Я включил телевизор. Три говорящие головы рассуждали о цифрах. Каких? Потребовалось время, чтобы сообразить. Головы сходились на сотне. Я сменил канал и услышал о девяноста шести. На следующем – о ста пятидесяти. Речь шла о трупах, найденных в «Фэрфаксе» и четырех окружающих зданиях. Сколько народу погибло на самом деле – вот что интересовало говорящих. Тела обожжены, разорваны, раздавлены. Поди узнай, кто есть кто. Если постояльцы объявились, значит, живы, если нет – погибли. Родственники уже бегали по больницам и приютам Красного Креста, развешивали на заборах и фонарных столбах фотографии – целая армия обезумевших от горя людей.

Я сидел перед телевизором, как прикованный.

Никому не звонил, ни с кем не общался. Словно меня разбил паралич. Какой ужас! Я не мог двигаться, не мог есть, не мог говорить.

Еще полторы сотни человек лишились иллюзии неуязвимости. Фанатик отнял у них право на жизнь, как Лусинда и Васкес – у меня. Никто не мог чувствовать себя в безопасности. Абсолютно никто.

Обломки с места взрыва вывозили грузовиками на городскую свалку. Свалку на Стейтен-Айленде. Ту самую, куда можно попасть, если ехать на запах по Уэстерн-авеню.

Чтобы расчистить место для нового мусора, пришлось потревожить старый. В результате среди искореженного металла, рваного картона, гнутых консервных банок, говяжьих костей, остатков пищи, битого кирпича и прочих отбросов обнаружили тело мужчины.

Наконец-то нашли Уинстона.

Все, что требовалось полиции. Тело. У них была запись, где я говорил Уинстону, чего от него хотел. Но не было самого Уинстона.

Теперь появился и он.

Я узнал это через три дня после того, как выбрался из взорванного «Фэрфакса», похожего теперь на здание в центре Бейрута.

Я позвонил Диане.

– Слава Богу, – обрадовалась она. – Я уже думала, ты погиб.

Вот тогда меня посетила эта мысль.

Когда Диана сказала по телефону, что думала, будто я погиб.

А может быть, не тогда, а позднее, когда поведал ей о своих приключениях в «Фэрфаксе». И она, вздохнув, сообщила, что к ней приходили полицейские с ордером на мой арест.

Или еще позже, когда мрачный представитель городских властей зачитывал по телевизору список погибших – установленных и предполагаемых, то есть пропавших без вести.

Среди других он назвал мое имя.

Странное чувство – слышать, как тебя официально признают без вести пропавшим. Словно присутствуешь на собственной панихиде. Городской представитель объяснил, что фамилии взяты из гостиничного компьютера: жесткий диск сумели реанимировать. Кое-кого подсказали вещи, найденные на месте взрыва: кейсы, сумочки, часы с гравировкой и драгоценности. Меня, наверное, выдали «Мовадо», на которых было написано: «С любовью Чарлзу Шайну». Они пропали.

Меня так и подмывало схватиться за телефон и обзвонить знакомых: «Я жив! Я не умер!» Мало того, я начал одеваться, чтобы предъявить себя лично. И наткнулся в шкафу на бумажник Уинстона.

Именно тогда зарождавшаяся мысль сформировалась окончательно. Превратилась из смехотворного бреда в реальный план.

Уинстон мне однажды сказал: «Ксиву купить – плевое дело».

В его бумажнике лежали целых четыре документа. Водительские права на имя Джонатана Томаса, Брайана Макдермотта, Стивена Эйметта.

И Лоренса Уиддоуза. Единственного, кто напоминал меня. Хотя бы цветом волос.

«Я уже думала, ты погиб», – сказала Диана.

Наверняка не одна она так подумала.

Я пришел в гостиницу «Фэрфакс», но из нее не вышел. То есть вышел, только в переносном смысле слова. Мол, где это наш Чарли? Да весь вышел. То есть помер.

И еще.

Часто, попав в безвыходную ситуацию, человек говорит: «Уж лучше бы мне подохнуть». Я очутился как раз в такой ситуации.

Так, может быть, и впрямь лучше – подохнуть?

Я стоял на углу Кресента и Тридцатой авеню.

Напротив клуба «Ночной кристалл». Но постройка совсем не отвечала своему названию. Больше смахивала на помещение «Ви-эф-дабл'ю» [49] . Да так оно и было. На фасаде виднелась надпись «Ви-эф-дабл'ю-54».

Миновала полночь, а из помещения доносилась музыка. Рядом со мной рвало мужчину латиноамериканской наружности. Стало быть, это действительно был ночной клуб.

Войдя, я сразу почувствовал себя неуютно.

Помните сцену из «Звездных войн», когда герой попадает во вражеский бар? Вот и я оказался среди чужаков. Тех, которых показывают по телевизору после очередной облавы службы иммиграции и натурализации. Или тех, что работают газонокосильщиками на Лонг-Айленде.

Среди посетителей я был единственным белым американцем. И не исключено, что единственным более или менее легальным.