Влетевший через иллюминатор порыв ветра подхватил записку, которую капитан только что нацарапал. Листок перевернулся в воздухе, и Аллейн увидел, что это был посадочный талон на «Мыс Феревелл».

— Я взял его вчера в конторе, — глядя в упор на Аллейна, объяснил капитан. — Кое-что записал для себя. — Он рассмеялся от неловкости. — К тому же он цел.

— Я это заметил.

Беззаботный удар гонга возвестил о первом ленче на борту «Мыса Феревелл», держащего курс на экватор.

Проводив Аллейна глазами до самого трапа, Джемайма Кармайкл вернулась в свое маленькое убежище на корме и погрузилась в чтение.

Она все утро пребывала в трансе. Ей ничего не хотелось: ни плакать, ни вспоминать о своей несостоявшейся свадьбе и сопутствующим разрыву сценам, ни даже чувствовать себя несчастной. Казалось, сам факт отъезда, это ночное путешествие по устью Темзы и дальше по Каналу превратили все случившееся с ней в прошлое. Она долго бродила по палубе, наслаждаясь привкусом соли на губах, читала, вслушивалась в похожий на разряды эфира гомон чаек, следила за их таинственными маневрами в тумане. Наконец проглянуло солнце, и девушку сморил сон.

Открыв глаза, она увидела, что неподалеку стоит, облокотившись о перила, доктор Мейкпис. Она почему-то обратила внимание, что у него красивая шея. Доктор что-то насвистывал себе под нос. Джемайма, все еще пребывая в каком-то расслабленном состоянии, смотрела куда-то сквозь него. Вдруг он обернулся и с улыбкой спросил:

— Все в порядке? Никаких признаков морской болезни?

— Нет, только жуткая сонливость.

— Говорят, на некоторых море навевает сон. Вы видели, что лоцман уже сошел со сцены, а его место занял красивый таинственный незнакомец?

— Видела. Может, он опоздал на свой корабль?

— Все может быть. Вы будете у Обина Дейла?

— Чур не я.

— А я надеялся, что увижу вас там. — Он подошел и заглянул в ее книгу. — Поэзия елизаветинских времен? Итак, вам нравятся антологии. Кто же ваш любимый поэт, кроме, разумеется, Барда? [13]

— Наверное, Майкл Дрейтон, если это его «И покуда нет помощи…»

— Я восхищаюсь мелкими вещами Барда. — Он взял книгу и, открыв ее наугад, стал декламировать: — «О, да, о, да, и если дева, Которую предал коварный Купидон…» Вам нравится? Однако ж я делаю именно то, что пообещал себе не делать.

— А именно? — без особого интереса спросила Джемайма.

— Не навязываться вам.

— Какое чопорное выражение.

— Однако ж очень точное.

— Вы разве не идете в эту вашу компанию?

— Да надо бы, — уныло ответил Тимоти. — Признаться, я не сторонник возлияний в середине дня. Плюс к тому не поклонник Обина Дейла.

— Да что вы говорите?

— Я еще не встретил ни одного его поклонника среди мужчин.

— Вероятно, их всех гложет чувство ревности, — сказала Джемайма, как бы размышляя вслух.

— Возможно, вы правы. Что ж, серьезная причина для неприязни. Ведь тот, кто считает ревность недостойным чувством, глубоко заблуждается. Ревность лишь обостряет восприятие жизни.

— Что вы тогда скажете об Отелло?

— То, что ревность до предела обострила его восприятие жизни. Отныне он видел все через призму своего обостренного восприятия.

— Я с вами не согласна.

— Вы просто не даете себе труда задуматься. Поймите, он видел, как этот утонченный венецианец Кассио чудодействовал над рукой его Дездемоны. Он видел его за этим занятием уже после того, как Кассио запятнал свою репутацию. Отелло патологически воспринимал любое проявление любезности к его жене со стороны Кассио.

— Что ж, если вы воспринимаете патологически любое проявление внимания со стороны Обина Дейла к его многочисленным поклонницам, мне вас искренне жаль.

— Один ноль в вашу пользу, красавица. — Тим улыбнулся. — Однако что вы скажете насчет этой дейловской программы «Несите ваши беды»? Другими словами, приходите ко мне все, у кого болит живот, я посажу вас перед моей публикой, и вы почувствуете себя счастливыми. Будь я религиозен, я бы назвал это богохульством.

— Я вовсе не в восхищении от его программ.

— Иной раз он довольно-таки ловко делает из себя осла. Помните этот апофеоз его глупости в Мелтон-Медбери?

— Не знаю толком, что там произошло.

— Ну как же. Он был явно в подпитии. Вместе с леди Агатой Пэнтинг он вел передачу о цветах. Он сказал, что первую премию на конкурсе получил умбиликус глобулар леди Агаты, что значит круглый пуп леди Агаты, вместо агапантус умбеллатус глобосус, — пояснил Тимоти. — Думаю, на него это очень сильно подействовало, как бы там ни было, с тех пор он порой начинал безбожно переставлять звуки. Так могло продолжаться неделями. На днях, прыгая как попрыгунчик вокруг массы гиацинтов, он сказал, что для того, чтобы составить из них букеты, нужно обладать «вонким ткусом».