– В каком смысле? – Я отлично понял, что он имел в виду. Но старался обойтись без угроз.

– Или что? – повторил Уинстон. – Если я не возьму твои десять тысяч? Признаю, десять тысяч для меня большие деньги. Но если я откажусь – что тогда?

– Слушай, Уинстон… я прошу тебя только…

– Ты просишь меня совершить тяжкое преступление. И я не совсем понимаю, почему ты надеешься услышать «да». – Я промолчал, и он продолжил: – А какое условие поставил он? Насильник. Шантажист.

– Ты о чем?

– Когда он потребовал денег, он сказал: заплати мне столько-то. Иначе… Примерно так? Вот и я спрашиваю об этом «иначе».

– Ты меня не понимаешь.

– Я тебя превосходно понимаю. Ты не просишь у меня денег, ты мне их предлагаешь. Ясно. Чрезвычайно щедро с твоей стороны. Но если я откажусь, если скажу: «Спасибо, не надо», – какая у меня альтернатива?

Он хотел, чтобы я произнес: «Я застукал тебя на краже. Я застукал тебя на краже и могу донести. Разносить почту занятие не из приятных. Но в тюрьме еще хуже. Согласен?»

Я мог сколько угодно угощать его пивом и изображать старинного друга. Но это была не дружба – я хотел его использовать.

Но боялся выговорить нужные слова.

Рассчитывал: Уинстон сделает все в благодарность за то, что я позволил ему сорваться с крючка. Поможет мне сорваться. Десять тысяч долларов – всего лишь хитрость. Но он требовал, чтобы я пригрозил ему. А я не мог.

Далеко мне было до Васкеса.

– Десять тысяч, гм…

Уинстон взглянул на телевизор, который сообщил: «…Довер проходит по левому краю…» Посмотрел на пьяницу, приподнявшего голову и вновь уронившего на стойку, и постучал ногтем по краю пивного стакана – динь-динь-динь – словно легкий ветерок тронул колокольчики. Затем повернулся ко мне и сказал:

– Хорошо. – Вот так просто. – Прекрасно. Я это сделаю.

Я позвонил Тому Муни и сказал, что хотел бы с ним кое о чем переговорить.

О музыкальном сопровождении.

Шла трехдневная рабочая неделя между Рождеством и Новым годом. Время, когда люди стараются привести в порядок дела и преисполняются благими намерениями на следующий год. Например, сбросить несколько лишних фунтов. Именно так я сформулировал свое обещание. Меня гнули к земле примерно сто восемьдесят фунтов веса, и я хотел избавиться хотя бы от какой-то их части.

Том появился на пять минут раньше и устроил настоящее представление со сниманием пальто и закрыванием двери.

– Так о чем ты хотел поговорить? – спросил он.

– Об откате, – ответил я.

Наверное, я сказал это слишком в лоб, потому что он медленно откинулся в кресле. Должно быть, существовал определенный код, на котором посвященные говорили о подобных делах.

– Откат – это что? – изобразил недоумение Том. – У нас, кажется, не Профсоюз водителей грузовиков [26] ? Насколько я помню, мы снимаем рекламу.

– Студия «Ти энд ди», – объяснил я. – Вы что, и песенки сочиняете?

– У нас полный комплекс услуг. Чего бы это ни стоило.

– И сколько стоит эта?

– Ты видел последний ролик Робертса? Он выглядит смешным, потому что хочет меня рассмешить.

Но мне в тот день было не до смеха.

– И как долго это продолжалось? Твой мухлеж с Дэвидом?

– Послушай, Чаз, ты пригласил меня на допрос? Если так, то значит, я что-то недопонял, когда ты мне позвонил. Мне показалось, мы должны были встретиться по другому поводу. Поправь меня, если я ошибаюсь.

Я покраснел. Может, тайный язык в самом деле существовал? Может, я даже его знал, но не умел на нем изъясняться? Сначала с Уинстоном в баре. Теперь здесь. Я позвонил Тому не затем, чтобы его обличать. И даже не затем, чтобы выпытывать грязные подробности. Я хотел, чтобы перепало и мне. Намеревался сказать: «Учтите и меня».

Наверное, самое время сбросить маску морального превосходства. Вот что подразумевал Том. И скорее всего был прав.

– Двадцать тысяч, – сказал я.

И сам удивился, как это сорвалось у меня с языка. Двадцать тысяч – простая констатация факта – ни уверток, ни визгливых клянчащих ноток в голосе. Двадцать тысяч, из них десять я пообещал Уинстону, а с другими десятью уже расстался. Но все-таки я слегка смутился: правильно ли обстряпываю дельце, не следовало ли перекинуть через стол обрывок бумаги с нацарапанной карандашом цифрой?

Том улыбнулся. Ты же один из нас, говорила его улыбка.

Я почувствовал укол совести, но не такой сильный, как предполагал. Неужели все так и бывает? Теряешь себя по капельке, и вдруг – ты уже не ты. А кто-то другой, носящий твое имя, спящий с твоей женой, обнимающий твоего ребенка. Кто угодно, но только не ты.

– Разве я тебе не говорил, что я Санта-Клаус? – спросил Том.

На следующий день мы встретились с Уинстоном к северу от седьмой линии железки на самой пустынной стоянке «Данкин донатс» [27] в Астории [28] .