– Кто? – быстро спросила Татьяна.

– Никого не жду. Кто угодно, – Людмила сбилась на шепот.

Стук повторился, на этот раз колотили громче. Зимина подумала лишь мгновение.

– Вас может не быть дома?

– Да. Только не в такое время. Комендантский час, никто не рискует, даже мне Шлыков не советовал.

После третьей серии ударов в дверь снаружи донеслось громкое:

– Люда, какого черта! Открывай давай!

Молодая женщина в испуге прикрыла ладонью рот.

– Шлыков!

Теперь забеспокоилась Зимина: по ее расчетам начальник полиции должен быть сейчас в управе, и если все уже пошло наперекосяк, то…

– Можем уйти через окно? – И тут же, мотнув головой, возразила сама себе: – Нет, лучше не стоит. Он может сразу поднять тревогу, время не выиграть. Может, он сам уйдет…

– Нет. Петр наверняка знает, что я дома.

– Что там? – Татьяна кивнула на прикрытый занавеской дверной проем.

– Мамина комната… была…

– Открывайте. Если получится выпроводить – хорошо. Нет – действуем по ситуации, со мной на улице двое бойцов. Постараемся вырваться, выхода другого просто нет.

Зимина ничего не объяснила. Людмиле этого и не требовалось: сама понимала, что события пошли не так. И теперь не важно, каким был план подполья и Строгова.

Сняв пистолет с предохранителя, Татьяна шагнула в соседнюю комнату, отметив: края занавески не касаются пола и ее сапожки можно увидеть снизу. Потому шагнула в сторону, отходя от дверного проема, прижалась спиной к стене, сбросила цветастый платок – он не упал на плечи, а сполз на пол, Татьяна машинально оттолкнула его носком ноги вглубь комнаты, толчок вышел неожиданно сильным, платок скользнул по полу и скрылся под кроватью. Откинув волосы со лба, Зимина прижалась затылком к стене, согнула правую руку в локте, выставила ствол перед собой. На миг прикрыла глаза, подняла веки, лишь услышав, как вошел, громко топая, мужчина.

– Что-то случилось, Петя? – Голос Люды не дрогнул, она держалась спокойно и уверенно.

– Спала или как? – Шлыков тоже говорил ровно, слышался обычный праздный интерес.

– Прилегла. Нездоровится.

– Что такое?

– Голова болит. Сиплю. Простыла, видать, погода вон…

– Погода как погода, – судя по звукам, Шлыков взял стул, уселся на него – скрипнуло под тяжестью рассохшееся от времени дерево. – Ну, про погоду дальше поговорим или про другое?

– Не поняла. Ты вроде как без настроения…

– Откуда ему взяться, Люд? Война, поди… Грамотная ведь баба, детей в школе учила… Умная. А забыла: о погоде болтают когда больше не о чем. Нам разве с тобой не о чем поговорить?

– Петро, извини, конечно… Я тебя не ждала… То есть, так рано… Обычно ты позже приходишь… Я бы отдохнула, приготовила бы чего-нибудь…

– Ты мне все уже приготовила, Люда, – тон Шлыкова перестал нравиться Татьяне. – Ну, обсудим тут или со мной пойдешь? Хотя хоть как надо тебя с собой забирать. За тобой ведь я. Или не поняла?

– Пока нет, – а вот ее голос дрогнул, и Татьяна окончательно убедилась: происходит что-то очень нехорошее, из ряда вон.

– Еле уломал хера криминалькомиссара, чтоб разрешил лично тебя забрать. Не чужие люди вроде, а, Люд?

Снова прикрыв глаза, Татьяна крепче стиснула пистолет и затаила дыхание.

– Все равно не понимаю…

– Не понимаешь? – Шлыков говорил, не меняя тона, и все-таки в его голосе слышались слабые нотки сожаления и разочарования. – Ты, видать, забыла, что я какой ни есть, а легавый. Не мусор, как блатные называют, именно легавый, охотничий пес. Чего вылупилась, дура?

– Только что была умной, теперь дура… Вроде не пьяный…

– Оттого и дура ты, Людка, что сильно умной себя поставила. Для вас, баб, любой мужик пьяный, если от него водкой несет. А я уже скоро месяц, как держусь. Разве так, для запаха. Чтоб ты, такая умная, и дальше считала – квасит Петро Шлыков от тяжелой работы по-черному. Никого умнее себя вокруг не видела, да? – Татьяна услышала резкий звук отодвигаемого стула – полицай резко поднялся. – Надо не всегда умной быть, Людка. Когда-то полезно и трошки дурой прикинуться. Я в милиции работал, память отшибло у тебя? Забыла, сучка, что я опер? Ты ведь не бывшая училка, ты ей до конца жизни останешься, хоть весь керосин на базаре продай! И я легавым останусь, сколько жить буду! – Шлыков перешел на крик.

Зимина изо всех сил сдерживалась, чтобы не выйти сейчас и не выстрелить в него, хотя точно знала: этого уже вряд ли избежишь.

– Не ори, – Людмила все еще пыталась сохранить остатки спокойствия.

– Ага, мамку твою разбужу? Так нету мамки, Людка, нету! Подсуетилась, вывезла, я тебе не мешал! И теперь, дорогая, это наш с тобой секрет, тайна наша военная! Дошло? Ладно, раз до сих пор не дотумкала, прямо скажу: расколол я тебя, Люда Грищенко, еще тогда, когда ты за мной увязалась. Могла ведь остаться в городе, с мамкой, ан нет – правдами и неправдами потащилась за немцами! Я вот жалею, что раньше к тебе не пригляделся! Тоже, знаешь, квалификацию теряю, засланные под носом, в койке одной! Хотела опера обдурить, грымза ты школьная?