бомбардировку мирных городов — демонстрацией,

завоевание небольших государств — экспедицией,

шпионаж — информацией,

грабеж — налоговым обложением,

разбой — колониальной политикой.

Я называл также

трусость — осторожностью,

бегство — переменой позиции,

экзекуцию — убеждением,

голод — отсутствием аппетита.

Привычка эта оказала мне немалую пользу в беседах с государственными людьми. Пользуясь этим языком, мы прекрасно понимали друг друга и даже могли высказывать вслух самые сокровенные мысли.

Но матросы и докеры, с которыми я сталкивался по профессии капитана дальнего плавания, фермеры и батраки, с которыми имел дела по имению, громко хохотали надо мной, когда я пытался объясняться с ними на этом языке.

Эти грубые и простые люди усвоили себе противоположную привычку.

Так,

обыкновенную торговлю они называли грабежом,

хозяина — кровопийцей,

работу — каторгой,

свое имущество — барахлом,

полицейского — фараоном,

парламентские дебаты — брехней.

Признаться, этот язык больше нравился мне. Он напоминал по своей ясности и недвусмысленности мудрое красноречие гуигнгнмов.

Фермер, спасший меня в лесах далекой Юбераллии, которою я несправедливо принял за еху, научил меня иначе, чем прежде, относиться к подобным ему людям и уметь сквозь показную грубость и грязь находить в них золотое сердце.

И когда человеческая злоба, тупость, хитрость, алчность, мракобесие и ложь, прикрытые лицемерием и ханжеством, чересчур раздражали меня и грозили очередным припадком мизантропии, — только к этим людям обращался я теперь за сочувствием и пониманием и всегда находил его.

В отдельном купе международного вагона из Англии в Россию едет представитель торгового дома «Джемс Уайт Компани лимитед» мистер Роберт Бридж. На нем широкий клетчатый сюртук и такие же панталоны, широкополая шляпа, скрывающая верхнюю часть лица, чтобы тем выразительнее выделялась нижняя, с таким подбородком, по которому каждый, кто хоть раз в жизни видел портрет Шерлока Холмса, мог с первого взгляда узнать в мистере Бридже достойного сына великой Британской империи.

Если же к этому прибавить, что мистер Бридж не выпускал изо рта начиненной необыкновенной крепости кепстеном трубки, отчего купе насквозь было пропитано запахом, равного которому нет ни в одном из лондонских кабачков, — то великобританское происхождение мистера станет очевидным для самого невежественного гражданина Советской республики.

Этот запах обеспечивал мистеру Бриджу полнейшее уединение; и настолько, что даже прилично одетый молодой человек с загорелым лицом и приплюснутым носом, выдававшим — для мистера Бриджа — его наполовину монгольское происхождение, — и тот, обмерив глазами купе и обратив особенное внимание на полки, где помещался багаж мистера Бриджа, — только крякнул и, даже не пробормотав слова извинения, вышел из купе — так поразил его этот одуряющий запах!

Мистеру Бриджу никто поэтому не мешал наслаждаться многообразными открывающимися перед ним видами, что он и делал, меланхолически постукивая указательным пальцем по толстому зеркальному стеклу вагона международного общества.

И что может быть достойнее для молчаливого наблюдателя далеких горизонтов, с одинокими на них белыми остриями колоколен, полей и лесов, озер и болот, заросших полуобгорелыми березками, что, сменяя друг друга, медленно проходили перед глазами достойного представителя почтеннейшей фирмы «Джемс Уайт Компани лимитед».

— Россия!

Вот медной стеной стоят сосны. Ребятишки кричат:

— Ягоды! Ягоды!

В руках мистера Бриджа корзинка со свежей солнечной земляникой.

— Россия!

Это шепчет мистер Бридж, или ветер, ворвавшись в окно, шепчет это ветрами навеянное имя? Конечно, ветер. Мистер Бридж не знает этого слова. Мистер Бридж изъясняется при помощи самоучителя Englishman in Russia, ц. 2 шилл. 3 пенса, Лондон 1913.

— Что за станция? — спрашивает в коридоре чей-то голос.

— Кипяток, — читают по складам. — Станция Кипяток!

Мистер Бридж презрительно морщится:

— Kipiatoc! Какое странное название!

Он взглянул за окно и мог увидеть: серую от времени доску, на которой крупными буквами выведено это таинственное слово, с указательным перстом в направлении к вокзалу. Он мог увидеть — деревянный полусгнивший помост, желтые строения станционных казарм, кривую улицу за вокзалом — словом, все то увидал мистер Бридж, что можно видеть на любой из сотни и тысячи российских станций, — но мистеру Бриджу эта станция показалась много замечательней всей сотни и тысячи.