роковым шага; они твердо стояли на своем. Степан Аристархович поднят был преждевременно с постели и помещен под стражу в собственном своем кабинете. Вопреки ожиданиям, при обыске у председателя Совета ничего не нашли, что еще и лишний раз подтвердило неосновательность наветов буржуазии на ответственных представителей советской власти, твердо стоящих на страже завоеваний революции.

Само собой разумеется, что и экспедиция в Белебеево не прошла бесследно. Сначала догадливые мужики пытались разыскать ту удивительную рыбу, за которой приезжали из города комиссары, но рыба эта была уже, по-видимому, кем-то поймана. Тогда мысль направилась в другую сторону: не нашедшие рыбу комиссары захотят хлеба — за хлебом они и пожалуют в Белебеево не сегодня-завтра и отберут все до последнего зерна, как это и было в соседней волости.

Но почему тогда они на этот раз о хлебе ничего не говорили? По-видимому, их было мало, вот они и спрашивали о разбойниках, чтобы с ними сговориться и вместе нагрянуть на Белебеево.

Хлеб было решено не отдавать, и начали потихоньку вооружаться. В газете «Красный Прищеповск» по этому поводу напечатано:

В связи с начинающимся контрреволюционным движением, когда известные лица и классы, еще не добитые восставшим пролетариатом, стали заметно шевелиться, в один тон с ними заскрипели и смазные сапоги прищеповских кулаков.

Арест Степана Аристарховича не успокоил, а скорее усилил всеобщее брожение умов. Никто в Прищеповске не поверил, что у председателя совдепа ничего не нашли: говорили о пудах обнаруженного будто бы сахару, о кипах припрятанной мануфактуры. Показывали даже кость, найденную неподалеку от дома Степана Аристарховича: несомненно, что кость эта принадлежала съеденной вчера, совместно с крокодилом, корове, тем более что оказалась она частью ее коровьего черепа.

Были довольно-таки смутные слухи, что будто бы движутся из Белебеева мужики, вооруженные вилами и топорами, грозя и самый совдеп стереть с лица земли, но двигались они медленно, да и куда было им торопиться.

А в Совете кипела работа. Спешно писались повестки по волости с требованием прислать представителей для производства ревизии. На подпись эти повестки были даны тому же Степану Аристарховичу, и он их, не задумываясь, подписал. Да и вообще неудобства того, что председатель находится под арестом, заставили дать ему некоторую свободу, и он снова приступил к исполнению своих обязанностей, тем более что надвигавшаяся в виде белебеевских мужиков гроза требовала большей сплоченности и взаимного доверия между ответственными представителями советской власти.