– Тюрьма, – дрожащим от страха голосом произнес мальчик. – Чужой гринго, тот, которого собирались повесить вчера, взорвал тюрьму. Святые угодники! Там такая дыра образовалась, что в нее пройдет соборная колокольня. А другой гринго, который так похож на этого, – тот гринго, которого хотели вешать завтра, – удрал вместе с первым через эту дыру. Чужой гринго его вытащил. Я сам это видел вот этими глазами и прибежал сюда, чтобы вам сказать, и вы, сеньор, надеюсь, не забудете…

Но начальник полиции уже презрительно отвернулся от маленького оборванца и не слушал его.

– Итак, если этот сеньор Риган, – обратился он к Торресу, – проявит поистине царскую щедрость, то, может быть, и уплатит нам с вами упомянутую кругленькую сумму. Не мешало бы ему увеличить ее в пять или даже в десять раз, в особенности если этот гринго-тигр в самом деле начнет взрывать наши тюрьмы и попирать наши законы.

– Ну, разумеется, это только ложная тревога. Просто слухи, которые указывают, в какую сторону дует ветер и каковы намерения этого Фрэнсиса Моргана, – пробормотал Торрес, слабо улыбаясь. – Не забудьте, что совет напасть на тюрьму исходил от меня.

– В таком случае вы с вашим сеньором Риганом, надеюсь, готовы взять на себя возмещение убытков за разрушение стен тюрьмы? – спросил начальник полиции. Немного помолчав, он добавил: – Разумеется, я не допускаю мысли, что это правда. Совершить такое невозможно. Даже глупый гринго – и тот не отважился бы на подобную дерзость.

В дверях показался жандарм Рафаэль. Он держал в руках винтовку, по лицу у него текла кровь из поверхностной раны в голове. Растолкав любопытных, которые уже начинали обступать начальника полиции и Торреса, он подошел к начальнику.

– Все пропало! – были первые слова Рафаэля. – Тюрьма разрушена почти до основания. Динамит. Сто фунтов динамита! Мы храбро бросились отстаивать тюрьму. Но тут произошел взрыв. Взорвались тысячи фунтов динамита! Я упал без сознания на землю, но не выпустил из рук винтовки. Очнувшись, я огляделся вокруг. Все остальные – храбрый Педро, храбрый Игнасио, храбрый Аугустино – все они лежали рядом мертвые.

Вместо того чтобы сказать «мертвецки пьяные», Рафаэль, как истинный южанин, уже смешивал факты с тем, что рисовало ему его богатое воображение, и бессознательно сгущал краски, сильно преувеличивая трагические последствия катастрофы и собственные геройские подвиги.

– Они лежали мертвые… впрочем, их, может быть, только оглушило. Я прополз в камеру гринго Моргана. Она была пуста. В стене виднелось огромное, чудовищных размеров отверстие. Я вылез через дыру на улицу. Там собралась бесчисленная толпа. Но гринго Моргана уже не было. Я расспросил одного мозо [22] , который все видел и знал. У них были наготове лошади. Они ускакали верхом по направлению к морю. Там их ждала шхуна, уже поднявшая якорь. Она крейсировала вдоль берега. У этого Фрэнсиса Моргана к седлу был приторочен мешок с золотом. Мозо сам видел. Мешок, говорит, большой.

– А отверстие, – спросил начальник полиции, – отверстие в стене?

– Оно было больше мешка, – ответил Рафаэль, – куда больше. Но и мешок не маленький. Так мне сказал мозо.

– Моя тюрьма! – воскликнул начальник полиции. Он выхватил из куртки кинжал и поднял его вверх за лезвие. На рукоятке в виде креста виднелась фигурка распятого Христа, очень тонкой работы. – Клянусь всеми святыми, я отомщу! О, моя тюрьма! Попрано правосудие! Попран закон!.. Лошадей!.. Лошадей!.. Жандармы, подать лошадей!

Он повернулся и накинулся на Торреса, хотя тот и рта не раскрывал.

– К черту сеньора Ригана! Я должен догнать преступника. Надо мной насмехаются! Мою тюрьму разрушают! Мои законы – наши законы грубо попираются. Лошадей! Лошадей! Реквизируйте лошадей у любого, кто проедет мимо! Спешите! Спешите!

Капитан Трефэзен, владелец шхуны «Анжелика», сын индианки майя и негра с острова Ямайки, ходил взад-вперед по узкой задней палубе своего судна. Временами он бросал взгляд на берег – туда, где находился город Сан-Антонио. Наконец капитан увидел возвращавшуюся на шхуну переполненную людьми шлюпку. Шкипер пребывал в глубоком раздумье: с одной стороны, ему очень хотелось удрать от зафрахтовавшего его судно сумасшедшего американца, а с другой – он подумывал о том, как бы ему нарушить первоначальный контракт и заключить новый – на сумму, раза в три б'oльшую. В душе Трефэзена происходило раздвоение – борьба двух разных типов наследственности. Как негр, он стоял за осторожность и соблюдение законов Панамской Республики, между тем как индейская кровь, текущая в его жилах, влекла его ко всему связанному с борьбой и нарушением закона.

В конце концов одержала верх кровь матери-индианки. Капитан велел поднять кливер, убрать грот и идти к берегу, чтобы поскорее встретиться со шлюпкой. Однако когда он разглядел, что все сидевшие в ней мужчины были вооружены винтовками, то чуть было не приказал повернуть судно и не ушел в открытое море. Зато при виде стоявшей на корме женщины его склонность к романтике и алчность подсказали ему, что лучше дождаться шлюпки и принять новых пассажиров на борт. Ибо капитану Трефэзену было хорошо известно, что там, где замешана женщина, опасность и нажива идут рука об руку.