В розыгрыш включился и Михаил Николаевич. Он заглянул в нашу гардеробную и попросил меня срочно зайти к нему. Я зашел. Карандаш предложил мне сесть, а потом, выдержав солидную паузу, обратился ко мне:

– Никулин, я вас вот по какому поводу вызвал… Не скажете ли вы мне… который час?

Готовя себя для будущей клоунады, оставаясь один в гардеробной, я перед зеркалом разыгрывал странные этюды. Даже не этюды, а так, импровизации: корчил гримасы, декламировал стихи, танцевал, пел, издавал всякие звуки, а то и просто выкрикивал бессмысленные, но, как казалось мне, смешные фразы. Искал смешное. А самым смешным было, когда однажды после ряда подобных упражнений я услышал тихий голос:

– С ума, что ли, сходишь?

Это сказала уборщица, которая долго смотрела из приоткрытой двери на мои импровизации перед зеркалом.

– Довел вас Карандаш, – добавила она печально.

Байкалов ревностно следил за нашей группой, но, видимо, и он понимал, что эксперимент не оправдал себя. Постоянные интриги с главком, осложнение с подготовкой новых программ не позволяли Байкалову вникнуть в наши заботы по-настоящему.

Встретив нас как-то с Куксо в коридоре, Николай Семенович спросил:

– Ну, как там у вас настроение в клоунской группе?

Я ответил:

– Поем нашу любимую песню.

– Какую? – насторожился Байкалов.

– «Славное море, священный Байкалов», – выпалил я.

Николай Семенович серьезно спросил:

– А про Местечкина?

Тут нашелся Леня.

– Ну как же, – сказал он, – поем из оперетты: «Знаем мы одно прелестное Местечкин».

Держала экзамен девушка, которой дали задание сыграть воровку. Председатель комиссии положил на стол свои часы и попросил девушку якобы их украсть.

– Да как вы смеете давать такие этюды?! – возмутилась девушка. – Я комсомолка, а вы меня заставляете воровать. Я буду жаловаться…

Она долго кричала, стучала кулаками по столу, а потом, расплакавшись, выбежала из комнаты, хлопнув дверью.

Члены комиссии растерялись. Сидели в недоумении. Кто-то из них сказал:

– А может быть, и верно, зря обидели девушку?..

Председатель комиссии смотрит, а часов-то его и нет.

Он испугался. Но тут открылась дверь, и вошла девушка с часами в руках. Положив их на стол, она спокойно сказала:

– Вы предложили мне сыграть воровку. Я выполнила ваше задание.

Все долго смеялись, а девушку приняли.

Еще учась в девятом классе, я с моим школьным приятелем Шуркой Скалыгой поехал как-то на стадион. Висим мы на подножке, а рядом с нами два парня, с виду студенты. Один из них и говорит другому:

– Слушай, мне вчера рассказали интересный анекдот. <…> Один богатый англичанин, – начал рассказывать парень, – любитель птиц, пришел в зоомагазин и просит продать ему самого лучшего попугая. Ему предлагают попугая, который сидит на жердочке, а к его каждой лапке привязано по веревочке. «Попугай стоит десять тысяч, – говорят ему, – но он уникальный: если дернуть за веревочку, привязанную к правой ноге, попугай будет читать стихи Бернса, а если дернуть за левую, – поет псалмы». «Замечательно, – вскричал англичанин, – я беру его». Он заплатил деньги, забрал попугая и пошел к выходу. И вдруг вернулся и спрашивает у продавца: «Скажите, пожалуйста, а что будет, если я дерну сразу за обе веревочки?»

И тут парень, который слушал анекдот, вдруг сказал:

– Нам выходить надо.

И они на ходу спрыгнули с трамвая. <…>

Прошло много лет. В годы войны, когда мы стояли в обороне под Ленинградом, как-то один мой товарищ рассказывает в землянке:

– Послушайте, ребята, хороший анекдот. В одном магазине продавали дорогого попугая. У него к каждой лапке привязано по веревочке. Как дернешь за одну, так он частушку поет, как дернешь за другую – начинает материться.

– Ну?! – воскликнул я в нетерпении.

Только солдат хотел продолжить рассказ, как его срочно вызвали к комбату. И он больше в землянку не вернулся. Его отправили выполнять задание, во время которого он получил ранение и попал в госпиталь.

И вот в Калинине во время представления стою я как-то за кулисами рядом с инспектором манежа, и он мне вдруг говорит:

– Знаешь, хороший есть анекдот. О том, как в Америке продавали попугая с двумя веревочками.

– Ну?! – замер я в потрясении.

– Сейчас объявлю номер. Подожди.

Вышел инспектор манежа объявлять номер, и с ним стало плохо, сердечный приступ. Увезли его в больницу.

Я понял, что больше не выдержу, и на следующий день пошел к нему в больницу. <…> Медицинская сестра показала на аккуратно застеленную койку и сказала:

– А вашего товарища уже нет…

Ну, думаю, умер. А сестра продолжает:

– Его час назад брат повез в Москву, в больницу.

«Еще не все потеряно, – подумал я. – В конце концов, вернется же он обратно». Но до конца наших гастролей инспектор так и не вернулся.