– Я покажу. Запомни, Сонхейд, это любовь.

И, закрыв глаза, поцеловала его, очень нежно. Так, как мне хотелось бы поцеловать мужа перед алтарем, так, как герой целует героиню в старых фильмах, так, чтобы показать хоть частичку того мира нежности, заботы и любви, который каждая любящая женщина мечтает подарить тому единственному, который затмит для нее солнце, звезды и вообще все. И я целовала его, знаю, что увлеклась, просто… наверное, нравилось. И когда я остановилась, в глазах стояли слезы.

В моих.

В его горел только холодный желтый огонь.

– Это была любовь, – почему-то уточнила я, – а вот это уже страсть.

И поцеловала снова, страстно, жестко, прикусив его нижнюю губу и заставив податься мне навстречу. Рыкнул, попытался вырваться и получил второй укус, значительно более чувствительный. В следующее мгновение Сонхейд ответил на поцелуй. Жадно ловя мои губы, потянувшись навстречу, рванувшись всем телом…

Я остановилась в тот же миг.

Села, даже уперлась ладонью в его грудь, словно боялась, что он сейчас поднимется и продолжит. Мне стало грустно. Горько даже и безумно обидно. А чего я хотела? Любви? Грустно.

– Выбираешь страсть? – риторический вопрос после более чем показательной реакции.

– Тебя, – хрипло ответил Сонхейд.

Понятно, задавать вопросы бесполезно. Хотя нет, один важный был:

– Вчера, – я обвела кончиками пальцев его губы по контуру, – ты сказал, что я… жертва. И таким, как я, место в клетке, да?

Промолчал, разве что глаза сузились сильнее.

Молчим, значит… Я разместила обе ладони на его груди, чувствуя, как вздрагивают могучие мышцы под моими пальцами. Почему-то очень захотелось сделать ему больно, хоть немного. Зная, что на нем все заживет через минуту, я могла позволить себе чуть-чуть выйти за рамки человечности.

Взглянула в янтарные глаза и впилась ногтями в его кожу!

Не сильно, но ощутимо. Оборотень вздрогнул. Медленно, царапая кожу, двинула руки вниз, к напряженному животу.

Я хотела сделать ему больно?

Я сильно ошиблась. Потому что в тот миг, когда мои ногти начали вырисовывать на его теле красные борозды, Сонхейд вдруг задышал так, что вся грудная клетка ходуном заходила. И глаза он закрыл, только ноздри вздрагивали.

Откровенно психанув, усилила нажим, оцарапав до крови…

– Ким, – хриплый рык, – остановись… пожалуйста.

Замерла, потрясенно глядя на невменяемую альфа-сволочь. Или я чего-то не понимаю, или Сонхейд в дополнение ко всему еще и мазохист.

– Больно? – зло поинтересовалась я.

– Ким, – он распахнул глаза, взглянул на меня потемневшим от страсти взглядом и прорычал: – Никогда так не делай! Никогда! Ясно?!

Мило улыбнулась – впилась в него всеми ногтями и оцарапала живот. Взвыл! Не от боли, от наслаждения! Дернулся так, что едва не выломал спинку железной кровати, к которой наручники были пристегнуты.

Действительно мазохист? Я поверить не могла. А следовало бы.

Сонхейд дрожал. Весь. На висках проступили бисеринки пота, мускулы были напряжены до предела, казалось, тронь – взорвется. И глаза закрыты, только дышит – тяжело, напряженно, шумно, и губы кусает, словно сдержаться пытается.

– Сонхейд, – я убрала руки, даже за спину спрятала, – что с тобой?

– Ничего, – ответил, все так же с трудом дыша, – но тебе следует знать, Ким, волчицы царапают своих самцов исключительно в состоянии дикого возбуждения. Оцарапать до крови – фактически признание в том, что она потекла. Не царапай больше!

Замерла. Несколько секунд раздумывала над поступившей информацией, а после – плавно положила ладони на его грудь, впилась ногтями…

– Ким!!! – рык, потрясший стекла.

Провела вниз, оставляя десять красных борозд, первые, кстати, уже стремительно затягивались.

– Ким, хватит! – рык, переходящий в хрип.

Сжала его, дернувшегося всем телом, бедрами, а едва прекратил вырываться, ехидно процитировала его собственные слова:

– «Ты моя жена и моя леди, единственное, чем тебе позволено интересоваться, это моими пожеланиями в отношении наших ночей. Все!» – впилась ногтями еще сильнее и прошептала: – А ты, Сонхейд, для меня вообще никто, и указывать мне ты права не имеешь. Ясно?

Глаза распахнул мгновенно. И взгляд, полный ярости, хмурый, напряженный.

– Вспомнил? – наваждение схлынуло, возбуждения больше никакого, я просто была до безумия зла на него. – Приятно, когда твоим мнением не интересуются, а, Сонхейд? – начала я срываться. – Или, может, очень приятно возбуждаться вопреки собственному желанию?

Ни слова в ответ.

Только взгляд становится все более злым.

– А еще знаешь, что меня бесит? – почти крик. – Когда ты трогаешь все, что вздумается, абсолютно не интересуясь, хочу я этого или нет! И, кстати, может, стоит наглядно продемонстрировать, каково это, а?