Она начала смеяться.

– Я интересовался каждой женщиной.

– «Интересовался» – милое словцо.

– С этого всегда начиналось. Затем, если обстоятельства благоприятствовали, интерес усиливался, до тех пор, пока… ну, ты понимаешь…

– Сколько же было женщин, которыми ты «интересовался»? И сколько раз этот интерес усиливался?

– Право, не могу сказать.

– Раз двадцать?

– Пожалуй, больше.

– Тридцать?

– Никак не меньше.

– Сорок?

– Я думаю, что не больше.

Мод в ужасе смотрела на мужа.

– Тебе теперь двадцать семь лет. Значит, начиная с семнадцати лет ты любил в среднем по четыре женщины в год?

– Если считать таким образом, то я, к сожалению, должен сознаться, что их было, пожалуй, более сорока.

– Это ужасно, – проговорила Мод и заплакала.

Фрэнк опустился перед ней на колени и начал целовать её милые маленькие, пухлые ручки, мягкие, как бархат.

– Я чувствую себя таким негодяем, – сказал он. – Но я люблю тебя всем сердцем и всей душой.

– Сорок первую и последнюю, – всхлипывала Мод, полусмеясь-полуплача. Она вдруг прижала его голову к своей груди. – Я не могу сердиться на тебя, – сказала она. – Это было бы невеликодушно, потому что ты рассказываешь это по доброй воле. И я не могу не ценить этого. Но мне так хотелось бы быть первой женщиной, которой ты заинтересовался.

– Увы, случилось иначе. Вероятно, есть люди, которые всю жизнь остаются непорочными. Но я не верю в то, что они лучше других. Это или святые – молодые Гладстоны и Ньюмены, или холодные, расчётливые, скрытные люди, от которых нечего ждать добра. Первые должны быть прекрасны, но я их не встречал в жизни. Со вторыми я сам не желаю встречаться.

Но эти соображения мало интересуют женщин.

– Они были красивее меня? – спросила Мод.

– Кто?

– Те сорок женщин.

– Нет, дорогая, конечно нет. Чему ты смеёшься?

– Знаешь, мне пришла в голову мысль. Хорошо бы было собрать всех этих сорок дам в одну комнату, а тебя поставить в середине.

– Тебе это кажется смешным? – Фрэнк пожал плечами. – У женщин такие странные понятия о смешном.

Мод хохотала до слёз.

– Тебе это не нравится? – спросила она наконец.

– Нисколько, – холодно ответил он.

– Ну, конечно нет. – И она снова разразилась долгим звонким смехом.

– Когда же ты успокоишься? – спросил он обидчиво. Её ревность нравилась ему гораздо больше, чем смех.

– Ну, довольно. Не сердись. Если бы я не смеялась, я бы плакала. Прости меня, Фрэнк. – Она подошла к нему. – Ты доволен?

– Не совсем ещё.

– А теперь?

– Ну ладно. Я прощаю тебе.

– Удивительно! После всех этих признаний оказывается, что он прощает мне. Но ты никогда никого из них не любил так, как любишь меня?

– Никогда.

– Поклянись!

– Клянусь тебе!

– Ни духовно, ни как ты это ещё называешь?

– Ни духовно и никак.

– И никогда больше не будешь?

– Никогда.

– И будешь хорошим мальчиком отныне и навсегда?

– Отныне и на всю жизнь.

– И все сорок были ужасны?

– Ну нет, Мод, этого я не могу сказать.

Она надула розовые губки:

– Значит, они тебе больше нравятся?

– Какие глупости ты говоришь, Мод! Если бы какая-нибудь из них нравилась мне больше тебя, я бы женился на ней.

– Да, пожалуй, что так. И если ты женился на мне, то приходится думать, что мною ты заинтересовался больше всех. Я не подумала об этом.

– Глупышка. Ну конечно же, ты мне нравишься больше их всех. Давай бросим этот разговор и больше никогда не будем к нему возвращаться.

– У тебя есть их фотографии?

– Нет.

– Ни одной?

– Нет.

– Что же ты с ними сделал?

– У меня вообще их было очень мало.

– А те, что у тебя были?

– Я их уничтожил перед свадьбой.

– Очень мило с твоей стороны. Ты об этом не жалеешь?

– Нет, по-моему, так и следовало сделать.

– Какие тебе больше нравились, брюнетки или блондинки?

– Право, не знаю. Холостяки обыкновенно бывают очень неразборчивы.